Звонари

Похитить скрипача Бенциона Вайнштейна оказалось несложно. Мы провернули эту операцию сразу после его концерта. Проблема заключалась лишь в том, чтобы проникнуть в гримерную, которую театральные охранники и ушлый продюсер стойко обороняли от поклонников.

Мирабелла заявила, что управится без нашей помощи. Сияя улыбками, бриллиантами и хрустящим букетом роз, она прошла из амфитеатра в служебные помещения, гипнотизируя всех, кто стоял на пути. Лауреат фестиваля скрипичного искусства, как привязанный, отправился за ней к джипу.
Наш Гранд Чероки был припаркован недалеко от служебного выхода, за рулем невозмутимо сидел старший звонарь Иван.

Бенцион устроился сзади на роскошных сидениях, но вместо сексапильной блондинки следом за ним в салон нырнули мы с Аждарбеком, бесцеремонно стиснув гостя по бокам. Мирабелла расположилась впереди, хлопнула дверью, джип заурчал и мягко тронулся в путь.
Не стесняясь, наша боевая подруга стянула через голову дорогое платье, изворачиваясь пантерой, влезла в комбинезон повышенной защиты, аккуратно вложила в боковые ножны короткие синие мечи.

Зачем нужно было рисковать, похищая молодого скрипача на пороге его всемирной славы? Ведь есть уличные музыканты, скромные таперы в дешевых кафе и варьете, они с удовольствием согласятся заработать, всю ночь будут играть и улыбаться.
Мирабелла объяснила коротко: претендент должен обладать безусловным талантом, здоровой амбициозностью и владеть уникальной скрипкой. Значит, пусть будет лучший из молодых. И еще: очень важно, что такие люди иногда верят в приметы, гадания и легенды…

Вайнштейн, еще не очнувшись от гипноза, неестественно прямой, спокойно дышал и смотрел в какую-то таинственную точку. Галстук-бабочка, который он не успел снять, придавал ему изысканности и странной чопорности.
Насколько я знал способности Мирабеллы, ее влияние на мозг человека постепенно улетучивалось само, так из организма испаряются винные пары. Наш подопечный скоро придет в себя, очухается, словно после хорошего застолья.
Сон сном, а изящный карбоновый футляр, обтянутый бордовой лайкой, он так и не выпустил из рук, крепко прижимал к себе, баюкая, как младенца. Вот такое хитрое подсознание у скрипача, на автопилоте сохраняет рефлексы и любовь к искусству.

Джип чуть покачивало на поворотах, мы, наконец, миновали бестолковую суету городских проспектов и зигзаги угрюмых переулков. Все дальше за город, к далекому туманному взгорью. В пути молчали. Лишь вначале Иван спросил равнодушно:
– А его шофер?
– Уверен, что хозяин проведет ночь в отеле с английской журналисткой, – отрапортовала наша сестра.
Иван хмыкнул, а Мирабелла почему-то погрозила мне в зеркальце, словно ожидая услышать пошлую шутку.
Но мне сейчас не до шуток. Это мое первое настоящее дело. Глава местных звонарей сказал, что я могу отказаться. Как же! Настоящее везение – попасть в группу, которая отправляется на перекресток миров. Пусть я пока стажер, но участвую в деле не безликим статистом, а в роли бойца клана, и даже мысль о возможной гибели абсолютно не пугает. Наоборот, кровь кипит, тело стремится в бой.

Пятьсот лошадиных сил несли автомобиль сквозь метель и холод, к таинственной вершине, откуда раз в несколько лет можно проследить контакты цивилизаций. Безлюдное дикое место среди холмов, примыкающих к горному кряжу, что начинается километрах в сорока к западу от нашего города. В это время года ни один здравомыслящий человек сюда не поедет.
Днем над хребтами облачно, свирепые ветры несут снежные метели, а редкое солнце не прибавляет видимости, фальшиво отражаясь в сверкающей наледи. Слепит, мешает и пугает. Лишь ночью ненадолго успокаивается стихия, и тающая луна освещает далекие пики. А ведет в холмы сомнительная колея, по которой осмелится проехать разве только наш джип. И то, если за рулем Иван.

