На третий день пути со случайным караваном из Багдада в Дамаск мой учитель был мрачен. Зимний холод, неудобства езды на ослах – пусть и лучших в мире, кипрской породы! – выводили его из себя. Но больше всего Абу Нувас страдал от скуки. Вино закончилось, говорить о прошлом ему не хотелось, а будущее терялось во мгле. Раздражение он срывал на окружающих, и я благодарил Аллаха за любую мелочь, отвлекавшую его внимание от меня. Тогда-то и случилось первое событие, цепь которых привела к раскрытию тайны Зелёной Звезды и добавила Абу Нувасу славы прозорливого мудреца.
Итак, приближаясь к очередному караван-сараю (название утаю, дабы не навредить славному хозяину), все путники были поражены необычным зрелищем. Навстречу нам стремительно нёсся благородный скакун с закутанным в чёрное всадником. За ним едва поспевал десяток воинов – по виду охрана, а не преследователи. Подскочив к голове каравана, чёрный всадник бросил короткую фразу, выслушал ответ почтительно склонившегося проводника, кивнул, и пришпорил коня. Скоро вся группа пропала из вида в той стороне, откуда мы вышли утром.
Многие путники устремились к проводнику, любопытствуя о встречном. Нам этого не понадобилось: поэт узнал чёрного всадника.
– Похоже, ходжу Хаттаба оповестили о смерти везира Джафара, – Абу Нувас нахмурился: прочесть недоумение в моих глазах сумел бы и простофиля. – Ах, да! Ты же не знаком с сахибом диван аль-барид… Собственно, главой почтового ведомства Хаттаба сделал покойный везир. Вот он и спешит в столицу, боясь за своё место. Видно, пришлось отменить очередную проверку почтовых станций. Смотри-ка, ведь и нарядился верноподданнически, в цвета Аббасидов!
На мой вопрос: «Не поздно ли выехал почтенный смотритель?» поэт досадливо отмахнулся.
– Думаю, Хаттаб уже проскакал с утра три или даже четыре караванных перехода. Пока мы плетёмся, проходя четыре фарсаха до вечера, на рассвете он будет в Багдаде. – Он помолчал, подёргал тонкий ус. – Собственно, хорошо, что он меня не заметил.
Я мысленно согласился с учителем, склонив голову. А когда поднял – в лучах заходящего солнца виднелось прямоугольное строение с четырьмя круглыми башнями.
Вблизи караван-сарай оказался довольно заурядным. Только свежая побелка отличала его стены от тех, где мы находили приют ранее. Пока верблюды вереницей втягивались в единственный вход, Абу Нувас нетерпеливо оглядывался. Что-то привлекло его внимание возле самых ворот – он даже спрыгнул с ослиной спины и подошёл к воротам. Я с удивлением смотрел, как учитель ищет что-то в придорожной пыли, возвращается к стене, крутит головой по направлениям от Багдада к Дамаску и обратно… Он вернулся, довольно потирая руки:
– Ну, ибн Амир, слава Аллаху и доброте его! Сегодняшняя ночь не будет скучна.
Я не успел спросить о причине его веселья, как подошёл наш черёд войти внутрь караван-сарая.
Внутри строение тоже не отличалось от прочих, когда-либо виденных мною. Обширный двор с галереей ниш, бассейн-водопой в центре, рядом возвышение для погрузки вьюков, отхожее место, выгороженное в основании одной башни – и хозяин, странным образом сочетающий угодливость с чванством. Вот к нему-то и направился Абу Нувас, даже не удосужившись занять место для ночлега, или, хотя бы поручить это мне. Поэтому я стал свидетелем весьма занимательного разговора.
Не обращая внимания на слугу с каламом и книгой записи прибывших, поэт отвёл в сторону краснолицего толстяка в зелёной джуббе:
– Мир тебе, достойный хозяин! – и тут же золотой динар сменил владельца. Владыка караван-сарая расплылся было в улыбке, но тут же его глазки испуганно забегали, ибо поэт продолжил, почти не понижая голоса. – Распорядись, почтеннейший, принести нам наилучшего вина из твоих запасов! Не беспокойся, мы щедро вознаградим твоё беспокойство.
– О чём говорит этот бесстыжий сын греха?! – странно, но негодующий вопль хозяина оказался таким тихим, что его слышали лишь трое: поэт, я и слуга. – Или ты не правоверный? Или принял приют благочестивых путников за непристойный харабат огнепоклонников?
