– А сейчас что-то и не тянет.…Бросил наверно. Кстати Петр Григорьевич, а отчего вас прозвали попом – расстригой?
– Да по ошибке…
Поморщился Сохатый, заходя в сени и веником сметая снег с мягких самокатаных пим.
– Я когда здесь появился, волосы богатые имел, не в пример теперешним. Вот людишки и подумали, что я из духовного сословия…
Он снял валенки и, приоткрыв обитую медвежьим мехом дощатую дверь, вошел в комнату.
В доме, Ивану, пришедшему с улицы, показалось слишком жарко и слегка угарно…
– Жарко…
Умиротворенно проговорил молодой офицер и, посмотрев на девушку, улыбнулся…
– А это и хорошо…
Наташа улыбнулась ему в ответ и глазами пригласив Веревкина к столу, спросила, перетасовывая старую, откровенно заигранную колоду карт.
…- Быть может в Акулину?
– Да почему бы и нет!?- поспешил согласиться штабс-ротмистр и присел рядом с девушкой, хотя игры этой и не знал.
За окном уже давно потемнело и на стекле вновь выросли необычайно красивые искристые цветы изморози, а молодые люди все перебрасывались в карты. Впрочем, игра уже пошла совсем иная: все чаще и чаще тонкие смуглые пальчики Наташи оказывались, словно невзначай прижаты ладонью штабс-ротмистра, да и в разговорах все реже и реже слышалось упоминание мастей и величины карт.
Вошедшему с охапкой припорошенных снегом дров профессору, даже послышалось, как Иван Веревкин рассказывал девушке про свое довоенное детство.
– А если б вы знали Наташенька, какое вишневое варенье варила моя grand-mère…
– Ого.…Уже Наташенька!
Хмыльнулся про себя старик и раскладывая дрова возле печки старался не шуметь что бы не спугнуть и без того довольно без связанные разговоры молодых людей.
…- От усадьбы до флигеля аромат разносился.
Извозчики на скаку лошадей останавливали. Барышни, случаем мимо проходившие разве что в обморок не падали…
-« Admirable, à merveille. Lequel arôme»! …Надо полагать думали что это последняя Парижская новинка парфюма…Правда-правда!
Иван откидывался назад и мечтательно закрывал глаза.
– Я, Наташа, варенье вишневое очень люблю…Особенно с холодным молоком…Ложечка вишни – глоток молока.…О, juste un bonheur!…
Девушка звонко рассмеялась и, покраснев, тихо спросила.
– А что, господин офицер, у вас, небось, там, в Челябинске много барышень разных было? Признавайтесь, ведь было? Да как же иначе: молодой, красивый, с саблей на боку…Выпускник Пажеского корпуса…
– Да что вы Наташа…
Молодой человек потупился, покраснев, пожалуй и поболее чем девушка.
– Какие там барышни? Когда!?
Сначала Германская.…Потом революция.…Потом гражданская.…Да и если честно, красивее вас, Наташенька я нигде барышень не видел…
– Правда!?- задохнулась Наташа…
– Правда…- уронил штабс-ротмистр и украдкой оглянулся на старика занятого растопкой самовара.
– Эх.…Видели бы вы меня на моей лошадина Зореньке.
Да при полном параде.…Да при сабельке, да в эполетах.…
Эх, тогда вполне может быть я бы вам и понравился.
Да где уж теперь? В ношенных кальсонах да рубахе с чужого плеча…
Он хмыкнул и начал перетасовывать колоду.
– Да вы мне и так нравитесь, в чужих кальсонах…
Чуть слышно прошептала девушка и, вспорхнув, убежала в сени…
– Я сейчас дедушка…Квасу холодненького принесу.
Раздался ее счастливый звонкий голос, слегка приглушенный обитой войлоком дверью…
– А вот и самоварчик.- Петр Григорьевич расправил по центру стола небольшую вышитую салфетку. На нее установил посеребренный поднос и уже только потом – самовар. Наполнив небольшой заварной чайник кипятком, старик поставил его на конфорку, и устало присев рядом с Иваном проговорил, медленно, словно подбирая слова…
– Что-то здесь явно не сходится, дорогой вы мой Иван Титович…Что-то не стыкуется.…Скажите, вы адмирала давно знаете? Я имею в виду лично?
Молодой человек поморщился, словно профессорские слова помешали ему думать о чем-то приятном и неуверенно ответил.
– Нет, Петр Григорьевич, с адмиралом, Александром Васильевичем Колчаком лично я познакомился только в поезде, во время нашего отступления. Но знаю верно, что он знаком с моей мамой с самого раннего детства: они родились в одном селе, в Александровском.… А что?
– Ну, вот теперь все складывается…
Удовлетворенно пробурчал Сохатый, и разлив чай в три глубокие чашки одну из них передал офицеру.
– У нас тут, к сожалению, вишня не растет, но могу предложить варенье из морошки и княженики. Попробуйте вам наверняка понравится…
Он пододвинул к молодому человеку розетку с вареньем и продолжил…
– Понимаете юноша. Как только я увидел банковский слиток золота и карту, я сразу понял, что вы имеете какое-то отношение к золотому запасу России и если не ко всему, то к его довольно значимой части.
Я изучил карту, пока вы были не в себе.…Не скрою, внимательно изучил. И вот что меня поразило: допустим, картограф сознательно не нанес наименования рек, сопок и станций, нарисованных на карте, допустим.…Но расположение их он указал довольно точно, а значит и без этих надписей относительно легко можно найти спрятанное золото.…Да не волнуйтесь вы так, молодой человек – я не собираюсь на старости лет заниматься поисками кладов. Зачем? Ровно в пятидесяти метрах отсюда, ниже по течению реки Томь, очень богатое месторождение природного золота. Встречаются самородки величиной с детский кулачок.
А уж весом с десяток лотов – вообще обычное дело. Но мне – то оно зачем? Разве что внучке на приданое. Но пока про приданное говорить рановато, женихов что-то не видно. Так что продолжим. Я понял, что адмирал вас послал куда-то, чтобы вы смогли подогнать координаты спрятанного золота, подо что-то относительно неизменное и надежное, например железнодорожный мост или основательное каменное строение…
Несомненно, доля разумного в этом есть, так как тайга не вечна, все может с ней случиться.…Обмелела река, высох лес, вот тебе и пропали ориентиры. Или допустим лесной пожар.…
Но еще раз хочу повторить, что все это не самое главное. Вершины гор и сопок, обрывы рек и железнодорожные станции, ориентиры практически неизменные, а главное то, что, скорее всего, Александр Васильевич Колчак, в память о вашей, Иван матушке, решил дать вам лишний шанс выжить и отослал вас как можно дальше от своего эшелона.