– Ээ… в чем дело… вы кто? Зачем?..
Ну вот, наш гость приходит в себя. Сейчас начнет орать про похищение. Худой, нервный, плечи циркулем, мускулы развиты только для того, чтобы удержать скрипку. Мирабелла строго предупредила, чтобы мы сдерживали его порывы в мягкой форме, коли он начнет брыкаться, и боже упаси, если он повредит пальцы!
– Это похищение? Киднаппер?!
Рванулся, затрепыхался кузнечиком между мной и Аждаром, аж глаза выпучил, нервы шалят, это мы понимаем.
– Вы ответите! Вы сумасшедшие! – верещал он раз за разом, потом внезапно изменив интонацию, заголосил горестным фальцетом: – Какие деньги? Откуда деньги?
– Какие деньги? – повторил я вслед за Бенционом. – Кто тебе о деньгах говорит?
– Попрошу не тыкать! – немедленно взвился он. – Это неслыханно! Шантаж! Рэкет! Вымогательство!

Меня эта клоунада забавляла, особенно веселило, что Беня в своей незаурядной истерике моментально перепрыгивал с пятое на десятое. Приятно удивляло, что он не скис, не пал духом, а демонстрировал бодрость и бесстрашие, пусть даже на словах. Вот тебе и рафинированный музыкант. Но неумолчное брюзжание с визгливо-вопросительными руладами наполняло комфортный салон нервозностью, а я этого не люблю. И чем больше он вопил и жаловался, тем сильнее стискивал свой бархатный сундук, подумаешь, какая драгоценность!

За городской чертой, когда вдоль шоссе потянулись унылые заснеженные рощи, автомобиль прибавил скорость, и уже через полчаса мы свернули на грунтовку, что змеилась в чистом поле по направлению к холмам.
Трансмиссия зверь, воет и поет не хуже вьюги. Весь подъем, пока джип с натугой преодолевал крутизну, Беня не успокаивался, орал, грозил, возмущался, переходя от киднеппинга к похищению его драгоценной скрипки, а потом и вовсе скатился к антисемитизму. Тут уже не выдержал Аждарбек, презиравший любые формы национальной нетерпимости и шовинизма, рявкнул с гортанным прононсом:
– Слюшай, брат, какой-такой анти-шманти! Я што, на бандит похожь?!
Тут он явно нелогично выразился.

Я подавил ухмылку и невольно сравнил их лица, обнаружив удивительное сходство. Высокие лбы, внушительные носы, нарочитая скуластость. Только у Аждарбека благородный разбойничий фейс небрежно вырублен топориком и вытесан стамеской, а у Бени черты интеллигента в девятом поколении подправлены напильником, мелким наждаком и подретушированы, не в обиду, как у педика.
Мы явно не обладали дипломатическими талантами, Мирабелла сжалилась над нами и включилась в диалог.
– Хочешь, я расскажу тебе сказку? – мурлыкающе обратилась она к Бене… – Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка, не проси об этом счастье, отравляющем миры, ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка, что такое темный ужас начинателя игры!
Беня онемел и окостенел, даже моргать перестал. А Маша продолжала, играя тембром, с толикой нарочитой кровожадности:

– Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей,
Духи ада любят слушать эти царственные звуки…

Беня открыл рот и сказал: «Ой!»
– Не «ой», а Николай Гумилев, – наставительно заметила Мирабелла. – Он тоже был среди звонарей… и Паганини, и Рерих, и Экзюпери.

Конечно, Вайнштейну были хорошо знакомы перечисленные имена. Однако он не знал, что благодаря таким людям наша планета сохраняет статус культурного члена Галактики.

