– Николай Михайлович, такое раз в жизни, – бросайте всё и быстрее приезжайте, – Миша был взволнован, что для него было не характерно.
– Миша, генералы не бегают…
– Николай Михайлович! – он прервал мою любимую шутку, а значит действительно что-то случилось, – мой человек уже внизу.
Ммм. Даже так?
Несколько часов шоссе, еще полчаса петляния по каким-то полузаброшенным рокадам и машина притормозила около закрытых ворот. Я осмотрелся. Судя по егозе, высокому глухому забору с выпирающими бетонными звездами, прожекторами, серьезной «змейке» перед воротами, КПП без окон с мощной сейфовой дверью и уходящими в небо трубами, мы приехали к номерному заводскому комплексу. Отметил про себя и БТР «внутряков» и нескольких бойцов, прохаживающихся рядом с ним. На переднее сиденье грузно рухнул запыханный Миша – видимо бежал.
– Доброе утро, Николай Михайлович.
– Доброе утро, Миша. Ну, заинтриговал. Чего нарыл?
– Сейчас сами увидите.
Ворота открылись и нас пропустили на территорию, где я с удивлением заметил еще один БТР. Серьезно.
Территория завода была огромной. Минут десять ехали мимо каких-то заборов, строений, ангаров. Пока наконец машина не вырулила на площадь из всё тех же бетонных плит с проросшей в стыках травой. Мы вышли. Серое небо подпирали гигантские красно-белые трубы ТЭЦ с мокро-серыми громадами градирен.
Свежий ветер рванул с головы фуражку, которую я придержал рукой.
– И что? – я закрутился на месте.
– Нам туда, – Миша показал рукой в сторону явно заброшенного стадиона с заросшими чахлыми березками и кустарником трибунами.
Мы прошли мимо ободранных статуй футболистов, прошли по короткому туннелю и вышли на заваленную битым кирпичом беговую дорожку. В зарослях сухостоя на другой стороне поля высились единственные ржавые ворота.
– Николай Михалыч!
Миша уже ждал меня у чернеющего зеву спуска в подтрибунные помещения.
– Аккуратно только. Тут перил нет.
Подсвечивая себе фонариком, он пошел вперед по гулкой железной лестнице. Спускались неожиданно долго. Прошли прямо по спиленной металлической решетке с прутьями в палец толщиной и попали в небольшую комнату с казенными зелеными стенами и облупившейся побелкой в коричневых потеках. За дверью с узким окошком еще один длинным коридор с множеством запертых дверей. Еще один спуск. И еще одна «казенная» комната. На этот раз, освещенная ярким белым светом переносной аккумуляторной лампы.
Полковник, сидящий за деревянным столом, таким же облезшим, как и все вокруг, развернул журнал к Мише. Тот быстро сделал записи. Полковник кивнул двумя бойцам, стоящим около сейфовой двери с характерным штурвалом.
– Паш, открывай.
– Михаил Сергеевич, возьмите респираторы.
На вешалке висели белые костюмы химзащиты и гроздь респираторов.
– Там не опасно – вентиляция уже работает, – скорее для меня, сказал Миша, – но пахнет так себе. Пока тут только мои в охранении – учёных каких-то стережём. Но, чувствую, совсем скоро на пиршество прилетят птицы покрупнее.
Перешагнув через порог, мы оказались на гулкой площадке с очередной лестницей, замкнутой со всех сторон сеткой рабицей. Очередные шесть пролетов и через распахнутую дверь мы куда-то вошли.
Судя по ощущению открытого пространства, это был какой-то ангар. Я задрал голову, но потолка так и не увидел. Не было видно и стен. Над дверью позвякивая и треща, горела лампа, лишь слегка разгоняя сумрак на несколько метров по сторонам. Впереди, куда змеились кабели электропитания, тут и там, горели переноски, закрепленные на деревянных стеллажах.
– Этого помещения официально не существует – Санников позаботился. Но в госархиве на старых планах его нашли – это эллинг для грузовых дирижаблей. Был такой проект в тридцатых. Крыша раздвижная, была когда-то, по крайней мере.
– Санников?
– Главный инженер «шестерки» до восемьдесят первого. Умер в своем кабинете в том же восемьдесят первом – инфаркт. Помещение случайно нашли на днях пока искали рабочего, который в люк провалился вентиляционный. А тут такое!
– Нашли рабочего?
– Без понятий.