– Не стоит кричать, хозяин! – Абу Нувас засмеялся. – Вино тебе доставил утром старик-армянин, вёз он его из греческого монастыря, что находится совсем рядом… Или ты желаешь поделиться возможной выручкой с христианами? Мы без удовольствия, но с лёгкостью покинем тебя хоть сейчас, чтобы заночевать у неверных!
Выпучив глаза, толстяк некоторое время шумно втягивал воздух. Его лицо и шея приняли пунцовый оттенок – хозяина караван-сарая едва не хватил удар. Но он ещё сопротивлялся великолепной наглости поэта:
– Слушай, потомок шайтана! Если ты не прекратишь злословить, я пожалуюсь асхабу аль-барид, и он наложит штраф, а то и прикажет наказать тебя палками!
– А почему не сразу сахибу диван аль-барид? Ходжа Хаттаб не так уж далеко отъехал. И, без сомнения, помнит образцовый порядок твоего заведения! – спокойный тон Абу Нуваса сменился ехидным уточнением:
– Только расследование не в твоих интересах, аль-Баттых!
Тут расхохотался я сам – очень уж походило прозвище «Арбуз» краснорожему толстяку в зелёной одежде. Впрочем, в эту минуту он словно обмяк; затем, побледнев, хозяин махнул рукой, мол, «твоя взяла!» Почесал затылок под куфией, взглянул на монету в руке и, поманив нас в укромный угол, зашептал:
– Так оно и есть, путник! Договоримся без шума. Мой слуга принесёт вам кувшин – поэт тут же вставил: «Два!» – ладно, два кувшина. Платы я с вас больше не возьму, но во имя Аллаха, расскажи, как ты дознался об этом деле.
– Ничего нет проще, аль-Баттых! – красоваться остроумием поэт любил не меньше, чем стихами. – Во-первых, меня удивил нарядный вид твоих стен. Согласись, белить их в разгар зимних бурь довольно странно. Однако, сопоставив их с появлением ходжи Хаттаба, я понял: ты готовился к проверке…
Нахмуренный толстяк мотнул головой:
– Так и было! Но я получил похвалу, а не взыскание. Как ты узнал о прочем?
Улыбаясь, Абу Нувас продолжил:
– На белоснежной стене хорошо заметен след от ступицы арбы! А рядом, в грязи, заметны отпечатки колёс – как въезда, так и поспешного выезда. Я спросил себя: кто приезжает в караван-сарай утром? Очевидно тот, кто живёт рядом! А почему он уезжал так быстро, что зацепился за косяк? Торопился, узнав о ходже Хаттабе.
Аль-Баттых, которому отныне и до самой смерти суждено носить это имя, хмыкнул, соглашаясь. Мой учитель продолжил:
– Итак, кто-то утром привёз нечто в караван-сарай и стремительно покинул его, испугавшись сахиба диван аль-барид с его стражей. В чём могло быть нарушение закона? Видимо, в недозволенном товаре! А какой товар ценится усталыми путниками в холодную пору? Конечно же, вино! Откуда его взять в землях правоверных? Только у тех, кто не почитает заповеди пророка! Так я и догадался, что ты, почтеннейший, поддерживаешь связь с христианским монастырём, что по милости Аллаха существует здесь уже три сотни лет. Видимо, неверные платят халифу немалый налог за право оставаться здесь? Деньги нужны монахам не меньше, чем содержателю караван-сарая, вот вы и нашли друг друга… Хотя, – он сделал паузу, – возможно, твоя семья издавна так промышляет?
Восхищённо вздохнув, толстяк радостно захохотал:
– Вижу перед собой человека с правильным мнением! Но как ты догадался, уважаемый гость, что вино привёз старик-армянин?
– Очень просто, досточтимый хозяин! Сами монахи не рискнут отлучаться по такому делу; значит, нужен доверенный слуга из местных жителей. Кроме того, он должен быть не мусульманин и, помимо прочего, не должен вводить встречных – к примеру, разбойников – в соблазн обратить одинокого путника в рабство или просто убить. Вот и получается, что подходит для этого дела только армянский старик!
После занимательного разговора аль-Баттых отвёл для нас наилучшее из помещений. Ну, а когда мальчишка-слуга получил от Абу Нуваса поцелуй и серебряный дирхем за принесённые кувшины, хозяин самолично принёс третий… и присоединился к увеселению!