– Сплошь и рядом яйцеголовые умники утверждают, что пришельцы умнее нас, более развиты и оснащены уникальными технологиями. Чушь! Среди них масса отсталых цивилизаций, которые стремятся к контакту на примитивном уровне.
Скрипач слушал Мирабеллу и хлопал глазами, как старинная кукла.
Я понял, что Беня ничего не понял.

Ну, как ему по-простому объяснить суть великого таинства Вселенной?
В нашей галактике насчитывается до миллиона параллельных миров, имеющих различные формы жизни, из них около двухсот тысяч разумных рас. Некоторые цивилизации состоят всего из полусотни разумных особей, миллион лет живущих на межзвездном островке, они не испытывают дискомфорта, не стремятся расширить свой ареал, не мечтают о сверхоружии и захвате галактики.

Эти счастливчики дрейфуют в океане бесконечности, изредка пришвартовываясь к той или иной солнечной системе. Раз в несколько лет некоторые из них, выныривая из подпространства, неуверенно балансируют над нашей планетой, и Земля, как исполинский брусок, своим вращением шлифует острые грани этих миров, чтобы в дальнейшем при стыковке они не наносили друг другу увечий.

Вот и сегодня два незаметных в звездном плеске ковчега встретятся на галактическом экваторе. Гравитационная буря стихнет на час, и молодые полудикие цивилизации попытаются, как могут, как умеют, приветствовать друг друга.
Откуда нам это известно? Мудрые пращуры звонарей изучали следы соприкосновения с разными неземными культурами, участвовали в бесхитростных контактах, копили уникальный опыт.

Когда-то Вещий Боян приманивал игрой на гуслях Змея Горыныча, то бишь НЛО.
Арфист Орфей пытался в подземных лабиринтах вызвать универсальное эхо.
А шотландские звонари изобрели волынку, чьи пронзительные звуки способны преодолеть многие километры. Лишь бы погода благоприятствовала.

Эти существа, пришельцы… я верю, что они похожи на нас. Хотя Мирабелла уверяет, что их невозможно идентифицировать и представить в образе человека, или семиглавого дракона, или куста жасмина.
Может, так и есть.
А музыка?
Каким образом, откуда они извлекают удивительные звуки, если не имеют человеческих пальцев, губ, дыхания? И еще парадокс: одни пришельцы слепые, другие глухие.

Могучий Чероки взревел и замер. Мы вылезли из теплого салона. Дальше машина не пройдет. До вершины хребта нужно топать ножками.
Тусклое серебро устремленного в ночь перешейка окаймлял сгустившийся холод, торжественное молчание нарушал хруст ледяной паутины под ногами. Глубоко под нами дрожал горный хребет. Он живой, у него есть сердце. Казалось, доисторический гигант сейчас проснется, приподнимется, и мы все полетим в тартарары.
Небо раскачивалось, как жестяной фонарь на медном гвозде, и у меня закружилась голова. Как мало нужно, чтобы почувствовать трепет своей планеты, чувственной, наивной, гостеприимной.

Первым шел Иван, раздвигая каучуковую туманную пустоту, за ним скользила Мария, потом на автопилоте, как сомнамбула, двигался Беня, которого страховал и подталкивал я.
Замыкал Аждарбек. Он разогрелся, его грубая куртка начала дымиться, а на воротнике заплясали алые искры.

По узкому перешейку, рискуя оступиться, мы добрались до небольшой площадки на вершине, которая словно обзорный балкон небоскреба венчала перевал. Здесь издавна существовал акустический эффект, сродни театрального эха. Это был природный ретранслятор звуков общения народов, разделенных пропастью, что встречаются на час и шлют друг другу приветы.

– Они тормозят, брат, слюшай, слюшай… – прошептал Аждарбек, и Беня очнулся.
Туман растаял. В темном небе раздвинулись темные шторы, эбеновый горизонт стал выпуклым, приобрел очертания, сначала тусклые и неровные.
С холодным дыханием и великодушным оскалом неизвестного бога к планете приближалась чужая реальность.
В пасмурной дали жадно ворочался иной мир, тянулся, прищуриваясь, в нашу сторону. Он сопел, фыркал, играл мускулами, но не было в нем враждебности, хищного желания сожрать или надкусить. Только неуклюжее дикарское любопытство. Может, Большая Медведица озабочена поисками Малой, а та с детской непосредственностью лакает, морщась, горькую микстуру Тихого океана?