Мне думается, что адмирал предполагал о возможном предательстве союзников, да и скорее всего, предчувствовал, чем и как может закончиться этот великий сибирский ледяной поход.
Да-да, я не сомневаюсь, что адмирал предчувствовал свою скорую кончину, впрочем, как и кончину великой России, что впрочем, все равно не освобождает вас от обязательного исполнения его приказа.
Профессор отхлебнул остывший уже чай и, отбросив свою привычную, полудружескую, полунасмешливую манеру общения, заговорил с молодым офицером сурово, словно с сыном.
– Итак, Иван, недели через две – три, тронешься в путь.
Раньше нельзя – холодно, замерзнуть можно. Сибирь, она батенька Сибирь и есть.…С ней не считаться нельзя. Ну и позже тоже нельзя. Позже уже будет трудно идти. Снег волглый. Много талой воды. Уровень рек поднимется, болота оживут…
Так что где-то в конце марта и пойдешь. До Челябинска тебя внучка проведет, ну а дальше уж ты сам расстарайся.
Кстати об ориентирах: если мне не изменяет память, есть в Челябинске Кафедральный католический собор, построенный и освященный в честь Непорочного Зачатия Девы Марии.
На крыше собора, стоит беломраморный ангел. Вот под этого ангела ты и попробуй подогнать данные из своей карты. Которую кстати поспеши уничтожить.…Запомни юноша, иной за обладание этой картой по трупам пойдет…Золото оно всегда к слезам.…Кстати настоятелем в храме мой старинный приятель, ксендз Иосиф Сенвайтис…Прекрасный человек…Мы с ним в Сорбонне вместе на одном факультете латынь и право изучали.
Скажешь, что от меня, он тебе всячески поможет.
Старик внимательно посмотрел в глаза офицеру и вдруг широко улыбнувшись, поинтересовался.
– Ну, moncher Иван, как она, княженика, не хуже, поди, вишни-то?
Профессор, было, поднялся, но заметив вопрошающий взгляд Веревкина, повременил.
– Скажите, Петр Григорьевич,
Офицер, глядя на свое ломаное отражение в ярко начищенном тулове самовара, старательно подбирал слова…
– Скажите, отчего ваша внучка на вас совсем не похожа? Она похожа на вашу жену или …
– Никаких или…
Сохатый начал набивать трубку, хотя в доме обычно не курил…
– Наташу я в Екатеринбурге у цыган за сотенную выкупил, когда девчонке еще трех лет не было. Вижу на вокзале среди цыган пляшет девочка, грязная, в рванье каком-то несусветном, но по рожице – явная русачка.…Украли должно где-то.…Вот я ее и выкупил.
А жена моя, в Санкт-Петербурге, при родах умерла. Роды были тяжелые, а у нее с сердцем проблемы были.…Хотя я и не знал об этом.…Одним словом ни жены, ни сына…Сыном она должна разрешиться. Вот тогда-то я и решил: науку свою забросить и сбежать куда подальше.…Вот и сбежал. Кстати Наташе об этом рассказывать совсем не обязательно: фамилию она мою носит и дедом считает.…Зачем девчонке лишние разочарования, или я не прав?
Он улыбнулся, взъерошил еле-еле отрастающие волосы Ивана и направился в сени.
– Что-то долго Наташа в дом не возвращается? Уж не влюбилась ли она в тебя, солдатик?
Старик ехидно хохотнул и вышел покурить на крыльцо.
…Все оставшееся время Сохатый вместе с внучкой и Иваном, заготавливал припасы в дорогу.
Прямо на берегу реки, Иван, пользуясь распоряжениями старого ученого, выкопал большую яму, в которой они устроили небольшое «коптильное предприятие».
Сам же Петр Григорьевич, в это время, скоро перебегая по ноздреватому льду, от одной полыньи до другой, ловко пользовался небольшими обрывками рыболовных сетей, периодически выбрасывал на берег крупные упруго извивающиеся рыбины, которые офицер торопливо складывал в большую корзину.
Чаще всего попадались хариусы, муксуны и таймени. Реже, чиры , по словам старика рыба эта в копченом виде необычайно хороша.
-Поймите юноша,
Тут же, на берегу, вспарывая животы все еще живым рыбинам, вещал как бы даже помолодевший на морозце, старик.
– Да разве ж можно сравнить затхлый воздух кабинета с этим чудным сибирским эфиром? Да нет же! Тут брат, дышится много легче.…Я так думаю, что останься я в Петербурге, давно бы уже дуба дал, как говорят местные казачки…
Кровавые рыбьи внутренности, Сохатый отбросил далеко от берега (куница или писец непременно сожрут) и промыв рыбин в проточной воде приступил к «священнодействию».
В большом жестяном корыте старик развел крепкий рассол, тузлук и побросал в него всю выловленную и выпотрошенную рыбу, после чего с явно заметной жалостью опустил туда же два лавровых листочка.
– Понимаете, monchere, в Сибири есть практически все, что необходимо для жизни человека. Мясо, рыба, дичь самая что ни на есть разнообразная. На песчаных откосах, хорошо прогреваемых солнцем, можно выращивать картофель и некоторые злаковые. Летом в тайге изобилие ягод: малина, земляника, черника, брусника и прочая морошка.…Даже чай можно кипрейником заменить…Но вот со специями плохо. Лавровый лист, перец, гвоздика – огромных денег здесь стоит.
Иногда в престольные праздники в соседнее село купчишки заглядывают: пушнинки подкупить, медвежатинки, медку таежного опять же…Так вот они иной раз за десяток листьев лаврушки, рубль просят…Серебром. Про кофе я вообще молчу. Впрочем, я уже отвык от кофе. Да оно и к лучшему: не тот возраст уже, что бы с давлением шутки шутить.
Он помолчал, пожевал губу заметив, что молодой человек не столько слушает его разглагольствования, сколько любуется Наташей, которая ловко орудуя небольшим топориком рубила на мелкие кусочки трухлявый ольховый пень загодя (еще с осени) принесенный им же Петром Григорьевичем из ближайшего перелеска.