Хотя ночь оказалась холоднее, чем в пору, когда я лежал с ранением в Герате, нам было тепло – и не только от вина и огня жаровни, но более всего от радости простого общения, разбавившего тяжёлое время бедствий. Приятно болтать о том, что не тревожит сию минуту, например, о нападениях курдов на одиноких путников; весело пересказывать забавные истории о бедуинах, попавших впросак в городе, и горожанах, обманутых кочевниками на караванных тропах. Удивительно звучали стихи, воспевающие дружбу, любовь, вино…
Улыбаются розы, и звонкие струны звенят.
Флейта стонет и плачет, наполнился звуками сад.
Веселятся друзья, породненные дружбой сердечной,
Никого нет на свете родней, чем товарищ беспечный.
И друг друга вином угощают из кубков друзья,
От сосцов, источающих хмель, оторвать их нельзя.
Сколько раз поскользнулся хмельной – сосчитать невозможно,
Сколько раз поднимался, испачканный пылью дорожной! (пер. М. Кудинова)
Меня разбудило настойчивое подёргивание за нос. С трудом открыв глаза, я обнаружил пятку храпящего аль-Баттыха на своём животе и склонившегося над нами Абу Нуваса. Хитро подмигивая, он поманил меня наружу. Не уставая дивиться, как ему удаётся сохранять свежий вид после затянувшейся пирушки, я выполз на свет Божий. Естественно, глаза тут же заболели! Немного кружилась голова, слегка посасывало под ложечкой, но любопытство победило – щурясь, я поковылял к бассейну. В этот ранний час все ещё спали. Я смело окунул голову в воду… и оцарапался о свежий лёд, по счастью, тонкий! Учитель прыснул в кулак, продолжая жестами звать за собой.
На покрытой инеем поверхности двора виднелись только одна цепочка следов – без сомнения, самого Абу Нуваса, ибо мы следовали по ним к погрузочной площадке. Что же его там заинтересовало? Нагнав поэта, я заглянул ему в глаза, ещё не уверенный в том, что он меня не разыгрывает. Он с загадочной улыбкой остановился, скрестив руки на груди, и дёрнул подбородком, указывая на новую загадку караван-сарая.
На самой середине каменной платформы, с которой навьючивали верблюдов или грузили арбы, лежала немалых размеров стоптанная туфля. Вокруг неё ничто не нарушало целостности инея, да и по ней самой казалось, будто она только что свалилась с ноги какого-нибудь раззявы. От этого зрелища меня пробрала дрожь. Подумать только – ни одного следа рядом! А ведь накануне вечером туфлю должны были заметить десятки человек. Получается, она неведомым образом оказалась здесь совсем недавно? Я уставился на поэта:
– Это происки шайтана, о Абу Нувас? Или таковы шутки среди караванщиков?
Он пожал плечами:
– Примем за основу рассуждений реальность туфли. А выводы будем делать по законам логики, чему нас учит несравненный Арасту!.. Ну, мой друг, что ты можешь сказать о хозяине туфли?
Хорошенько рассмотрев загадочный предмет со всех сторон, я поделился наблюдениями.
– Прими во внимание, учитель, что голова моя не в полном порядке после выпитого вина. Да и задача мне представляется необычной, ведь у нас нет второй туфли для сравнения… а эта единственная весьма велика! Быть может, дело в том, что её высокорослый владелец одноног? Ну, как те люди в стране южнее Магриба, что бегают быстрее двуногих, да ещё умудряются в полдень защищаться от палящих лучей своей огромной ступнёй? Либо владелец воин, а вторую ногу он потерял в бою – соболезную ему в этом, как раненый собрат…
Громкий смех был мне наградой. Конечно, я немного обиделся на явное пренебрежение своим усилиям – но ведь это был Абу Нувас! Он дружески обнял меня, продолжая смеяться:
– Неплохо, во имя Аллаха! Не обижайся, ибн Амир. Но подумай вот о чём: почему твой верзила обронил туфлю? Почему она неодинаково изношена и стоптана в разных местах? Наконец, прикинь расстояние, потребное для шага даже такого великана, и поищи след… что, нет? Тогда остаётся единственный вывод – сей предмет упал сверху!
Пока я искал возражения, учитель толкнул меня в плечо:
– Пойдём наверх, взглянем на это дело с высоты.
Близилось время утреннего намаза, и мы поторопились подняться на северо-восточную башню. Не слишком высокое – едва на четыре локтя выше стены – круглое в плане сооружение, необходимое для защиты от набегов лихих молодцов, оказалось пустым. Никаких следов на верхней площадке обнаружить не удалось. При взгляде вниз появление одинокой туфли не прояснилось.