Послышалось ли… Это был не звук в привычном понимании. Удивленный возглас музыкального инструмента, подчеркнувшего гармонию парализованной тишины. В нем смешались непонятные слова и неизвестные образы, где синее, каменное и сладкое называют звездой. Главное, что это была тоскующая, некрасивая, бесценная правда. Механические колебания – от изящного шороха до ликующего скрипа…
Несомненно, музыка. Но настолько удивительная, я не знал чего в ней больше – радости или печали, дождя или суховея. Она плыла издалека, пробиваясь сквозь тишину ночи и пустоту двух миров, неторопливая, как река меда, справедливая, как детский поцелуй, невесомая, как трапеза ангелов.

Вайнштейн изогнулся антенной, впитывал волшебные переливы всем телом. В какой-то миг качнулся вперед, будто готовясь прыгнуть со скалы, я даже потянулся к нему.
– Это не Моцарт! – сказал он с недоумением и обидой. Прислушался, как охотничий пес… – Шостакович? Гайдн? Роберт Ритчи?!
Восхищение и растерянность. Ошеломление, страх, недоверие. Самое невероятное чувство, в нем пробудилось узнавание… древнее, инстинктивное, возможно, так неандертальцы с изумленным сомнением разглядывали свое отражение в озере.

Слепые гости посвятили нам концерт, проявили уважение соседям по галактике максимально доступным способом. Они могли подарить нам только звук, и ничего не просили взамен.
Музыкальный привет.
Один раз в десять лет.
Мы молчали.
И тогда…
Торжественно и грозно Бенцион вынул блестящую скрипку. Лучшую работу Карло Бергонци, самого способного ученика Страдивари. Она не боялась холода и нервных аккордов.
– Мне надо ослабить струны… – сказал он с вызовом.
Мы почтительно молчали, мы ни о чем его не просили. Осторожно коснулся маленького лакированного тела, с властным почтением пробежал пальцами по грифу, погладил, щипнул, пощекотал.
– И проверить упругость волоса! Кератин… канифоль… а-а, до чего вам говорить.
Демонстрируем полное согласие. Неуловимым жестом дуэлянта и вора он выхватил из бездны футляра смычок.
Только не останавливайся!

Он коснулся щекой дерева, и я понял, что музыка сильнее оружия. И что земные гении способны быть на равных с мастерами иных пространств. Скрипка не пела и не рыдала, она плела кудель, текущую во тьму жемчужной нитью…
…и нашей планетой, словно теплой ладонью, прикоснуться к миру приветливых нелюдей.
В ней кричало желание стать краткой вспышкой среди звезд.
В ее дыхании пульсировали спрессованная энергия тысячелетий и робкая надежда облегчить страдания цивилизации.
Буйство красок, растворенное в сумрачном великолепии иного сознания, иного прозрения…

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,
И когда пылает запад, и когда горит восток.

Сзади вспыхнул свет. В синей мгле метнулся зайчик стробоскопа, разбросал среди сонных туч веселые отблески, а потом на вершине страшно далекого холма кто-то зажег свечу, которая превратилась в каплю лимонного сока, застывшего на выщербленном блюдце. Вторая планета, мир глухих гуманоидов противоположного края галактики пришвартовался километров за сто к востоку.

На каком расстоянии ночью виден огонь? Они развели костер – глухие пришельцы наивно считали, что только зрение способно передать информацию и высматривать приветы. Горячий привет – большой костер. В масштабах планеты микроскопический индикатор разума. Это не математика и астрономия, тут уже метафизика.

