Длинный коридор. Мертвенный свет люминесцентных ламп, сырая духота подземелья. Шаги. Двое конвоируют третьего. Бойцы молоды, ступают легко, уверенно. Они дома. Старик приволакивает ноги, сутулится. Он здесь впервые.
Стальная плита двери лязгает, словно затвор карабина. Софиты вместо ламп – их яркость лишь слегка смягчена испарениями тел и табачным дымом. Конвоир выводит старика в центр помещения. Второй кладёт на стол изъятый узелок.
За простым деревянным столом трое. Полувоенная форма, портупеи с расстёгнутыми кобурами – трибунал. Перед ними бумага, пепельницы, графин с водой, стакан. Ничего лишнего.
Болезненно щурясь, старик оставляет попытки рассмотреть лица судей. Впрочем, состав трибунала ему безразличен – как и всё происходящее, кроме своих мыслей.
– Марк Сегал, бывший министр науки, шестидесяти семи лет, уроженец Лиона, обвиняется в коллаборационизме, пособничестве врагу, не оказании помощи движению Патриотического Сопротивления.
Монотонный голос. Бесцветные слова. Факты, факты, факты – для всех и ни для кого. Едва заметно презрение в вопросе:
– Обвиняемый, что можете сказать по существу дела?
Пот катится градом, но Марк не обращает на это внимания. Начинает говорить – сперва медленно и тихо, затем всё быстрее и громче.
– Да, я Марк Сегал. Понимаю ваши чувства по отношению к предателю. Могу заявить, что пришёл сюда по своей воле… теперь мне всё равно, что обо мне думают люди. Только дайте сказать! Прошу вас, не прерывайте!
Меня знают все. Прежде я был учёным. Профессор Сорбонны, доктор антропологии, «наследник Тейяр де Шардена», как окрестила пресса. Пресса! Много слов – этого яда в ушах, убивающего даже королей… Накануне вторжения меня сделали министром по делам науки. Я слабо разбираюсь в политике, не моё это дело, но – принял предложение с энтузиазмом. Планировал реформу Академии… теперь уже не важно! Вторжение началось в день, когда я принял дела у предшественника. День начала – и день конца.
Последовавшее тоже известно всем. Нас смели! Шансов не было… военные оказались бессильны. Лучшие погибли сразу, прочие были деморализованы. «Кто бежал – бежал, кто убит – убит». Я прошу понять! Тогда многие стали коллаборантами. Не оправдываюсь, только факты.
Мне казалось, что мои знания и опыт могут помочь – и не только уцелеть самому. Нет! В первую очередь я думал, как сохранить нашу культуру. Видите? Даже о несчастьях людей, страданиях беженцев и сирот я размышлял опосредованно. «Ужасы войны – да когда ж их не было?», так я себя настраивал, готовясь к священной миссии.
Не перебивайте! Понимаю: звучит напыщенно – и цинично. Да, так и есть. Отговорка эскейписта, беглеца из реальности. Но сокровища искусства! Литература, живопись, музыка – разве это не достижения таких же беглецов?! А я собирался уговаривать победителей сохранить весь этот хлам… Глупец!
Они сразу организовали что-то вроде «местной администрации», из тех, кто был готов к сотрудничеству. Чаще всего мы были только консультантами-переводчиками, не более. Иногда кто-то из хозяев снисходил до пояснений; они не стеснялись. Несогласных терпели, если они не слишком докучали, надоевших меняли сразу же. Куда девались прежние, мы не спрашивали.
Мне повезло. Относительно, само собой. Попал туда, куда и собирался – к офицеру, занимавшемуся оценкой культурных ценностей. С ним я много беседовал. Знаете, хотелось понять, что они такое? Что общего у всех цивилизаций? Кто мы сами, наконец… Всё-таки я учёный! Но поначалу знания обслуживали мой самообман.