…- Ладно, ребята…Я, пожалуй, поднимусь в дом, прохладно все ж таки.…Да и вы здесь без толку не мерзните…Рыба крупная, ей просаливаться не меньше двух суток нужно, а то и трех.…Так что не задерживайтесь особо…
Молодые люди дружно кивнули и, проводив взглядом профессора, пошли вдоль реки, к обрывистому скальному берегу, где на высокой гранитной плите навсегда застыли странные рисунки некогда живших здесь народностей.
***
– Ну что раздолбаи, профукали писателя? Просрали!?
В голосе красавчика вибрировала насмешка вперемежку с презрением.
– Два профессиональных топтуна проворонили дилетанта. Позорище…Писатель, человек не от мира сего, а сделал вас на раз, как новобранцев. Тьфу ты ну ты, лапти гнуты…
Он привалился к перилам и осмотрелся.
– Грязь развели, козлы притащили, как настоящие право слово…Маляры, мать вашу.…Уволю. Сегодня же уволю. В охрану пойдете, в поликлинику. Сутки через трое.
Сбитый из грубых досок козел с грохотом полетел вниз по лестнице.
Так называемые маляры стояли перед разбушевавшимся работодателем и молча, ждали, когда его праведный гнев пойдет на спад.
– Да что вы Вячеслав Олегович так переживаете?
Один из топтунов наконец-то рискнул вставить слово.
– Ну, допустим, что объект умудрился скрыться.…Ну и что?
– Как ну и что!?
Взорвался тот, кого только что назвали Вячеславом Олеговичем, но топтун продолжил, дерзко глядя в глаза начальству.
– Да…Ничего страшного не произошло.
Объект сейчас мчится либо на Казанский вокзал, либо в Домодедово.
Красавчик, из внутреннего кармана пиджака молча, достал дюралевый пенал и, выудив из него очередную сигару, кивком головы приказал продолжать.
– Как видите двери в квартиру довольно хлипкие: каждый чих слышен…
Ободренный молчанием начальника уже более уверенно заговорил «маляр».
-Телефон у Веревкина находится надо полагать в прихожей, так что мы с Сергеем, отчетливо слышали, как объект звонил в справочное и узнавал о наличие билетов до Челябинска. Но в какое справочное, вокзала или аэропорта нам от сюда понять было не возможно. Но в Челябинск можно попасть только либо с Казанского, либо из Домодедова.
Вячеслав Олегович понюхал сигару и довольно ухмыльнувшись, направился к лифту.
– Значит наш дорогой Владимир Андреевич Веревкин, дневник дедушкин все ж таки отыскал? Ну что ж, отрадно…
Он вошел в подошедшую кабинку лифта и великодушным кивком головы впустил туда же своих помощников, хохотнув,
– Ладушки.…Сейчас мыться, бриться, отдыхать. Завтра в Челябинск.
***
Во второй половине марта, 1920 года, после продолжительной оттепели вдруг неожиданно похолодало. По ночам мороз становился до того нестерпимым, что в лесу, поблизости от избы Сохатого, высокие крутобокие березы лопались по вдоль с громким револьверным звуком. Снег покрылся твердой, скользкой и блестящей, словно застывшая карамель коркой – настом, с легкостью выдерживающим даже исхудавшего лося.
Штабс-ротмистр Иван Титович Веревкин, стараниями старика – профессора Петра Григорьевича Сохатого, заметно окрепший и поздоровевший уже несколько раз заговаривал с ним о неизбежности расставания, но тот словно предчувствуя, что видит свою внучку рядом с собой последние денечки, по той или иной причине откладывал эту дату.…Но, не смотря на все ухищрения старика, пришел день, когда причин оставаться в зимовье Сохатого у молодого офицера уже не было никаких. Довольно внушительный заплечный мешок с копченой рыбой и отварной медвежатиной висел на холоде в сенях. Кое-какая мужская одежда для Ивана Веревкина – по большей мере принадлежавшая яицкому и сибирскому казачеству включая папаху медвежьей шкуры, уже давно была старательно почищена и заштопана Наташей, а вместо некогда разбитых офицерских сапог, возле печки белела пара почти новых белых ручной катки пим.
Золотой банковский брусок, Иван решил оставить старику. Тот упаковал в платочек несколько приличных самородочков, общим весом не менее двух фунтов и укладывая золото в карман укороченного тулупа, наставлял молодого человека.
-Сразу все золото в скупку не несите. Глупо, да и опасно…
Раз в месячишко и в разные скупки.…На хлеб с молоком вам с Наталией за глаза хватит.…К дантистам самородки не несите – народец жадный и трусоватый, по большей мере сексоты…
Ранним, ярким утром, 21 марта, стоя перед воротами, когда все прощальные слова и наставления уже казалось, были сказаны, Петр Григорьевич протянул молодому человеку довольно объемистую пачку денег и пробурчал нарочито грубо.
– Купюры отдавай не скупясь. Сам понимаешь, новая власть быстро печатные станки сварганит, бумажки эти скоро вообще из оборота изымут…
Вам ребятки, до Челябинска порядка полутора тысяч верст добираться.…Даже если в день верст тридцать покрывать, то вы боюсь, и к маю не доберетесь.…
Так что лучше вам, господа хорошие до Ново-Николаевска пешочком, через тайгу, напрямик, а дальше если поезда ходят, то плацкартой прямо до самого Челябинска. Главное, чтобы поезда ходили…Время сейчас уж слишком ненадежное.…Ну а до Ново-Николаевска я меркую, вы дня за три, четыре не торопясь и доберетесь.
Старик раскурил свою заветную трубочку и, неспешно продолжил.
– Особо любопытным, или допустим патрулю какому, скажитесь молодоженами. Мол, на Крещенье обвенчались. Я Наталии в душегрейку бумажонку под булавку на всякий случай спрятал, якобы об венчании в церкви при станции Тайга. Ее только в самом крайнем случае предъявляйте, потому как липа откровенная.
Сохатый выбил прокуренную трубку и обстоятельно, трижды и Ивана и внучку, расцеловал.
– Ну, с Богом.
Он перекрестил молодых и еще долго стоял и смотрел им в спину. Смотрел до тех пор, пока за ними не сомкнулись тяжелые, темно-зеленые лапы дальних пихт. Потоптавшись еще с минуту, Петр Григорьевич устало вздохнул и, сняв с головы заиндевелую на морозце богатырку, направился в дом.
