Засранец

Разбудившее Семёнова радио хрипело об успехах советских войск в боях на Халхин-Голе. С похмелья жутко трещала голова. Зыбкость сознания наводила на единственную мысль — завалится спать. Однако Захар решил доползти до кухни и выпить воды.

Несмотря на ранний воскресный час Никанор Михайлович сидел за столом и пил чай.

— Ну, как здоровьице, Захар? – с явной подковыркой спросил старик.

— Лучше не спрашивай Михалыч, башка гудит — сил нету.

— Так, наверное, водку с портвейном кушали?

— А хрен его знает, может и с портвейном. Не помню ничего.

Старик немного выждал, поднял на Захара свои водянистые глаза и с ехидной улыбкой спросил.

— А помнишь, что вы вчера, с дружком своим, Маринку Синицину из соседней квартиры приводили?

-Чего ты заладил Михалыч, помнишь – не помнишь? Говорю же, что не помню, — сердито ответил Захар.

— Ну ладно, будет тебе. Не держи зла на старого человека – это я так, по-доброму над тобой подтруниваю.

— Не сержусь я на тебя Михалыч.

— Ага, а у самого глазёнки вон как сверкают.

— Это с похмелья.

— Выпей чаю, я только заварил. У меня чаёк крепкий, бодрящий.

Сделав несколько глотков крепкого чая Семёнов начал понемногу приходить в себя. В памяти вырисовывались контуры вчерашнего вечера.

“Вадька Сергеев получил новую должность на заводе. Решили это дело отметить. Начинали в одном заведении на Бульваре, потом ещё какое-то было — подальше от Кольца. Затем пошли продолжать ко мне, тут-то и встретили эту Маринку, будь она не ладна. Увязалась за нами, “ — возьмите меня с собой мальчики, а то мне так одиноко, скучно.”  Ну, и взяли её, причем, вдвоём, сразу…

Наверняка вся квартира слышала. Да, ну, и шут с ними. Всё было по взаимному согласию. И да, всё-таки прав Михалыч, водку с портвейном мешать ни в коем случае нельзя. “

— Захар, слышал, наши самураев даванули? – голос Никанора Михайловича вырвал Семёнова из плена похмельных раздумий.

— Да, что-то такое слышал. Молодцы.

— Молодцы? Да они просто герои! Сейчас, в такой напряжённой политической обстановке мы показали врагам социалистического общества, что и у нас зубки имеются.

— Наверное, опять уйму солдат положили, пока не достигли результата, как и при Хасане. Мне один паренёк знакомый рассказывал, воевал там, что за эти несчастные две сопки — солдат положили видимо-невидимо.

— Сколько бы ни положили всё равно не жалко — ради великих целей.

— Ладно, Михалыч не заводи шарманку, про мировую революцию, — отмахнулся Семёнов.

— А, что ты имеешь против мировой революции?

— Я, ничего, а вот генеральная линия партии, да. Это теперь считается троцкизмом, левым уклоном.

—  Ну и чего ты сразу про уклоны свои начинаешь. То, что Троцкий враг — это я и без тебя знаю. И ты меня не так понял, ни про какую мировую революция я тебе вообще не говорил, — встревожено сказал Михалыч, отводя глаза в сторону. — У тебе головка, наверное, после вчерашнего ещё плохо работает. Ляг лучше поспи ещё.

— Твоя, правда, Михалыч, пойду спать, спасибо за чай, очень вкусный!

— Сам знаешь — другого не держим.

Семёнов пошёл, петляя в свою комнату и завалившись на кровать, мгновенно провалился в сон. Минут через десять его разбудил ворвавшийся в комнату студент Тимофеев.

— Вставай Захар, там тебя к телефону.

Захар чуть привстал и ничего непонимающе посмотрел на студента.

— Ты чего обалдел Тимофеев, какая работа — сегодня выходной? Пошли их, скажи, что я сплю.

— Я тебе, что личный секретарь что ли? – обиженно пробубнил Тимофеев. – Иди сам и разбирайся.