Иней уже начал подтаивать; нам пришлось спешить ещё и для того, чтобы не упустить возможность увидеть хоть что-то на этой бумаге Аллаха. Однако вторая башня тоже не помогла решить загадку – на ней дремал караульщик. Расспрашивать его о туфле казалось бессмысленным, ибо ростом он не превосходил обычного человека, а обе ноги были обуты в войлочные сапожки.
Во дворе караван-сарая появились люди. Кто спешил по неотложному делу в отгороженный угол, кто принялся задавать корм животным или возиться с вьюками. Из нашего ночного приюта, пошатываясь, вышел аль-Баттых. Протяжно зевнул, почесал брюхо; затем, лениво озираясь, бросил какое-то распоряжение слуге. Ну, а мы направились к юго-западному углу стены, вслед за убегающей тенью.
Прихрамывая на каждой ступеньке, я влез на площадку третьей башни – и едва не столкнулся с внезапно замершим Абу Нувасом. И было, отчего замереть! Растянувшись во весь немалый рост, там лежал человек в окровавленной одежде. Я бросился было на помощь, но учитель удержал меня за рукав, озабоченно кивнув: белое лицо, неподвижная грудь – на площадке лежал труп! Лужица крови под телом уже застыла; в ней валялся кривой кинжал-джамбия. Что-то заставило меня посмотреть на ноги мертвеца. Странно! Он был обут в пару туфлей, во всём сходных с той, единственной, что неведомым путём попала на середину двора…
Перегнувшись через парапет башни, Абу Нувас громко позвал хозяина. Тот недовольно сморщил нос, сплюнул, но соизволил подойти ближе. Однако не успели мы сообщить о страшной находке, как пронзительные вопли разорвали деловую суету караван-сарая. К аль-Баттыху подскочил молодой путник, упал перед ним на колени, хватая за одежду и, коверкая язык, закричал:
– Господи, господи, отец Израиля! Что же это делается на свете! Я пропал! Я пропал, и вместе со мной семья, и достояние её… Во имя Бога единого, хозяин! Спаси, спаси от злодеев!
Растерявшийся аль-Баттых засопел, с трудом отдирая пальцы иудея от полы джуббы. Наконец, он вышел из себя и прикрикнул:
– Утихни, несчастный! Говори толком, сын Торы, либо проваливай из приюта мусульман!
Вытирая обильные слёзы, иудей затараторил чуть тише:
– К милости твоей прибегаю, о достойный хозяин! В твоей власти спасти либо уничтожить меня! Кража! Кража случилась в твоём караван сарае, мой господин. И только ты моя надежда!..
Он потрясал небольшим кошельком с разрезанным шнурком, висевшим прежде на его шее. Потом задохнулся в причитаниях, порываясь целовать руки хозяина, но аль-Баттых освободился и быстро вскарабкался на площадку, где несколько тюков уже скрыли из глаз пресловутую туфлю. Повернулся к дозорному на башне, крикнув нечто, чего я не разобрал. Раздался звук гонга; десять гулямов выскочили из караульного помещения и выстроились с оружием у так и не открытых ворот. Выйти из караван-сарая стало невозможно, разве что спрыгнуть со стены. Затем аль-Баттых подозвал слугу с книгой записей, перелистал, жуя губами и морщась, и только потом обратился к обворованному:
– Ну, Ицхак бин Юнус, управляющий торговца самоцветами Якуба из Багдада, следующий в Дамаск, о чём твоя печаль? Даст Аллах, мы сумеем успокоить твоё сердце. Видишь, я принял меры, чтобы вор не сбежал. – И, поскольку иудей продолжал молча глотать слёзы, рыкнул. – Что пропало, неверный и сын неверного?!
Ахнув, Ицхак упал лицом в грязь, простирая руки. Когда же склонившийся к нему хозяин караван-сарая выпрямился, то его лицо стало серым от страха. В тот миг повисла тишина, и все люди походили на мертвецов, пока ослиный вопль не отвлёк нас – воистину, осёл кричит, завидя шайтана! Но, словно отвечая, рядом со мной раздалось громкое «Ку-ка-ре-ку!»: то Абу Нувас подбодрил путников другой приметой, ибо ведомо – петух кричит при виде ангела!