На столе, купаясь в лучах солнца, проникающих сквозь небольшое оконце,
лежал, небольшой, килограммовый, банковский слиток золота.
Старик присел на протяжно скрипнувший табурет и, уронив тяжелую голову на широко распахнутую ладонь, притих, задумавшись, изредка бросая недовольные взгляды на громко тикающие ходики, висящие на стене напротив.
Неожиданно в дверь громко постучали: сначала три раза, потом через мгновенье еще два…
– Входи, Шкворень. Не заперто…
Проговорил Петр Григорьевич и, нагнувшись, достал из-под стола полуштоф с настойкой.
В сенях завозились, зашумели и в избу вошли два мужика, тепло и надежно одетых в полушубки черной и рыжей кожи, в треухи мохнатого бурого меха и варежках сшитых из овчины.
Судя по тому, что на ногах их были лишь казачьи шаровары с малиновыми лампасами, заправленные в длинные, мохнатые носки ручной вязки, разулись мужики в сенях.
Похожи они были друг на друга необычайно: оба высокие, бородатые, широкие в плечах и шумные, лишь у одного из них в глазах чудилось что-то татарское.…Кстати именно он и оказался Шкворнем.
– Здравствуй, Расстрига. Ты нас никак зазывал? Вот мы с Яковом и пришли…
…- Пришли они…
Заворчал Сохатый, кивком головы приглашая гостей присаживаться рядом с ним.
– Я из-за вас весь запас дегтя в печи спалил, дожидаясь, когда мои дружки дым черный заприметят.…Сподобились, мать вашу…
– Да ты не ругайся, Петруша.
Миролюбиво бросил доселе молчаливый Яков.
-Как дым твой увидали, так сразу же и к тебе… Ты лучше скажи нам, то, что у тебя на столе, это и в самом деле золото, или так, кукла, какая?
Петр Григорьевич, чуткими пальцами прошелся по слитку и безымянным, погладив двуглавого орла выбитого на клейме, заговорил, непроизвольно понизив голос.
– Если у нас, братушки все завяжется как надо, то уже по весне, нам на троих достанется 9 берковцев, 7 пудов и два фунта чистого золота в таких же слитках и николаевских червонцах…
– Это сколько ж всего, Расстрига, получается?…
Прошептал пораженный Шкворень.
– Что-то я с мороза и не соображу…
– Да что здесь соображать!?
Хмыкнул снисходительно Петр Григорьевич, разливая настойку по трем стаканам.
-Примерно по пятьсот кило на человека…
…- Ах ёб…
Поперхнулся Яков и машинально, словно воду проглотил крепчайшую настойку.
– Ты милок, в избе – то не ругайся.…Это тебе не малина, какая, а мой дом, между прочем освященный.
Иконы опять же…Бога побойся, Яшенька.
– Ты прости его, Петр Григорьевич.
Примирительно проговорил, потянулся к стакану Шкворень…
– Молод еще.…Под прокурором не хаживал. На хозяина не вкалывал.…Одно слово – фраер.
Мужики выпили и, закусив сопливыми груздями, замолчали.
Хозяин налил еще по одной и, достав трубку, бросил великодушно.
– Можете курить ребятки…
После чего поднялся, подошел к небольшому иконостасу и, покопавшись на полочке, достал оттуда бумажонку с тщательно перерисованной картой штабс-ротмистра.
– Случилось нам с Натахой спасти по осени загибающегося от испанки офицеришку. Мужик в Челябинск пробирался да занемог…Ну а при нем этот слиточек и карта, где показано место, где отступающий Колчак, часть золотого запаса России припрятал.
Я этого штабс-ротмистра выходил, а внучка возьми да и ляпни, что, мол, я, то бишь дед ее, не просто мужик, а бывший профессор из Петербурга…
Это она дурочка, про ту грамоту вспомнила, что я в свое время у Екатеринбургского профессора из-за золоченой рамки с квартиры его попятил…Ну вот после этого мне офицер все про клад да и поведал…За своего принял…
Старик расхохотался и, вытирая выступившие слезы, прохрипел…
– Если б вы только знали, с каким трудом мне приходилось вид делать, будто б я всю его ахинею что он на французском нес, понимаю…
А я, кроме как mon chere и ничего не слыхивал.…Церковно-приходская школа это вам не университет.
Нахватался я, правда, в свое время разных словечек от сокамерника – брачного афериста, ан все одно- образования так себе…
– Слушай, Сохатый…- Начал, было, Шкворень, разглядывая карту.
– А что нам мешает сейчас золото откопать, карта-то я гляжу, подробно составлена.
– Безнадега…
Вновь наливая спирт по стаканам, вздохнул старик покачивая головой.
– Пока мальчонка без памяти валялся я в те места, что на карте указанны, наведался…Без точных координат, без цифр и прочей научной лобуды, не стоит и браться…Слишком большой допуск…Сибирь огромна, всю не перелопатишь. Да и куда спешить? Вот он в Челябинск проберется, на свою карту все разметки проставит, с точностью до метра, вот тогда уж и займемся…
– Ну а нам со Шкворнем что делать?
Разочарованно отбрасывая карту, спросил Яков.…
Ждать пока офицер сюда сам с картой возвернется.…А вдруг нет!?
– Вам?- хрустнул грибком Петр Григорьевич и отодвинул полуштоф в строну.
– Вам дети мои с этого дня придется стать его ангелами хранителями. От всяческой опасности оберегать: от патрулей красноперых, от гоп-стопников разномастных, от мокрушников.… Пока на карте вся разметка им закончена не будет, с него, да и с внучки моей – волосок упасть не должен…
Ну а потом, то, что будет с ним, потом, меня меньше всего волнует…Внучку и новую карту доставите ко мне и я думаю к маю – июню, можно будет собираться за нашим рыжьем…
Лопаты и ломы я к тому времени достану…
– Ну а где они сейчас, офицер твой, да внучка? Тайга большая, а вдруг, да и не найдем?
– Найдете!
Жесткая ладонь старика хлобыстнула по столу.
– Найдете. Я их по утру в сторону Ново – Николаевска послал…Ну а вы, через Маталассах, на снегоступах до станции, раньше их окажетесь…
Ну как уяснили?