Захар подошёл к телефону и взял лежащую на аппарате трубку.

— Семёнов слушает, с кем имею честь?

— Захар, ты там пьяный что ли? Какая честь? Это я, Валентин Дмитриевич — начальник твой.

— Валентин Дмитриевич? Я вас внимательно слушаю, – моментально взбодрился Семёнов.

— Ну, если внимательно, тогда руки в ноги и быстро дуй на работу.

— А, что случилось, сегодня же выходной?

— Проверка, внеплановая. Так что через полчаса, чтобы был на работе, в любом состоянии. Понял меня Семёнов?

— Понял – уже бегу.

Захар повесил трубку и прижался к стене. Голова просто разваливалась на части. Не по-доброму и совсем некстати начало крутить живот. Захар пошёл в туалет, но он как назло оказался кем-то занят. Не став дожидаться, Семёнов быстро оделся и выбежал на улицу.

 

Небо затягивали облака, неровными серыми пятнами плывшие над жестью городских крыш. На полпути к трамвайной остановке, живот прихватило окончательно. Захар понял, что до работы ему никак не дотянуть. Он огляделся по сторонам и заприметил отливающий зеленью скверик, на другой стороне улицы.

“ Не в обосраных же штанах на работу ехать? – подумал Семёнов и, забежав в сквер, стянул штаны.”

Закончив опорожняться, Захар выдохнул и начал подниматься, но тут на его плечо легла чья-то тяжёлая рука.

— С облегчениецем Товарищ! – произнес, откуда-то сзади сипловатый басок.

Осторожно повернув голову, Захар увидел стоящего у него за спиной милиционера.

— Большое спасибо, – ответил Семёнов. —  Понимаете, живот прихватило – еле до кустов добежал.

Семёнов сделал попытку встать, однако сильная рука милиционера больно сжала плечо и усадила его обратно.

— Вижу что полегчало, вонь на весь город стоит, – усмехнулся милиционер. –  А сейчас, я попрошу Вас, товарищ, привести свой внешний вид в порядок и проследовать за мной в отделение — до выяснения обстоятельств.

— Каких обстоятельств? Говорю же — припёрло, смотрю кустики, вот и забежал — не на тротуаре же гадить?

— Каких обстоятельств, и ты ещё смеешь спрашивать скотина?!

— В чём собственно дело, какое Вы имеете право со мной так разговаривать?

— Да ты посмотри, под чей памятник нагадил. Контра!

При словах о памятнике сердце Семёнова на миг остановилось. В голове лихорадочно запрыгали мысли. Когда Захар вбежал в сквер он видел, какой-то памятник, но не обратил на него никакого внимания. Не до него было!

— Посмотри, посмотри — чего ты морду воротишь? – грозно прорычал милиционер.

Семёнов посмотрел на монумент, который стоял чуть сбоку от него и покрылся холодным потом. Рядом с Захаром возвышался Владимир Ильич Ленин. Вождь мирового пролетариата, зажав кепку в левой руке, правой указывал трудовому народу дорогу в светлое коммунистическое будущее.

— Ну, что теперь скажешь, засранец? – похлопывая по обмякшему плечу Семенова, сказал милиционер. – Давай, натягивай портки и смотри мне без глупостей, а не то пристрелю как собаку.  Я кровь свою проливал за товарища Ленина, а ты срёшь под него!

 

После оформления протокола, Семёнова отвезли на Лубянку. Захара привели в допросную и посадили за большой деревянный стол, выкрашенный в чёрный цвет. Через пару минут вошёл небольшого роста мужчина, подтянутый, с неприметным лицом, в военном френче без знаков отличия.

“Ну, нахулиганил, — думал Семёнов, —  ведь без злого умысла, так сказать по неосторожности, не расстреляют же за это, в конце концов?”.

— Итак, товарищ Семёнов, — начал чекист — расскажите, с какой целью Вы испражнились под памятник вождю мирового пролетариата?