При виде поэта, аль-Баттых воспрянул духом:
– О, Хасан-певец (ибо так именовался учитель при незнакомцах)! Прибегаю к твоей помощи! Забудь, что я не успел откликнуться на твой призыв – ты знаешь причину. Сможешь ли спасти двух несчастных от горькой участи, друг мой?
Я не сразу сообразил, что хозяин караван-сарая подразумевает под вторым «несчастным» самого себя, но Абу Нувас сразу ответил согласием. Не сходя с места, он позвал наверх аль-Баттыха, Ицхака и слугу с записями о путниках. Приказав остальным путникам оставаться на месте и грозя всяческими карами за ослушание, хозяин запыхтел, поднимаясь по лестнице.
– Во имя Милостивого, Милосердного!.. – только и смог промолвить аль-Баттых при виде мертвеца. Ужасная прибавка к и без того прискорбному событию выбила его из колеи. Он опустился на колени, закрыл глаза руками и печально застонал: – О, Аллах! Наказан я за грех винопития, не иначе. И почему бы этим бедствиям не случиться с другим?!
Выглянувший через его плечо Ицхак бин Юнус тонко взвизгнул, побледнел и повалился на идущего вслед слугу. По счастью, тот был крепок телом и не дал иудею расшибиться. Тем временем поэт призвал аль-Баттыха к спокойствию:
– Мир тебе, хозяин! Не отчаивайся, ибо в Несомненной Книге сказано: «разве Аллах не судья Наимудрейший?» Уповай на мудрость, которой небо одаряет достойных – и воистину, это день бедствий минует для тебя без горестей.
Затем Абу Нувас повернулся к слуге, прося его припомнить лицо убитого и найти запись о его обстоятельствах. Сам же присел ко мне (ибо я приводил в чувство Ицхака сидя у стены) и пощекотал в ноздре обеспамятевшего иудея соломинкой. Громко чихнув, тот вернулся в разум:
– Да будет над тобою благословение Божие, путник! – поблагодарил и тут же застонал Ицхак, вспомнив о своей пропаже. – О, я несчастный! В недобрый час родила меня мать! В недобрый час доверился мне почтенный Иаков бен Саул! Ой, вей!
Отвесив добрую затрещину, учитель остановил бесполезные жалобы. И, пока Ицхак испуганно таращил на него глаза, быстро спросил:
– Что у тебя похитили, сын Мусы? Не бойся меня, ибо только я здесь смогу тебе помочь…
Заикаясь и плача, несчастный поведал, что хозяин отправил его как своего племянника и доверенное лицо с чрезвычайно дорогим камнем. Ицхаку надлежало привезти драгоценность в Дамаск и передать там гонцу египетского эмира аль-Хасиба, но камень исчез нынешней ночью!
– Почти всё понятно, иудей! У меня всего два вопроса: как выглядит камень, и не встречал ли ты раньше этого человека? – Абу Нувас кивнул через плечо на труп.
– Он записан как Умар ибн Саид, погонщик верблюдов из Халеба, – вмешался писец. – Но по виду он больше похож на одного из ночных удальцов. Причём, горожан, а не ястребов пустыни!
Удивлённо воззрившись на своего слугу, аль-Баттых добавил:
– Да ты, оказывается, мастер красноречия, Азиз! Не зря день и ночь то пишешь, то читаешь… Но и я могу кой-что прибавить к твоим словам!
Он выпрямился, отдуваясь. Присмотрелся к одежде и оружию убитого и заключил:
– Рубаха на нём ношеная, а туфли новые, не стоптанные. Тюрбан простой, повязан по-багдадски. Джамбия так себе, дешёвка. Вон, рукоять потрескалась! – хозяин выразительно ткнул пальцем. Озабоченно нахмурился: – Надо бы проверить, все ли путники внутри! Сдаётся мне, эта смерть связана с кражей.
Тем временем Ицхак немного успокоился. Умоляюще глядя в лицо Абу Нуваса, он сказал, что будто бы мельком видел погибшего среди караванных служителей, но не обратил особого внимания. Что до примет камня – тут он перешёл на шёпот и начал озираться – то это великолепный изумруд размером с грецкий орех, а купил его Иаков бен Саул у индийского торговца Чандрасикара… Тут он запнулся, а потом долго разглагольствовал о весе, чистоте, цвете, огранке и прочих свойствах утраченного камня. И чем больше иудей восторгался красотой изумруда, тем мрачнее выглядел Абу Нувас. Наконец, он прервал молодого человека и обратился к хозяину:
– Почтенный, надо бы распорядиться с телом! Негоже мусульманину, даже будь он злодеем, оставаться без погребения. И сравнить списки в книге с живыми путниками – тоже твоя обязанность!