– Уяснили, Петр Григорьевич – за всех ответил Шкворень и направился к сеням…
– Наталью сберегите!- крикнул им вслед Сохатый и как только за мужиками захлопнулась дверь, трижды перекрестился, обстоятельно, двумя перстами…
К большой, талантливо выполненной панораме « Виды дореволюционного Челябинска», возле которой стоял Вячеслав Олегович, подошла молодая, темноволосая женщина, довольно симпатичная на первый взгляд. Общее впечатление ее внешности портили, пожалуй, слегка коротковатые ноги и широковатый зад.
– Чисто еврейская фигура.
Подумал офицер и перевел взгляд на лицо подошедшей. Заметив под слегка вислым носом намек на усы, слегка подкорректировал свой вывод о национальности женщины.
-Хотя вполне себе может быть и татарочка,
Мелькнуло у него в голове.
– На Урале полно татар.…Встречаются даже и крещенные.
– Здравствуйте.
Голос женщины, низкий и тихий прервал его размышления.- Мне передали, что вы хотели меня видеть…Я директор Челябинского краеведческого музея, Надежда Марковна Бык. Здравствуйте.
– Значит все ж таки евреечка.
Мысленно констатировал Вячеслав Олегович и на пару секунд помаячил перед ее лицом приоткрытой красненькой книжечкой.
– Вячеслав Олегович Речкалов. Начальник отдела ФСБ Москвы. Вы могли бы мне уделить несколько минут вашего драгоценного времени.
– Да-да, конечно…
Растерялась Надежда Марковна.
– Мы можем пройти в мой кабинет…
На ее лице, неожиданно побледневшем, явственно читались недоумение и плохо прикрытый страх.
Кабинет директора располагался в полуподвале, в небольшой комнатке похожей на келью, с окошком, забранном толстенными прутьями старинной решетки. Впрочем, иначе и не могло быть, так как и сам краеведческий музей расположился в старинном церковном здании, с которого надо полагать в годы борьбы с религиозным опиумом, были содраны все купола.
Комнатка чем-то напоминала склад пункта приема забытых вещей. Все свободное пространство в ней, кроме стола, небольшого кресла за ним и старинного венского стула, было занято самым невообразимым старинным, а то и просто поломанным хламом.
Несколько патефонов сваленных один на другой, два желтых, в трещинах и сколах бивня мамонта, чучело императорского пингвина без одной лапы и кроме всего этого по стенам картины, иконы, гравюры. На столе парочка современных фотографий в рамках, где сама Надежда Марковна изображалась то с девочкой лет пяти на руках, то с той же девочкой (наверняка дочь) но уже на коленях.
– А бабенка, судя по всему мать одиночка…- подумал Речкалов, располагаясь на скрипящем венском стуле.
-…Ну и чем моя скромная персона могла заинтересовать московское ФСБ?
Стараясь не показывать страха, поинтересовалась женщина, усаживаясь напротив.
Вячеслав Олегович взял лежащий на столе бронзовый наконечник копья с приклеенной к нему маленькой белой биркой под номером двадцать четыре, и повертев его в руках спросил, пристально глядя в глаза директорше.
– Скажите, милейшая Надежда Марковна, кто за последние двое суток из приезжих мужчин, имел с вами аудиенцию и какие вопросы он вам задавал?
Красавчик Речкалов, придал своему лицу настолько безразличное выражение, что любой на месте этой женщины, понял бы сразу, что все и вся нашим органам известно досконально и вопросы эти не более чем формальность.
– Так что, дорогая вы наша Надежда Марковна? Мне повторить мой вопрос или довольно, вы и так все скажете?
– Слушайте, как вас там, Вячеслав Олегович кажется!?
Вспылила вдруг Бык.
– Как вы со мной разговариваете!? В какой интонации!? Кто вам дал на это права!? Женщина вскочила, но под тяжелым взглядом начальника отдела ФСБ, медленно опустилась в кресло…
– Вы что ж думаете, что сейчас старые времена? Что вашу контору по-прежнему нужно опасаться? Что вы с вашими коллегами всесильны? Нет! Сейчас не тридцать седьмой год.…Все изменилось,…и уходите, я не хочу с вами продолжать разговор в таком ключе.…Уходите.
– Вы правы, госпожа Бык, сейчас не тридцать седьмой год!
Бросил Речкалов жестко, при этом рука его, держащая наконечник копья почти незаметно дернулась, и бронза распорола грудь чучелу пингвина стоящего позади женщины на широком подоконнике.
– Раньше на вас бы завели дело. Долго и больно ломали бы суставы пальцев, не давали бы спать по ночам и поочередно насиловали в кабинете дознавателей.
Голос Речкалова , почти ласковый, пугал своей фальшью…
– И вы, несомненно, рассказали бы все что нужно.…Но к чему подобное членовредительство? В наше-то просвещенное время!? Нет…Это не гуманно.
Пара кубиков темно-коричневой жидкости и все, вы, любезная Надежда Марковна, расскажите нам не только про человека, о котором я вас спрашиваю практически по-дружески, но и о том, когда и с кем вы вступали в аморальную лесбийскую связь…
– Сидите, сидите. Я еще не закончил.
Остановил он жалкую попытку Надежды Марковны, вскочить и сказать хоть слова в протест этому наглому обвинению.
– Но иной раз и этого не требуется.
Зачем тратить дорогостоящие медицинские препараты, приобретаемые нашим государством за границей за большие деньги? За валюту….
Можно просто на время, буквально на несколько дней изъять из вашей семьи, вашу же дочь…Просто и элегантно.…Тогда вы…
– Не нужно!
Прервала его женщина, вскакивая.
– Не нужно…Я все расскажу.
– Вот и ладушки.- Удовлетворенно улыбнулся Вячеслав Олегович и изобразил внимание.
– Вчера ко мне приходил московский писатель, Владимир Андреевич Веревкин и интересовался всеми известными нам скульптурными изображениями ангелов, из тех, что были установлены где либо на территории города Челябинска конца девятнадцатого и начала двадцатого веков …
– Ангелов?.. И зачем это ему?
– Да – да.…Именно ангелов…Я не знаю зачем, наверное, для книги.…Ну, я и перечислила…
…- Славно…- Задумчиво проговорил Речкалов, включая диктофон в кармане пиджака.…Быть может, вы вспомните, и расскажите мне все то, что рассказали ему вчера? А Надежда Марковна, расскажите?