Мы пришли к стеллажам со стоящими идеально ровными рядами коробок, ящиков, мешков, тюков. Я подошел ближе. Крупы, макароны, консервы. Все советское, давно забытое, в холщовых мешках с черными печатями. Я нежно взял в руку банку сгущенки, той самой, в бело–голубой шершавой бумажной ливрее, еще вытянутую, с обязательным ржавым ободком. Семьдесят шестой. Ничего себе.
– Красота, да? Тут даже тушенка есть советская и мармелад дольками в картонных коробках, помните?
– Интересно, можно эту банку как сувенир затрофеить?
– Уважаемые, уважаемые, пожалуйста, не нужно тут ничего трогать, – к нам из глубины зала подбежал видимо один из тех ученых в белом халате, перчатках и газовой маске, которых охраняли Мишины ребятки, – и гулять тут тоже не нужно. Кто вас пустил?
Я нехотя поставил банку обратно на стеллаж.
– Николай Михайлович, подождите меня, я сейчас порешаю.
Миша за плечико увел человека в сторону, а я, предоставленный самому себе, стал прогуливаться вдоль стеллажей. Продукты на полках сменились одеялами, комплектами белья, подушками. Потом пошли бесконечные книжные корешки. В основном, тут была приключенческая литература и фантастика для подростков – как в хорошей школьной библиотеке. Очень хотелось полистать книги, но я остерегся – Миша уже на повышенных тонах ругался с «халатом». Тот твердо стоял на своём и уверенно огрызался, размахивая руками. Силён мужик – чтобы так орать на майора «внутряков» нужно иметь стальные нервы.
Стеллажи как-то вдруг закончились, как и светильники. Я сделал несколько шагов вперед и погрузился во мглу «терра инкогниты». Основательно истоптанный бетонный пол заканчивался вместе с концом света – потом шла пыльная целина. А что там дальше? Я воровато оглянулся – за мной никто не следил, а к спорящим Мише и ученому, подходили другие. Ученый уже достал рацию и тыкал ей в грудь оппонента. Я достал телефон, включил фонарик и быстро пошел вперед – любопытство и ощущение тайны подгоняло в спину.
Каждый шаг делал опасливо – кто знает, что тут на полу. Может люки или решетки открытые. Поэтому шел долго, пока свет фонарика не уперся в стену. На ней были изображены марширующие красно-белые пионеры. Я пошел вдоль стены: пионеры, запускающие модели самолетов и ракет, пионеры, тянущие руку в своем узнаваемом жесте. Пионеров сменили всевозможные спортсмены, которые прыгали, подтягивались, бежали, плыли. Затем ввысь вознеслись светлые города в пастельных тонах с непременным голубым небом, белым самолетом, ярким солнцем и реющим над всем этим кумачовым стягом. Картины, не смотря на время, все еще были ярки и будили в груди щемящую ностальгию. Я прикоснулся к алому галстуку одного из пионеров – у меня был такой же. В какой-то другой жизни…
Засмотревшись, я налетел на что-то металлическое. Что-то обиженно звякнуло, больно ударив меня колену. Стараясь удержать равновесие, я схватился руками за… спинку обычной сетчатой железной кровати. Всё-таки, бомбоубежище. Наверное, сейчас увижу сотни таких кроватей. Только они, вроде, должны быть многоярусными? Я посветил в темноту, но нет – она была единственной. Кровать была аккуратно заправлена синим шерстяным одеялом с белыми полосками. Сверху, идеальной пирамидой, лежала подушка в наволочке на пуговицах и с черной печатью. Рядом нашлась тумбочка, на которой стоял пустой граненый стакан, механический синий будильник, синяя же громоздкая настольная металлическая лампа и отрывной календарь. На всём, кроме спинки, за которую я схватился, лежал ровный толстый слой пыли.
Я щелкнул выключателем и лампа, совершенно для меня неожиданно загорелась, недовольно позвякивая и характерно пощелкивая. Будто по сердцу моему мазнули влажной тряпкой, сметая года – я вспомнил этот забытый звук! Грудь кольнуло от нахлынувших эмоций.
Я взял календарь и встряхнул, подняв облако. Надпись на верхнем листке гласила: 5 июля 1985 года. Интересно. Это значит… Да какая разница. Заглянул в тумбочку – там было пусто. Больше вокруг ничего не было. А мне хотелось чего-нибудь ещё.
Оставив лампу включенной, я огляделся вокруг, водя фонариком на уровне глаз, выискивая в темноте ориентиры. Вдалеке что-то красновато блеснуло.