Когда аль-Баттых с писцом Азизом спустились вниз, поэт придержал иудея за рукав:
– А тебя, Ицхак, я попрошу остаться!
Дожидаясь слуг, Абу Нувас поднял джамбию и рассеяно принялся выдёргивать и подбрасывать вверх шерстинки, застрявшие там, где рукоять соединяется с клинком. Поиграв с ними до того времени, пока труп Умара снесли вниз, он осмотрел пятна крови и лужицы от растаявшего инея. Затем, как бы между прочим, поэт обратился к Ицхаку:
– Так вот, сын Мусы! На всё воля Аллаха, но… этот камень случайно не Зелёная Звезда?
Тот закатил глаза и в ужасе затрясся:
– Господин мой, пощади! – и, встретив строгий взгляд учителя, принуждённо кивнул. – Да, это она…
– Тебе нечего бояться, Ицхак бин Юнус. Напротив, опасность почти исчезла с твоего горизонта – конечно, если не считать денежные потери твоего дяди. Впрочем, только в том случае, если он действительно купил изумруд у индуса.
– Купил! Воистину, купил! Клянусь Богом Авраама, Исаака и Иакова!
– Ну, тогда всё в порядке, – Абу Нувас улыбнулся и потрепал поникшую голову молодого человека. – Ты ехал на коне, как я помню? Прикажи оседлать. Мы займёмся ослами, затем надо взять писца и надёжного охранника. Надеюсь, до вечернего намаза мы с помощью Аллаха вернём твой камень! Хозяин возражать не будет.
Короткое время спустя мы выехали из ворот, напутствуемые аль-Баттыхом и сопровождаемые пожеланием удачи более сотни путников, остающихся в караван-сарае до нашего возвращения. К слову, писец Азиз сверил записи, убедившись в отсутствии некоего Саида, погонщика из Рамлы. Видимо, это и был сбежавший вор…
Уж не знаю почему, но учитель выбрал направление на Кербелу, к юго-востоку от основной тропы. К счастью, в тех местах к концу зимы ветер сдувает мелкий песок, а тот, что остаётся, становится твёрдым, как утоптанная глина. Наши ослы и лошади шли лёгким шагом, а иудей то и дело докучал поэту расспросами. Ему надо было знать всё: почему мы едем именно в этом направлении, откуда Абу Нувас знает о Зелёной Звезде, почему считает, что опасность миновала, кто такой был мертвец на башне и точно ли изумруд будет возвращён ему, Ицхаку, и сколько это будет стоить.
Устав отделываться от назойливого управляющего отговорками (и, подозреваю, не без желания выслушать похвалы остроумию), мой учитель, в конце концов, приступил к объяснениям.
– Попытаюсь объяснить, что мне ниспослано для понимания, о идущий путём Торы! А уж насколько близко я окажусь, мы узнаем, когда найдём пропажу.
Итак, о камне. Кто из близких к дому Бармакидов не слыхал о подарке халифа Мансура деду везира Джафара! Тот завещал сыну, и ещё совсем недавно изумруд был на месте – помните историю вора, ставшего управителем Яхьи? Отсюда я заключаю, что попасть в чужие руки Зелёная Звезда могла будучи украденной, либо втихомолку проданной совсем недавно. И, коль скоро твой дядя Якуб купил его у индуса, то у меня вопрос: как изумруд заполучил сам Чандрасикар? Может, именно ему сбывали ворованное молодцы, вроде покойного Умара? Также возможно, что воры следили за всеми торговцами камнями, и твой внезапный отъезд, Ицхак, привлёк их внимание.
Теперь о ворах. Один из них мёртв, и нам полезен лишь тем, что его облик, снаряжение и обстоятельства смерти могут сказать о втором. Да, втором! – учитель поддразнил меня. – По мнению ибн Амира, этот молодец одноногий, так что легко был бы замечен в караване. Однако подобных людей мы не видели ни на всём пути от Багдада, ни в караван-сарае.