Аждарбек повернулся в сторону далекого костра. Он раскинул руки, собираясь взлететь или помолиться, лицо побелело, пальцы хирурга и экзорциста налились алым. Не кровь прилила к конечностям, пела душа. Из его вытянутых рук изверглось пламя!
Сверкающий фонтан вознесся ввысь, и Аждарбек превратился в вулкан. Нам не нужны были электронные синтезаторы звука и ракетницы, обеспечивающие искусственные салюты, мы привезли живых исполнителей, самых лучших, самых могучих.

Бенцион играл для запада, Аждарбек салютовал востоку. Они оба были грандиозны и неестественны, как ожившие статуи богов. У одного фейерверк фантастической мелодии, у другого восторг огненного безумия. Спина к спине, и каждый как узелок незримой нити, что протянулась меж двух миров сквозь нашу планету.
Из тьмы вырастали туманные колокольни и купола, невиданные храмы медленно наклонялись, дрожа и осыпаясь, и среди трепещущих колонн несокрушимыми статуями возвышались Иван да Мирабелла, в легендарном ритуале поддерживающие пьяное небо.

Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,
И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —
Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи
В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

И они появились.
Волки.
Побочный эффект пересечения параллельных миров, где глухие зажигают костры, а слепые играют на волшебных флейтах. Энергетические сгустки плазмы, оскаленные, быстрые, сбежавшие из ада зверей.

Вожака я не успел разглядеть. Он пронесся у меня за спиной со скоростью нашего джипа, такого же размера и мощи, как Гранд Чероки. Он мог ударить меня сзади, но его целью был Иван. Два непримиримых воина, оба никогда не проигрывали, замерли на мгновенье и столкнулись в борцовском объятии, будто дом рухнул на экскаватор.
А меня атаковали два лохматых искрящихся существа, возникшие в злом вихре. Не знаю, чего в них было больше: протоплазмы или призрачной бутафории подпространства, но каждая из этих торпед обладала достаточной силой, чтобы раздробить человеку череп.
В подземном тренировочном зале старый витязь учил меня отражать взмахи вращающихся манекенов, увешанных колючками и кривыми лезвиями. Старик подвешивал их на канаты и коварно раскачивал передо мной. Приходилось прыгать и кувыркаться, наносить удары в падении и вслепую. Максимально опасные поединки заканчивались моими «победами», а порезы и гематомы исцелял ворчливый знахарь. Но здесь… не полигон.

Межзвездный морф прыгнул мне на плечи, целя в шею, но промахнулся, секундой позже его собрат сбил меня с ног. Мы рухнули наземь, запутавшись в конечностях, при этом двое безуспешно пытались разорвать третьего. Они мешали друг другу, а я, прикрывая лицо локтями, ухитрился вытянуть обе сабли из боковых ремней разгрузки.

Не зря прошли тренировки на стенде, не зря! Короткий взмах оказался плачевен – оружие скользнуло по бугристой спине одного волка и врезалось в трехгранную челюсть другого, клыки сомкнулись, сталь раскололась, как кость. Я был отброшен в белое крошево и придавлен упругой тушей. Меня спасла вторая сабля. Когда пасть чудовища распахнулась над головой, я просто погрузил в нее все лезвие вместе с рукой, отрывай, гад! Безрассудно, глупо. Но клинок пронзил горло монстра, и космический волк задергался в агонии. Мы не случайно называли эти создания волками. У них повадки, и свирепость, и стайные инстинкты. И они уже встречались с людьми, атакуют уверенно, знают, как рвать. Иван как-то вспоминал годы молодые… жуть!