– Расскажу…- Проговорила потерянно женщина и обессилено расплакалась.
Вчерашний писатель ей определенно понравился…Ей даже на миг показалось…
– Расскажу. Я все расскажу…
***
Уже четвертые сутки, Наташа и Иван Веревкин, шли по тайге, параллельно транссибирской железной дороги… Наст был настолько прочен, что им практически не приходилось пользоваться снегоступами, почти насильно притороченными заботливым Сохатым к заплечному мешку молодого офицера.
Наташа (вот уж истинно дитя природы) по каким-то своим приметам уверенно шла в сторону Ново- Николаевска, не отдаляясь и не приближаясь к железной дороге больше чем на пять верст, загодя огибая коварные бездонные болота покрытые блестящим сверкающим на солнце снегом или опасные для ног припорошенные каменистые осыпи. Первое время, молодой штабс-ротмистр на правах мужчины и офицера, пытался сам руководить экспедицией. Но когда он неожиданно, по самые плечи, провалился в сыпучую снежную крупчатку, которой был заполнен небольшой буерак, практически незаметный среди стволов пихт и елей и с четверть часа, под звонкий, отдающий издевкой девичий смех безуспешно пытался выбраться на твердую почву, желание это у Веревкина, как ни странно сразу же исчезло.
Вообще что-то странное происходило в душе молодого человека. Толи присутствие рядом прекрасной таежницы, толи от переполнявшего все его существо понимание столь важной миссии возложенной на него адмиралом, толи просто от избытка здоровья и доброго настроения, но все что его окружало, казалось ему необычайно красивым и значимым.
Да и в словах штабс-ротмистра в последнее время постоянно звучали лишь превосходные формы.
– Наташенька!- Кричал Иван Веревкин, забравшись на невысокий утес красного гранита и вытянув вперед руку в светлых голицах.
– Посмотрите вокруг, какая красота! Какая бесконечно мудрая природа вокруг нас! Вы только взгляните, как прекрасен восход светила над этими, припорошенными снегом кедрами!
Вот мне уже двадцать пять лет. Я мужчина и боевой офицер.…А что я перед этой вечной тайгой? Так, букашка какая-то, божья коровка несчастная, не более того…
– Спускайся вниз, божья коровка!
Смеялась Наташа, колдуя возле небольшого костерка, разложенного между двух валунов лежащих у подножья утеса.
– Спускайся. Чай простынет. А что за интерес холодную воду хлебать?
К тому времени, когда вспотевший и раскрасневшийся молодой человек наконец-то спустился вниз, возле костра, на расстеленной прямо по снегу скатерти, девушка уже успела разложить приготовленный завтрак. На вощеной бумаге исходили соком изжаренные на углях перепелки. Тонко нарезанная копченая рыба радужно поблескивала на аккуратных срезах, а в котелке кудрявился паром свежезаваренный чай.
– Вы просто волшебница, Наташа!
Воскликнул Иван, устраиваясь поудобнее на стопку из пихтовых лап, загодя приготовленных девушкой.
– Но когда же вы умудрились раздобыть эту чудную дичь?
Поразился он, сторожко разрывая горячую с огня птицу.
– Я сегодня не слышал выстрелов…
Наташа, порозовевшая от похвалы, улыбнулась слегка кокетничая.
– Спать нужно меньше, господин штабс-ротмистр. Тем более что куропаток я взяла на обычный силок…Глупая птица куропатка.
Девушка осуждающе покачала головкой и присаживаясь напротив закончила.
– Тем более что праздник сегодня, Благовещенье.…Вот мне и захотелось вас угостить получше…
– …И правильно, что захотелось!
Рассмеялся Иван. Наташа фыркнула и рассмеялась за ним следом…
Они уже выпили чай, когда Веревкин вдруг заметил, что девушка, что-то уж слишком часто осматривается по сторонам, да и карабин свой, образца 1909 года, она расположила аккурат рядом со своей правой рукой: треснет вдруг веточка, а он уже у нее и на изготовке…
– Что случилось Наташа?
Офицер все ж таки не утерпел с вопросом…
– Ты чего-то боишься?
– Бойся не бойся, а року не миновать…
Уже не скрываясь, осмотрелась девушка и непонимающе хмыкнула.
– Странно. Вторые сутки такое ощущение, что за нами кто-то наблюдает. Ровно волки.…Но не волки. Те давно бы уже ближе подошли. Нет. Тут что-то другое? Тут, либо люди, либо я рядом с вами, такой же неумехой, как и вы стала…
Она рассмеялась, упаковала остатки завтрака в мешок и, забросав костер снегом, двинулась вперед, аккуратно и заботливо придерживая хлесткие ветви молодых елей. Щадила шедшего за ней Ивана Веревкина.
Штабс-ротмистр шел за девушкой, любуясь ее ладной даже в полушубке, фигуркой, мысленно сожалея, что ничего не помнит о той ночи, когда Наташа согревала его своим телом. Внезапно раздался гудок паровоза и только тут офицер понял, что они уже практически добрались до Ново-Николаевска.
***
– Итак, господа подельники, что же мы имеем?
Вячеслав Олегович посмотрел на своих помощников и, поморщившись, вновь включил диктофон на воспроизведение.
… «До нашего времени сохранилось упоминание трех скульптурных изображений ангела установленных в Челябинске до семнадцатого года».
Голос директорши музея звучал устало и глухо.
– Первый ангел, выполненный из черного лабрадорита, был установлен в 1911 году на деньги городского купечества в сквере на «Пьяном острове». Скульптура изображала сидящего на камне ангела с пастушьей дудочкой в правой руке. Вместе с постаментом скульптура достигала двух с половиной метров. Ровно через год скрипач Янис Илзе, первая скрипка симфонического оркестра под руководством Моргулиса, отстрелил из револьвера обе руки и голову ангелу. После чего скульптуру сбросили в реку Миасс, где она, скорее всего и находится до сих пор.
Второй ангел из розоватого ракушечника был установлен на могиле капитанши Приходько, но уже через три месяца был продан проезжавшим мимо цыганам за десять с полтиной рублей родным сыном вышеупомянутой капитанши – Борисом Приходько, учащимся Пермской мужской гимназии.
