Закат

Бордовые лучи заката падали на письменный стол, над которым близоруко склонился заслуженный Писатель. Он писал быстро и отрывисто, глаза его за круглыми очками сосредоточенно пробегали только что написанную строку и, если она ему не нравилась он её уверенно перечёркивал, без какого-либо сожаления.

Большой роман, который он уже давно задумал про коллективизацию на одном украинском селе невероятно буксовал. Несколько раз он от него открещивался, но затем вновь брался за перо. И начинал писать про бесшабашные хохлятские хутора и гарных дивчин – озорных и беззаботных, ловко выплясывающих красивые танцы и поющих звонкие песни. Как это всё, однако разнилось с тем, что было действительно близко и волновало его сердце.

С невероятной тоской вспоминал он те тихие еврейские местечки, которые остались в далёком прошлом. Неторопливое, степенное течение жизни. Невысокие раввины с жёлтыми бородами в смешных шляпах. Детство в пыльном Николаевском гетто. Бурлящая южная пальмира, город невиданных контрастов и его революционной юности – Одесса, с кривыми крышами молдаванки.

Летний вечер в Подмосковье стоял невероятно тихий и блаженный. И поэтому Писатель услышал резко контрастировавший с идиллической тишиной скрип тормозов и грубое рычание остановившейся у его калитки чёрной “Эмки”. Писатель, близоруко прищурив глаза, видел через приоткрытое окно как миновав калитку к его дому приближались трое офицеров НКВД.

Одного, высокого и статного майора, он знал, они несколько раз выпивали в одной кампании, но имени его он вспомнить не мог. Среди знакомых Писателя было много высокопоставленных и не очень, людей из власти – в том числе из ЧК, со многими он горячо дружил. Поэтому появление чекистов у него на даче не вызвало абсолютно никаких подозрений.

Он знал про вертящийся адский маховик террора переминающий страну в пух и прах, но относительно своей судьбы Писатель был спокоен. У него регалии, звания, он член всевозможных обществ, заслуженный литератор, признанный в Европе. Автор романов про конную армию Будённого и знаменитого цикла рассказов про одесских воров. Один из основоположников, так называемой, южнорусской школы. Ну знакомства и связи, конечно, на самых верхах советского управления должны были защитить его от ареста.

Писатель постоянно умел находить нужные ему знакомства. Всегда он вращался среди тех людей, которые так или иначе могли повлиять на его жизнь. Будь то воры с молдаванки или наркомы советского государства.

Знакомый майор слегка улыбнулся и поздоровался, под его серым плащом поблёскивал орден Красного Знамени, который он заработал на Перекопе. Двое других его спутников сосредоточенно молчали.

Писателя тревожило нарастающее рычание не заглушенной машины. Это адское урчание голодного страшного зверя, так резко контрастирующего с тишиной Подмосковного вечера, неприятной болью начало отдавать в затылке.

– Чаю или вина? – услужливо предложил Писатель, приглашая гостей на кухню.

Майор, который был на голову выше и на порядок шире, положил свою тяжёлую ладонь на плечо Писателю.

– Я не знаю всех подробностей, но вы арестованы, – подробностей этот майор действительно не знал, и никогда не узнает. Он погибнет под Курском – летом сорок третьего, вместе со штрафной ротой, в составе которой он значился. – Будьте так любезны сдайте оружие, соберите бумаги…

Писатель стоял растерянный и было такое ощущение, что он стал ниже и на десять лет старше. Широкая залысина обнажающая мощный лоб стала ещё больше. Писатель снял очки и протёр.

– Звонок, можно? – спросил он у майора.

– Нет, у нас мало времени.

– Я заслуженный человек, у меня звания, регалии… Вы знаете, с кем я знаком…

Молодой чекист, которого только недавно перевели в Москву из Кировска не знал с кем дружит этот очкастый жидёнок и книжек, он, его еврейских не читал и плевать он вообще хотел на мразь вроде этого писаки – врага социалистического общества.

Будущий полный кавалер ордена Славы, который закончит войну под зданием пылающей немецкой рейхсканцелярии, заткнул пролетарского классика своим свинцовым кулаком и добавил по упавшему ничком грузному и уже немолодому телу Писателя хромовым сапогом.

Видели потом соседи по даче в писательском городке, как трое офицеров НКВД под руки уводили Писателя с разбитым, перемазанным в крови лицом. Белая рубаха была изодрана на вороте, а пиджак еле зацеплен за правое плечо.

Больше писателя они не видели, да и никто не видел. Имя его было развеяно, стало мифом. Произведения, над которыми он так старательно работал, вымарывая строчку за строчкой, выстраивая лишь одному ему подвластную мелодику текста, возводя завораживающие образы – их тоже не стало вместе с ним. Весь тот местечковый иудаизм, который он описывал в своих небольших по размеру, но ёмких по глубине рассказах, канули на долгое время в Лету.

Только спустя несколько десятков лет Писатель вновь воскреснет в своих произведениях, наполненных солёным одесским юмором и иудейской мудростью старых еврейских гетто. Если рукописи не горят, то и писательская биография живёт вместе с ними – соединяясь в единый образ, навеки вечные…