— Товарищ…

— Зовите меня Вячеслав Александрович, — перебил он Семёнова.

— Вячеслав Александрович, я же, правда, без злого умысла. Понимаете, прихватило, забежал в кусты, а Владимира Ильича и не заметил.

— Вы хотите сказать, что не заметили пятиметровый монумент?

— С похмела я был, голова болела, на работу опаздывал. Я честный труженик, на работе хвалят, можете у начальника моего спросить, он может за меня поручится.

— Начальник ваш арестован, по обвинению в хищении социалистической собственности. Вы всё ещё хотите, что бы он за вас поручился?

Ошарашенный Семёнов неуверенно покачал головой.

— Ну, я же ни в чём не виноват, я добропорядочный советский гражданин! – простонал Семёнов. —  С кем не бывает?

— Кстати, насчёт того что Вы честный и добропорядочный гражданин, у нас так же имеются опровержения.

— Какие опровержения? – испуганно спросил Семёнов.

— Вот, донесение вашего соседа, товарища Варенникова Никанора Михайловича, – чекист достал из папки листок. — Знакомы с таким?

Семёнов утвердительно мотнул головой.

— Товарищ Варенников утверждает, что Вы вели с ним антисоветские разговоры. В частности восхищались личностью Троцкого. Так же, по его словам, Вы ставили под сомнения успех наших войск при Халхин-Голе.

— Так, он сам же… — начал Семёнов и тут же осёкся, поняв бессмысленность отпираний.

— Что сам? – вкрадчиво спросил чекист.

— Да ничего, – с отчаянием отмахнулся Семёнов.

— Варенников так же доводит до нашего сведения, что Вы товарищ Семёнов были неоднократно замечены им в антисоциальном поведении, недостойном советского гражданина. Согласны с его словами?

— Отчасти. Ну да — выпиваю, а кто не выпивает?

— Товарищ Семёнов не пытайтесь свалить свою вину на других. По вашим словам весь советский народ поголовно пьянствует и справляет нужду под памятник Владимиру Ильичу. Я вас правильно понял?

— Нет, я не хотел такого сказать, Вы меня просто неправильно поняли.

— Я думаю, что я вас прекрасно понял. Вы, товарищ Семёнов, давний и закоренелый враг советского общества.

— Да какой я враг? Я гражданин в конце концов, у меня права имеются, прекратите устраивать беспредел, я буду жаловаться, — истерично прокричал Семёнов.

— Ваше право, – сухо отчеканил Чекист. – Только не забудьте при этом рассказать тому, кому Вы собрались жаловаться, как вчера вечером находясь в изрядном подпитии, вместе с Сергеевым Вадимом Ивановичем изнасиловали комсорга третьей ткацкой фабрики – Синицину Марину Александровну, предварительно при этом опоив её.

— Да, она сама — по собственному желанию.

— Однако Синицина утверждает обратное. Она говорит, что Вы со своим товарищем, обманным путём заманили её к себе в комнату и, опоив, надругались над ней, что могут засвидетельствовать все жильцы квартиры.

Семёнов закрыл лицо руками и застонал от накатывавшейся на него безысходности.

— Товарищ Семёнов, Вы согласны с тем, что умышленно, из-за неприятия завоеваний революции и в целом советского строя устроили политическую диверсию — осквернив памятник вождю мирового пролетариата?

Семёнов утвердительно покачал головой.

— Вы согласны с донесением Варенникова о том, что Вы вели троцкистскую пропаганду среди жильцов квартиры?

— Да, – почти беззвучно произнёс Семёнов.

— Признаёте ли Вы свою вину в изнасиловании комсорга Синициной?

— Да, – по щекам Семёнова текли слёзы, он истерично всхлипывал.

 

На суде Захар больше смотрел в пол, отвечал негромко и односложно, вину свою не отрицал. Суд в виду тяжких преступлений против Родины приговорил Семёнова к высшей мере социальной справедливости – расстрелу.