Третий ангел из белого мрамора был установлен на верху готического фронтона, на крыше католического храма Непорочного Зачатия Девы Марии, по центру, на коньке между двумя башенками – звонницами. Что интересно: в первые годы существования костела беломраморный ангел был украден и впоследствии заменен на точно такой же, но чугунный. Костел был построен на улице Спартака, напротив бывшей ткацкой фабрики…
Кстати, по словам Владимира Андреевича Веревкина, он в понедельник собирался посетить архив Челябинский филиал управления государственными архивами НКВД СССР»…
… Вячеслав Олегович, задумчиво поглаживая матовый корпус диктофона
пробормотал озадаченно.
– Интересно, на кой ляд ему сдался ангел? Ну ладно, потом разбенремся…
После чего легко поднялся из кресла, при полном молчании своих коллег совершил круг по периметру гостиничного номера и закончил, внимательно всматриваясь в лиловый сумерек за окном.
– В понедельник, с самого утра, наблюдение за дверью в помещение архива. Адрес я вам дам утром. Как только объект покинет архив, садитесь ему на хвост и постоянное наблюдение. Нужна будет машина – наймите, возьмите в прокат, угоните, наконец…
Одним словом каждый его шаг должен быть нам известным.…И не дай Бог ребятки, вы облажаетесь и в этот раз.…Сгною…Нет, сначала уволю, а потом сгною!
***
Иван Веревкин ошибся.
До города было еще версты три, а паровоз подал сигнал перед въездом на железнодорожный мост через реку Омь, к которому они подошли с левой стороны.
Ново – Николаевск отсюда, с этого берега реки, был почти не виден и лишь купол привокзальной церкви светлился голубым на фоне серого низкого неба.
– Ну что Иван, посмотрим, ошибалась ли я когда говорила тебе про странные свои ощущения?
Хмыкнула Наташа и вступила на шершавый, ноздреватый лед.
– Сейчас посмотрим, что это за волки…
Она пошла на удивление скоро, чуть-чуть забирая в бок, в сторону моста и Штабс-ротмистру ничего не оставалось, как последовать за ней, хотя откровенно говоря, он и побаивался идти по как ему казалось слабому уже льду.
– Не бойтесь, ваше благородие,
Рассмеялась девушка обернувшись.
– Лед еще очень толстый, с метр толщиной будет. Тройку с санями запросто выдержит…
Она посмеивалась, хотя от ее острого взгляда охотницы выросшей в тайге не остались незамеченными и два человека, вышедшие на лед вслед за ними, хотя и метров на двести ниже по течению…Одна из фигур, двигалась как-то кособоко, с явным трудом…
– Как чувствовала вчера, что он был не один.…Как чувствовала…
Прошептала Наташа и непроизвольно ускорила шаг.
Двое, заметив это, засуетились и задергались, один из них сдернул со спины лыжи.
– Ну, это ты напрасно дяденька. – Девушка коротко хохотнула и, опустившись на одно колено, почти не целясь, выстрелила.
Лыжа в руках незнакомца лопнула надвое, а пуля на излете попала кособокому в ногу, чуть ниже колена.
Наташа, рассмеялась и, перекинув карабин за спину, проговорила вполголоса.
-Спасибо тебе Петр Григорьевич за науку, спасибо тебе, дедушка.
Эхо выстрела еще крутилось над заледенелой рекой, а девушка, подбежав к молодому офицеру и подхватив его за руку, радостно проговорила, гордо глядя ему в глаза.
Ну как, Ванечка…Ловко я с ними!?
Если бы эти двое, были ближе к Наташе и ее спутнику, то те, несомненно, сквозь стоны и мат Якова, услышали бы много интересного для себя…
…- Слушай Шкворень, я убью эту суку….Блядью буду, убью! Она же мне вторую ногу продырявила, собака!
-Даже думать забудь, Яшка.
Пробурчал Шкворень, ремнем перетягивая ногу товарища чуть выше раны.
Расстрига за свою внучку тебя на ленточки распустит. Ему кореша порешить, что высморкаться. Про Сохатого на Нерчинской каторге до сих пор песни поют.…Сколько на нем душ убитых числится, одному богу известно…Его даже вооруженные надзиратели и те боялись с ним один на один оставаться.
– Ты так говоришь, Шкворень, от того, что баба эта не тебя ранила, а меня…
Яков скрипел зубами и шипел, пока товарищ его накладывал тугую повязку ему на ногу.
– Да хватит ныть, Яшенька. Ни так уж тебе и больно. Наташка стрелок отменный, каждую зиму белкует, и удачно белкует…. В колено твое, либо в яйца, внучка Сохатого на раз попала бы. А раз не попала, значит не очень – то и хотела. Развылся ровно девка малая.
Да ты я маркую, небось, решил, что судьба на тебя глаз положила, раз и сегодня и вчера пуля Наташкина, тебе, на ногах лишь кожу порвала, да и то слегонца, больше для острастки. …Ни одна косточка не перебита и обе пули навылет… Чудак человек, …Сам понимать должен, где твоя лапа, а где беличий глаз?
– Да Шкворень, тебя послушаешь, я должен девице это еще и спасибо сказать, что она мне зеленкой лоб не помазала. Не грохнула меня.
– Да Яшка.…Надо будет и в ноги упадешь и поблагодаришь . А пока тебе наоборот профит вышел…Теперь тебе сам Расстрига должен…, А это дорогого стоит. Так что сотри мурсалку и вставай. Нам в Челябинске раньше этих голубков оказаться надо…Вставай. Обопрись на меня и потопали…
…Городишко поразил Веревкина своими малыми размерами и убогостью.
На фоне маленьких, одноэтажных изб, даже двухэтажные дома купцов казались большими и роскошными. На привокзальной площади, на уродливо сколоченной скамье прямо напротив аптеки, дремала пара извозчиков укутанных в безразмерные тулупы. Лошадки их, заиндевелые, с желтыми сосульками на скудных хвостах стоя дремали рядом, изредка поводя сонными мордами. На длинной кривой жерди, притороченной к водосточной трубе вокзала, вяло и лениво колыхалось полинялое, блекло-розовое полотнище. Вдоль улицы Михайловской (как гласила жестяная табличка) вразнобой шествовало отделение красноармейцев человек из двадцати, одетых разномастно и хаотично. Русские рыжеватые шинели соседствовали с серыми австрийскими и чехословацкими. Кто-то шлепал по разбитой мостовой сапогами, кто-то ботинками с обмотками.