Я пошел на этот блеск, словно на маяк. Шел торопливо, не смотря под ноги, за что поплатился, запнувшись обо что–то и чуть не упав. Телефон запрыгал по полу, и я остался в темноте. Чертыхаясь начал шарить в примерном месте падения. Чугунные гантели, о которые я запнулся, что-то упругое, похоже, гимнастический мат, еще один такой же. Я шарил и шарил, чувствуя отчаянье – найти что-то в мягкой рыхлой пыли было нереально. Наконец, глаза уловили приглушенный свет – фонарик не погас – просто упал между матами. Схватил, отряхнулся, подняв целое облако пыли и осмотрелся. Шведская стенка, разнокалиберные мячи в ящике и деревянный шкафчик, где висел одинокий синий спортивный костюм подросткового размера. На скамейке стояли кеды. Где-то левее, у противоположной стены, отчетливо капала вода и что-то белело. Там, скорее всего был душ и туалет – туда я и пошел. Именно там алел красный «маячок».
Луч света осветил ярко блеснувшую красным звездочку, на фоне которой привычно смотрел в светлое будущее вождь мирового пролетариата и пылал вечный огонь. Значок был приколот на серую от пыли рубашку, которая когда-то была белоснежной. Я поднял фонарик выше. Ну здравствуй, Робинзон. Петля из связанных между собой красных галстуков, плотно обтягивала неестественно удлинившуюся под весом тела шею – труба душа выдержала вес, лишь немного погнувшись. Судя по гримасе на лице – смерть была мучительной. Длинные руки и ноги нелепо торчали из пионерской рубашки и синих шорт, которые еще при жизни, были малы владельцу. Тело высохло, и потемневшая тонкая пергаментная кожа плотно обтянула кости. На голове все еще топорщились золотистые волосы. Руки, сейчас пустые, перед смертью что-то сжимали. Осветив пол внизу, я заметил слетевшую пилотку, рядом с которой нашлась тетрадь. Я поднял ее, стряхнул с обложки пыль. Размашистая каллиграфическая надпись «Дневник». В тетради была одна запись. Ровные буквы, старательно выписанные выцветшими фиолетовыми чернилами.
«5 июля 1985 года. Папа, я не могу больше тебя ждать. Они опять зовут меня с собой. Они больше не хотят ничего рассказывать. Я их просил. Говорил, что ты просил меня записывать всё, что они говорят. Что это очень важно и что ты всё прочитаешь, как придёшь. Они снова убеждали меня, что ты умер четыре года назад. Я им не верю. Вчера я дочитал последнюю книгу и больше им отказывать повода я не придумал. Я пойду с ними. Прости, папа, я подвел тебя».
Теперь стало понятно, кто это. Санников Младший. И «они» не врали, кем бы они не были. Что они рассказывали? Что он записывал? Почему они бросили его тут, а не забрали, как обещали? Нужно найти остальные записи – они объяснят, что здесь происходило тридцать пять лет назад.
Я осмотрел труп, но больше ничего интересного тут не было.
Куда дальше? Вновь луч моего «прожектора» стал обшаривать мрак в поисках новой путеводной звезды.
Ага, что-то светлое впереди и правее.
Кухонька. Я как-то незаметно пересек все помещение и дошел до противоположной стены. Большой старый округлый холодильник с длинной серебристой ручкой, который я не стал открывать, эмалированная раковина с единственным краном, кухонный гарнитур из пары шкафчиков со стаканами и тарелками за мутным стеклом, электрическая плитка на столешнице, алюминиевый чайник без крышки, мятая кастрюлька, зеленая кружка с отколотой ручкой, банка какао, чай со слоном, сахарница, ложки и вилки в граненом стакане. Стул и стол. Стол накрыт клеенкой с непременным толстым слоем пыли. На столе нашлась ржавая открывашка с деревянной ручкой и пустая консервная банка. Я взял ее и покрутил в руках, пытаясь прочитать крупные буквы на стертой бумаге этикетки. «Завтрак туриста». Ничего интересного, кроме вновь нахлынувших воспоминаний о бурной молодости.
Судя по тому, что, передвигаясь между «обитаемыми» зонами, я шел по большой дуге, следующая зона будет примерно там. Я поводил фонариком в искомом направлении, но ничего не блестело и не белело. Ну, прав я или нет, узнаю совсем скоро.