Хаос битвы, мешанина тел, панорама молчаливого безумия, хочется кричать, но нельзя. Первая жертва, вторая, третья. Мирабелла виртуозно вращает мечи, крутится юлой возле Бени, тот, зажмурившись, играет, словно в Орфей в аду, хотя не могу сравнивать… на блестящем лбу дрожат капли, волк пытается ухватить Беню за ногу, Мирабелла взмахом клинка вспарывает чудовищу бок, валится в утоптанный бордовый снег… Я прикрываю со спины Аждарбека, который продолжает фонтанировать огнем, его пирокинез неконтролируем, в эти минуты нашего звонаря легче всего одолеть, и волк бросается снова и снова, напарывается на мою саблю, его неосторожный собрат горит и катится вниз со скал, обрывая серый дымный шлейф…

Нельзя кричать, нельзя рычать, стрелять и материться. Странная акустика может вызвать коллапс. Только музыка! Я лежал между небом и землей, вокруг в художественном беспорядке валялись мои противники. В стороне, сжимая сломанный меч, сидела Мирабелла. На краю пропасти застыли два тела. Иван задушил вожака оборотней, но поплатился растерзанными руками.
Стихла мелодия, растаяли костры в ночи. Чужие миры медленно уплывали за горизонт горизонта. Мы с ними разминулись, успев кивнуть друг другу. Я верил, что неизвестные соседи уносили с собой часть земного гостеприимства в виде музыки и пламенного всплеска. И всячески отвергал внезапную истину: они не догадываются, что на Земле есть разум, живут такие же расы!
Они уверены, что пролетая над нашей пустынной дикой планетой, передают издалека приветы друг другу, но не нам. Да ведь если б не звонари, то шиш с маслом достигнут эти приветы адресатов, уж слишком далекое расстояние разделяет космических бродяг.
«В середине этого пространства носился сияющий шар, на котором высился гигантский, гордый, величественный человек, игравший на скрипке. Что это был за шар? Солнце? Я не знаю. Это был человек-планета, вокруг которого с размеренной торжественностью, в божественном ритме вращалась вся Вселенная…» — так описывал Генрих Гейне свои впечатления от игры Никколо Паганни. Не шифруясь, не пытаясь приукрасить реалии, создавал тибетский цикл Николай Рерих, совершенно по-детски открыто и печально рассказал Экзюпери о межпланетной дружбе, с честным надрывом воспел работу звонарей Николай Гумилев…

Называйте нас, как угодно. Звонари, Хранители, Связисты, Последние Мечтатели. На Земле есть еще несколько организаций, подобных нашей. Две в Китае, одна на границе Перу и Чили, одна далеко на севере. Немногочисленные группы звонарей чтут традиции ушедших поколений – наивное стремление помочь обменяться приветствиями пролетающим мимо цивилизациям.

Пусть мы лишь тонкая струна, нервное волокно, слабая ниточка между мирами. Однако эта связь бесценна, обусловлена нравственной красотой, таящейся в каждом из нас. Она бесконечна в надежде, любви и вере, самых простых, самых важных истинах бытия, которые передаются из дома в дом, от планеты к планете, от галактики к галактике.

Растворяясь в людских судьбах и звездных мирах, ощущаю собственное присутствие во Вселенной так остро и полно, что начинаю понимать – я пронизан ею насквозь и когда-нибудь исчезну в ней навсегда.

Мы устало возвращались к джипу. Процессия растянулась по всему перешейку, участники рандеву брели под впечатлением минувших событий. Ныли раны, холод стягивал щеки, прекрасное настроение подпитывал адреналин.

Привычный мир звуков возвращал свои позиции, и под аккомпанемент наших шагов звенели и потрескивали хрупкие ледяные колокольчики, белые и зеленые. У подножия холма молодая вьюга воинственно пела о чем-то нежном и опасном.

Раненные шли без поддержки, тихо переговаривались, впервые я услышал, как они называют друг друга Машенькой и Ванюшей. Дымящийся Аждарбек, словно хромой недожаренный черт. Осененный неземной славой Беня с футляром, как триумфатор с базукой. «А кто был до меня?», – спросил он Мирабеллу. Она не ответила.

– А если б вы меня не смогли пох… не успели бы пригласить? – не унимался Вайнштейн.
– Вариант б, – кротко сообщила Мирабелла, – мы бы наняли скрипача из ресторанного оркестра. – Она взглянула на краснеющего от возмущения Беню и рассудительно добавила: – Но ты оказался лучше. Самым достойным!