На самом деле, благодаря точности Азиза мы знаем имя вора. Ну, а что касается внешности, то это молодец невысокого роста, с маленькой ступнёй, весьма самонадеян – возможно, из-за крайней молодости. Да, ещё: при ходьбе он косолапит, и у него течёт из носу. Обо всём этом я догадался, рассматривая туфлю, раньше служившую Умару, а под утро свалившуюся с ноги его убийцы…
Возгласы удивления, прерывавшие речь Абу Нуваса, превратились в настоящий хор. Только мой голос нарушил единство:
– Позвольте, учитель, но сходство туфель ещё не говорит о сообщничестве их владельцев! Да и объяснения, почему на грузовой площадке оказалась только одна, вы не дали… Может, босоногий вор остался внутри караван-сарая? Что, если он спрячет изумруд под ложем какого-нибудь помещения для ночлега? Ему останется вернуться через год, либо отправить соучастника с указанием места хоть завтра.
– Прекрасно, ибн Амир! – поэт кивнул несколько раз, да и в самом деле выглядел довольным. – Ты начинаешь мыслить, как истинный мудрец. К сожалению, ты упускаешь многое из поведанного нам покойным.
Вспомни, куда был нанесён смертельный удар. Так ли бьёт человек среднего роста, тем более, верзила? Значит, убийца невысок, а донашивание туфель Умара говорит о близости, возможно, родстве или усыновлении. Но даже близость злодей использовал в своих целях! Видимо, не пожелал делиться добычей, как случается у воров, и убегая заколол сообщника.
– Почему «убегая», господин мой? – заинтересовался писец. Путь верхом взбодрил его, прозябавшего в четырёх стенах караван-сарая, и Азиз ожил, словно весенний цветок. И то сказать: солнце совсем недавно прошло зенит!
– Мне кажется, что мы найдём разгадку во-о-он там! – Абу Нувас показал на точки, кружащиеся в небе чуть в стороне от нашего пути. – Точнее, там, куда они спустятся…
Мне ли, повидавшему места битв, не узнать повадку грифов! Я понял, что учитель собирается осмотреть, на что нацелились падальщики, ловящие крыльями нагретый воздух. Когда я высказал своё мнение, Абу Нувас засмеялся:
– Так и есть, мой друг! Но почему ты умолчал о причине, по которой я решил следить за грифами?
На это я ответить не мог, и, растерянный, замолчал. Тогда поэт продолжил объяснения.
– Вы, конечно, заметили пятна крови и влагу от растаявшего инея вокруг трупа? Одни разбрызгались в сторону двора, другие туда и сюда по стене. А некоторые капли можно было разглядеть и за стеной! Вот они, как вы догадываетесь, и подсказали мне направление поиска; так охотники ищут добычу по кровавому следу…
В этот миг закричал слуга-телохранитель Ицхака. Вопил он на языке племени Мусы, но указательный палец не нуждается в переводе! То ли за разговором мы приблизились к тому, на что указывали парящие грифы, то ли их цель оказалась ближе, чем нам показалось сначала, не знаю. Скорее всего, помешал оценить расстояние бархан и отсутствие привычки к странствиям в пустынных просторах. Так или иначе, но на расстоянии двух полётов стрелы навстречу полз человек… Стоит ли говорить, как быстро мы помчались к нему?
Это был юноша, почти мальчик. Он полз, плача от боли, подтягивая кое-как замотанную обрывком чалмы ногу. Кровь проступила на повязке, его губы посинели, а цвет лица почти не отличался от серых песков вокруг нас. Потёртая одежда – почти лохмотья, и босые ноги обличали горькую нужду, но я помнил слова учителя о соучастнике Умара, и не позволил жалости усыпить бдительность. Только поэтому я жив и могу рассказать о случившемся, ибо этот бесстыжий сын шайтана пытался ткнуть ножом лекаря, протянувшего ему руку помощи!
Одним словом, юный вор до последнего бился за добычу. Конечно, пятерых мужчин, один из которых был могучим бойцом, разбойник одолеть не мог и в мечтах. Быстро скрутив его, мы начали обсуждать наши обстоятельства. Ясно, что пленника надлежало содержать под стражей до суда, и сделать это было возможно только в караван-сарае. Но только Абу Нуваса и меня возможное внимание судей совсем не радовало. К тому же Ицхак неустанно допытывался, когда ему вернут бесценный изумруд, а вор издевательски ухмылялся. Время от времени он плевал слюной пополам с кровью в сторону иудея. В конце концов, Абу Нувас решил эту задачу, но чего это стоило нам обоим!..