Под ногами что-то оглушительно захрустело, будто я наступил на чьи-то кости. На мгновение стало жутко. Я отшатнулся, лихорадочно зашарив светом по полу. К счастью, это были не кости – сотни разбросанных по полу фломастеров, карандашей, кисточек, красок, линеек, пустых консервных банок, куда, видимо, по засохшей внутри краске, была налита вода. Под пылью угадывались листки, раскрытые альбомы для рисования, тетради. Никаких столов или стульев. Я поднял альбом – хаотичные черные спирали на каждом листе вокруг схематично изображенного человечка с яркой красной пятиконечной звездочкой на груди. Вроде, при шизофрении такое рисуют. Взял другой рисунок – красной гуашью была старательно изображена пятиконечная звезда с оставленным белым кругом в центре. Круг был идеально ровный, будто очерченный циркулем, а звезда явно рисовалась по линейке. Поднял блокнот – опять звезда, но уже черная, и опять круг в центре. Я брал в руки листы и везде были или черные спирали с человечком, или красные звезды с пустыми кругами внутри. Спирали… Белый круг. А ведь… Я примерил спирали с человечком на белый круг, сложив два рисунка и подсветив их сзади фонариком – подошли идеально. Ага. Мне даже стало немного жутко. Сколько труда – и для чего?
Какая-то еще мысль не давала покоя. Круг, круг. Я нашарил глазами лампу на тумбочке у кровати, которая помигивая, продолжала светится желтым пятнышком справа. А ведь я ходил по кругу – жилые «зоны» располагались по кругу, будто огибая что?
Самое интересное ждало меня в центре.
Обычная школьная голубая парта с откидными «ушами». Еще одна синяя лампа. С тем же звоном нехотя вспыхнула лампочка – на века раньше делали, не то, что сейчас. Чернильница, несколько перьевых ручек, пенал, промокашки и целая гора тетрадей. Часть была аккуратно сложена на стоящем рядом стеллаже. Тетрадей было очень много – сотни, точнее определить я не мог. Я взял одну со стола с надписью «Дневник» – как на той первой, вернее, последней.
«22 мая 1983 года. Папа не пришел. Съел «Завтрак туриста». Сделал зарядку. Читал Хаггарда. Съел перловую кашу. Поговорил с гостями. Написал один год. Бегал, отжимался, подтягивался. Принял душ. Съел рассольник и дольку шоколада. Почитал перед сном Хаггарда. Надеюсь, завтра папа придет».
Листнул вперед.
«15 июля 1983 года. Папа не пришел. Съел «Завтрак туриста». Сделал зарядку. Читал Хаггарда. Съел гречневую кашу. Поговорил с гостями. Написал один год. Бегал, отжимался, подтягивался. Принял душ. Съел борщ и дольку мармелада. Почитал перед сном Хаггарда. Надеюсь, завтра папа придет».
Ещё.
«7 августа 1983 года. Папа не пришел. Съел «Завтрак туриста». Сделал зарядку. Читал Конан Дойля. Съел перловую кашу. Поговорил с гостями. Написал один год. Бегал, отжимался, подтягивался. Принял душ. Съел рассольник и вафлю. Почитал перед сном Конан Дойля. Надеюсь, завтра папа придет».
Я положил тетрадку на стол и задумчиво почесал голову, вспотевшую под фуражкой – было жарко и душно. Понятно. «Гости». Ребенок сошел с ума. Или был сумасшедшим? Зачем отец его тут запер с запасом еды на десятки лет? Почему зоны расположены именно звездой – не сам же мальчик так все расставил? Вопросы без ответов.
Среди тетрадей, озаглавленных «Дневник», на стеллаже нашлись и другие, с номерами: 1982, 1984, 1995, 2001, 2023, 2045, 2152. Не было только ни одной раньше 1981 видимо, Санников старший забирал их.
Взял с цифрой 2001 и открыл посередине.
«… самолеты врежутся в две высокие башни и те рухнут. Я не понял, где точно – где–то на западе. Город по описанию похож на мегаполис. Может в Америке?».
2034.
«Ура! Мы на Марсе! Надеюсь, они посадят яблони, чтобы как в песне. Жаль, не все долетели – многие умерли. Сказали – какое–то излучение. Долетит ли кто–то обратно обещали рассказать послезавтра. Жду с нетерпением. Нужно Лема перечитать».
2078.
«Испытания гравитационного двигателя прошли успешно. Вот бы удивился Стивенсон узнав, что Лапуту скоро построят».