Я видел разрушенные здания, убитых людей, выгоревшие поля и сады – и говорил себе: Атилла, Чингисхан, Тамерлан, Фридрих, Наполеон ничем не лучше! Вспоминал каннибалов-полинезийцев, пытки императорского Китая и костры Инквизиции. Пытался представить, чем отличаются гильотина, отравляющий газ и электрический стул с точки зрения жертв. Перелистывал советы Макиавелли, освежал в памяти «Молот ведьм», пытался отвлечься читая де Сада… Всё для того, чтобы убедить себя: нынешние владыки ничем не отличаются от прежних! Зло – часть культуры, поскольку является лишь моральной категорией, а не природным свойством. Точкой зрения. Пустотой! В конце концов, разве Екклесиаст говорит не об этом? Разве Иосиф Флавий не поступил в своё время так же, как я сейчас?! …а потом он одарил человечество историей Иудейской войны… а потом Фейхтвангер создал роман о самом Иосифе!
Конечно, мне было легче, чем большинству людей: одинокий старик, без семьи, друзей, привязанностей. Присматривал за музеями, нахваливая памятники былого величия «просвещённому противнику». Тешился своими знаниями, прячась за паутиной слов и смыслов. Поучал по привычке. Кой-когда делился с голодными – было и такое. И всё-таки продолжал надеяться на снисходительность врага! Вот в чём моя вина: в романтической трусости терпения.
Но всё закончилось – я прозрел.
Вчера меня доставили на колоссальный склад, где захватчики копят шедевры. Я должен был оценить новые поступления. Знаете, они на самом деле кое в чём научились разбираться! Кич, халтура, однодневка – там этого нет. Впрочем, и особых пристрастий мне не удалось выявить. Мегалиты и миниатюры, Игла Клеопатры и нэцкэ Кокусая одинаково привлекли внимание грабителей. Саркофаги Египта, заваленные полотнами импрессионистов, соседствуют с кхмерской скульптурой, а золото инков блестит под армянскими рукописными книгами. Всё это уже оценили ранее, и мне стало любопытно, для чего я здесь нахожусь?
Мой непосредственный начальник приказал идти за ним в соседний ангар. По его виду можно было предположить, что речь идёт о чём-то совершенно уникальном. Я осмелился спросить, в чём дело. Вместо ответа он напомнил наш недавний разговор о философии Лао Цзы с постулатом о «полезности бытия и пригодности небытия». Похлопал по плечу, и предложил осмотреться самому…
Передо мной возвышалось нечто вроде сростка кристаллов с прямоугольными гранями. Представьте себе друзу горного хрусталя размером с двухэтажный особняк, айсберг из чистейшего льда! Сделав ещё шаг, я сообразил: это и в самом деле особняк. Точнее, его содержимое – но без стен и крыши – застывшее, словно муха в янтаре.
Понимаете?! Они приготовили своим соотечественникам наглядное свидетельство победы. Это была мгновенная фотография жизни, типичный момент из жизни семьи. В гостиной супруги за кофейным столиком… старик с газетой в кресле-качалке на балконе… юноша и девушка целовались в мансарде… ребёнок! В детской был малыш, сидел на горшочке!
Господи! Эта тварь, радостно цитируя Дао дэ Цзин, вещала о пустоте, от которой зависит пользование домом. Затем гадина обратила внимание на моё лицо. Видимо, я сильно побледнел. Он удивился, спросил: чем же отличается новый экспонат от слепка муравейника в музее естественной истории?
Я убил его, едва он отвернулся.
Только тогда я понял, что мы для них – ничто. Понял, насколько мы разные. И я вернулся к своим! Судите. Жить мне осталось не так долго. Но фотография той «изнанки дома» и рассказ о моём предательстве ещё пригодятся в будущем. Да, и вот это…
Марк кивком указывает на стол, где конвоир развязал его узелок. Грубо выковырянный канцелярским ножом, на замаранном кровью носовом платке лежит теменной – третий – глаз рептилоида.
Автор публикации