– Слушай меня, негодный, – без предисловий начал поэт. – Я расскажу, как было дело с Зелёной Звездой, но что будет потом – не спрашивай. Так вот, косолапый сын шакала, возомнивший себя львом пустыни! Вместе со своим воспитателем ты, Саид, проследил, кто и куда везёт камень и, улучив момент, нынче ночью срезал кошелёк с шеи спящего Ицхака. Затем поднялся на башню к ожидавшему тебя Умару, своему сообщнику. Там вы повздорили; думаю, Умар потребовал изумруд, а ты боялся, что он тебя бросит. Слово за слово – ты пырнул «благодетеля». Убил, да. Но и он тебя достал… слегка, не спорю. Однако хватило, чтобы испортить ковёр, верно?..
Изумление молодого разбойника вряд ли могло быть сильнее, чем у остальных слушателей. И, если Саид недоумевал, откуда Абу Нувасу известны все подробности, то для нас всё ещё было тайной, что за ковёр он упомянул, и как вор оказался так далеко от караван-сарая без коня или верблюда. Об этом осмелился спросить писец Азиз – я, помятуя о шутках учителя, решил пока промолчать. Потому-то Абу Нувас и ответил довольно спокойно:
– Это не тайна, уважаемый Азиз! Кстати, тебе придётся записать всё, что подтвердит сопливый злодей, дабы представить в суд все свидетельства. Ну, так вот…
Рядом с телом Умара я разглядывал не только цепочку пятен крови его убийцы. Ещё там был хорошо различимый след того, что прикрывало площадку башни от инея. Не просохшая поверхность после того, как он растаял, и ровный обрез кровавой лужи подсказали: здесь лежало нечто прямоугольное, не менее пяти газов в длину и четырёх в ширину. Ну, а когда я заметил волокна, зацепившиеся за джамбию, всё стало совершенно понятно. Ибо где ещё бывают нити, стремящиеся взлететь вверх, а не упасть вниз?
– Летающий ковёр! – не поручусь, что произнёс отгадку первым. С глупым видом Ицхак, его слуга и писец Азиз переглядывались со мной. Как же мы сами не догадались, на чём мог сбежать юный злодей? Стало понятным и появление туфли, сорвавшейся с маленькой ноги во время бегства, и печальное состояние Саида: распоротая острым клинком ткань распалась, и седок упал точно так же, как падают со спины бешеного верблюда. А то, как вычислил преступника мой учитель, показалось мне верхом остроумия! Но – где же похищенный изумруд?
– Осталось разобраться с местонахождением Зелёной Звезды, – голос Абу Нуваса преисполнился непритворного сожаления. Поэт взглянул на злобно усмехнувшегося негодяя, вздохнул, и уселся на осла, приглашая меня последовать за собой. Наши спутники ещё только соображали, как же быть, когда он повернулся, словно продолжая разговор с Ицхаком:
– А что, сын Мусы, изумруды прочные камни? – дождавшись растерянного подтверждения, Абу Нувас уточнил: – И грани у Зелёной Звезды достаточно остры, чтобы резать стекло, я не ошибаюсь?
Проследив его пристальный взгляд, я заметил, как вор облизнул бледные губы, оставив на них кровавые разводы. Затем у преступника дёрнулся кадык, словно он хотел что-то сказать. Но затем как бы справившись с порывом, юнец скорчил презрительную мину и отвернулся. Горестно покачав головой, поэт произнёс тихо, будто говоря сам с собою:
Смерть проникла в жилы, сжав меня в тиски,
Лишь глаза и мысли всё еще живут
Да трепещет сердце, полное тоски…
Кто сочтет последних несколько минут?
Лишь себе послушны, как черны виски,
К богу мы взываем только в смертный час.
Где мои утехи? Их смели пески.
Где вы, дни и ночи? Как вернуть мне вас?
Поднимите бремя гробовой доски,
Чтоб наполнить кубок мне в последний раз!(пер. Б. Шидфар)
Затем тронул осла и, проезжая мимо иудея, сказал как бы между прочим:
– Сын шакала проглотил камень, завидев нас. Он сам себя обрёк на смерть, но теперь он в твоих руках. Поступай, как знаешь!
Мы подхлестнули длинноухих скакунов, направив их в сторону Кербелы. Наши бывшие спутники ещё кричали вслед нечто лестное, а мой учитель уже восторгался заботливой щедростью аль-Баттыха. Воистину, друг, сохранивший для тебя самое дорогое, бесценен! Так мы пели во славу хозяина караван-сарая, сунувшего в наши перемётные сумки по тыквенной бутыли с монастырским вином.
Автор публикации