Я читал и не мог оторваться. Места, события, происшествия. Где-то они шли простым перечислением – видимо, автор не понимал значения слов, где-то имелись явные попытки анализа и сравнения с прочитанным у фантастов.
– Николай Михайлович, вы где?
Я слишком увлекся чтением летописи будущего и не сразу понял, что меня зовут.
– Тут я, – я быстро вернул тетрадь на место.
– Нас очень настоятельно просили ничего не трогать, – Миша подошел и оглядел место, – это что?
– Как я понимаю, то, почему этот бедный мальчик тут оказался. Вот слушай:
«… четвертый блок АЭС взорвался. Все вокруг на сотни километров заражено радиацией. А как же «мирный атом»? Мне не верится – там же должны быть системы защиты?».
– И что? Про Чернобыль все знают.
– В восемьдесят пятом?
– С чего ты взял?
– В дневнике последняя дата – пятого июля восемьдесят пятого, как и на календаре.
– Не может быть.
– А так?
Я взял тетрадь с цифрой 2008 и зачитал:
«Выбрали нового президента. Зовут Дмитрий. Фамилия Медведин. Но руководит все еще Владимир. Наверное, теперь будет как у римлян – два равных консула. Видимо, какая-то война, раз избрали консулов».
– Это же…
– Именно оно самое – совершенно не ваше дело.
Мы синхронно вздрогнули и обернулись, прикрыв глаза от яркого света. За спиной стоял человек в сером костюме с большим фонариком в одной руке и папкой в другой, которую он протянул нам, приложив вытащенную из внутреннего кармана ручку.
– Ознакомьтесь и подпишите – это о неразглашении и прочее. В кратце: из страны выезжать запрещено, обсуждать с кем-либо запрещено и так далее. Ну, я думаю, вы в курсе – мальчики уже взрослые. Давайте тетрадочки подержу.
Он аккуратно вытащил из наших пальцев тетради.
Вокруг топали берцами спецназовцы ГРУ в характерной амуниции, а сверху, с галереи, уже один за другим вспыхивали устанавливаемые мощные прожекторы, заливая ангар ярким светом. Десятки новых «учёных» в желтых костюмах высшей защиты уже копошились около «островов» и стеллажей.
– А вот, Миша, и твои крупные птицы, – я бегло пробежал глазами текст, размашисто подписал и отдал Мише.
– Михаил Сергеевич, охрану мы берем на себя. Ваши люди уже покинули объект. А теперь, товарищи, прошу покинуть и вас. Николай Михайлович, сдайте телефончик. Вам вернут его позже.
– Я ничего не снимал – только светил, – набычился я, но под его хмурым взглядом, я, впервые за сорок лет на службе, почувствовал себя юнцом, которому за провинность выговаривал командир. Захотелось поорать, побряцать наградами и тяжелыми звездами на погонах. Но я молча отдал телефон.
А вот Миша не сдержался.
– А ты, собственно, по какому праву, мне, майору, указываешь, что я должен делать!
В ледяных серых глазах человека ничего не дрогнуло, только натянулась кожа на скулах.
– По праву сильного, Миша. Пойдем, – я выключил уже не нужную лампу на парте и, взяв под локоток все еще кипящего от возмущения воспитанника, пошел напрямик к лестнице.
Мучительно хотелось оглянутся, убедится, что я был прав насчет звезды – я был уверен, что на полу точно была прочерченная старательным Робинзоном линия, увидеть то, что ещё скрывала темнота, увидеть снова эти картины на стенах из забытой молодости, но высокие плечистые сопровождающие, взявшие нас в “коробочку”, не дали никаких шансов.
Проходя мимо продуктовых стеллажей, я неловко поставил ногу и грохнулся в пыль на живот и больно ударившись о стеллаж, с которого на меня посыпались банки и мешки. Боец из сопровождения кинулся мне помогать, но я твердо сказал: «Сам» и тяжело поднялся. Проверив, что всё на месте и охлопав наскоро китель, я пошел на выход.
Мы уезжали в молчании. Рядом в ведомственной машине сидел задумчивый Миша.
– Земля Санникова, блин.
– Точно.
Мы помолчали.
– Зря я вас выдернул – на пенсию отправят, – вздохнул он.
– Зато в тридцать четвертом на марс полетим.
– И стоило оно того?
– Не знаю, но вот это точно стоило, – я показал ему спрятанную во внутренний карман кителя заветную банку сгущенки.
Автор публикации