Среди домов, в дымах и пару дыхания красноармейцев, бултыхались странные слова незнакомой Ивану Веревкину песни.
«Эх, яблочко, да с голубикою,
Подходи ко мне буржуй, глазик выколю!
Глазик выколю, другой останется,
Что бы знал говно, кому кланяться!
Эх яблочко, да сбоку зелено,
Колчаку через Урал, ходить не велено».
Из-за угла аптеки вышла дородная тетка с лохматым, словно у скопца подбородком. Татарская бархатная телогрейка с трудом сходилась у нее на тугом животе. В руках она тащила большую корзину, прикрытую промасленным полотенцем.
– Пирожки! Кому горячие пирожки с кониной.…Перемечи учпочмаки! Горячие перемечи с кониной…Рубец! Горячий отварной рубец…
– Нам, пожалуйста, парочку пирожков, мадам…
Шутливо проговорил Иван и протянул торговке несколько бумажек покрупнее.
– Какая я тебе мадам, казачок?
Дробно рассмеялась женщина, поставив корзину на мостовую и уперев в бока красные обветренные кисти рук.
– Небось, пару лет в глухом граю отсиживался, солдатик, коли не знаешь, что с бумажками этими уже с год как никто связываться не хочет…Ты бы мне еще мешок керенок предложил, жучило!
Так что же вам, за вашу недоваренную конину, империал отвалить?
Рассмеялся недоуменно штабс-ротмистр, оглядываясь на Наташу, стоявшую поодаль.
– Зачем империал? Ты мне касатик хотя бы гривенник дай серебряный, или хошь, пару пяточков медных…Мне все едино, но монетками оно вернее будет…
Мне купюры твои за безнадобностью. Ты милок в тайгу возвращайся…Там до сих пор, говорят, тунгусы бумажки с орлами страсть как любят…За них они тебе и белку и писца с радостью отдадут…Вот тогда ты ко мне со шкурками и приходи…Спросишь бабу Зину(я это, понял что ли?), тебе каждый укажет, где меня отыскать…Шкурки я возьму…
Тетка перешла на шепот и, оглянувшись по сторонам, поинтересовалась как бы между прочим
– А может быть ты парнишка, песочком богат, или положим марафетом? Только скажи.…Рассчитаюсь лучше, чем в банке…Блядью буду!
– Нет у нас ни песочка, ни марафету, бабуля.
Укорил тетку Иван. А ругаться вообще стыдно. Рядом с вами девушка, а вы своими словами нас манкируете…
– Подумаешь, какой благородный выискался, манкируют его, понимаешь ли… Фыркнула пренебрежительно торговка пирожками и подхватив корзину поспешила вдоль улицы, зычно рекламируя свой товар.
– …Дяденька…
Дрожащим голоском проговорила Наташа, обращаясь к пьяненькому железнодорожнику с задумчивым видом, стоящему возле круглой афишной тумбы.
– Скажите, а как мне отыскать в вашем городе скупку или ломбард, какой? Подскажите, будьте добреньки…
Железнодорожник расправил вислые, словно у старого моржа усы и, выхаркнув под ноги темный сгусток прокуренной мокроты, выдавил неожиданно писклявым срывающимся голосом.
– Да тебе дочка нужно на Кузнецкую улицу, к бывшему коммерческому собранию. Там ломбард точно есть.…Третьего дня сам там был…Крест дедовский заложил. Серебряный.
Раз объявили, что Бога больше нет, то и крест получается вроде бы и ни к чему…
Он ткнул куда-то прокуренным пальцем и вновь припал к тумбе, где болтался пришпиленный листок какой-то прокламации…
Наташа, а вслед за ней и Иван, повернули туда, куда указывал палец мастерового и в самом деле довольно быстро оказались вблизи одноэтажного, кирпичного домика, над дверью которого покачивалась небольшая зеленая вывеска на жести, оповещающая, что именно здесь находится ломбард, где под самым выгодным в городе процентом принимают от населения золотые, серебряные и прочие украшения.
…После продолжительного стука, дверь в ломбард наконец-то открылась, но хозяин, невысокий, лысоватый мужичонка, заприметив на Иване непонятную то ли казацкую то ли военную экипировку, а в руках у Наташи завязанный в тряпье карабин, долго и торжественно клялся, что еще с семнадцатого года, он лично, Лев Яковлевич Махин, не принял по заклад даже высохшую муху, а уж про золотой самородок и говорить-то нечего.
Подождав, когда поток заверений о полной добропорядочности и преданности лично товарищу Ленину и товарищу Троцкому, у Льва Яковлевича истек, Иван Веревкин положил небольшой самородок на прилавок и с интонацией знающего дело контрабандиста шепнул в заросшее темным волосом ухо.
– Половину цены нас устроит…
Махин шмыгнул носом и тут же исчез из комнаты за конторкой. Каким-то чудом вместе с ним исчез и самородок.
Через минуту из соседней комнаты потянуло кислотой и почти сразу – табачным дымом.
Лев Яковлевич появился перед молодыми людьми минут через пять, и внимательно осмотревшись (словно в его небольшом ломбарде смогли бы спрятаться нежелательные свидетели) спросил просто, по-домашнему.
– И что желает молодая и красивая пара, за этот жалкий кусочек презренного металла? Продукты, вещи, а может быть деньги? Могу предложить керенки, дальневосточные, совзнаки наконец…
Девушка выступила вперед и с видом опытной супруги, отвечающей за снабжение семьи (что, кстати, практически так и было), зашепталась с хозяином ломбарда.
Совсем скоро, молодые люди уже возвратились на привокзальную площадь. В мешке за спиной у Ивана, булькала бутылка еще дореволюционного разлива хлебного вина, с залитым сургучом горлышком. Кусок деревенского сала в крупной соли и пара буханок относительно мягкого хлеба.
Перекусив на скамейке в полутемном, прокуренном зале дрянного Ново – Николаевского вокзала, они отправились на перрон, где, судя по плотной толпе озлобленных пассажиров, ожидалось скорое прибытие состава.
– Ну что, Наташенька, едем!?
Стараясь перекричать гудок паровоза, шум выпускаемых паров и гомон толпы гаркнул Иван и схватив Наташу в охапку, ринулся к двери вагона…
– Едем!- выдохнула счастливая девушка и, незаметно поцеловав Веревкина в заросшую щеку, покрепче обхватила его руками…
– Едем!
Автор публикации
