* * *
Раннее утро. Рыжий, как молодой Иуда, Рафка Ганичкин, крикнув на прощание в дверную щель: вы, папочка, Вечный Жмот! – бешено ссыпается с лестницы. Гремит входная дверь загаженного подъезда. Бесноватый Рафка, позор клана, проклинает свою еврейскую каплю крови, сообщающую, впрочем, кипучей натуре Рафки известную долю авантюризма. Рафке около двадцати, с юношеской непринуждённостью он одет в мятые, обрезанные (sic!)* джинсы и ковбойку цвета испуганной семги. Визгливый голос его до странности напоминает ржавое сопрано Цили Захаровны, Рафкиной бабушки по материнской линии. Старая Циля отзывается о Рафке туманно, но значительно: согрешили во чреве!
Отец семейства Семён Рафаилович (нетрудно догадаться, что Рафку назвали в честь покойного деда), во дворе просто Сёма, и правда – ни то, ни сё. Сёма Ганичкин мягок, покладист и неказист. Гневаясь, супруга Броня Исидоровна, весьма корпускулярная женщина, именует его неудавшимся педерастом. Везде интриги, шепчет Сёма. И отвечает голосом вечерней цикады: «Бронечка, милая! Солнце да не зайдёт в гневе вашем». Библейская цитата воспринимается гримасой, криво приклеенной к его благообразному личику.
Русские, ляхи, евреи, хохлы, чуваши и мордвины столь прочно обсели многонаселённый выводок Ганичкиных, что Сёма привык оперировать той национальностью, которая в данный момент представлялась наиболее удобной. Презрев ухабы карьеры бухгалтера, Семён Рафаилович открыл в себе бьющий талант порнографа, специалиста по испражнениям человеческой психики.
Пожав плечами в ответ на Рафкин взрыв негодования: можешь орать что угодно, денег больше не дам! – Сёма возвращается к длинному, желтоватому листу бумаги и выводит кривоватыми буквами: «Не веря глазам, Жанна сжала в руках огромный член Генриха, после чего тот сдавленно захрипел». Желтейший, как моча поросёнка, бульварный журнальчик ожидает от Сёмы исполнения очередного заказа; на сей раз это будет опус о том, как карлица-фетишистка Жанна пытается соблазнить изумительного красавца Генриха, пассивного зоофила. Генрих имеет обыкновение мучить животных до тех пор, пока они не примутся его насиловать. Образ Жанны навеян недавним взрывом эмоций Брони: она всегда подозревала, что младшая дочь Ганечкиных, девятиклассница Римма, мастурбирует по ночам никелированной ручкой от зонтика! И подозрения оправдались. Под дождь теперь выйти не с чем…
Половозрелая Римма, которую папа упорно именует Рахилью, тем временем жуёт огромный кусок дыни, исполненный сладким ядом. Нарезанные ломти ягоды по прозвищу «Фараон» разложены на треснутом фарфоровом блюде с полузатёртым восточным орнаментом. В раскрытую балконную дверь, спасаясь от жары, влетает эскадрилья ос и облепляет дынные дольки. Пожав плечами, Риммочка, практичная от природы, как все мечтательные натуры, достаёт с антресоли ветерана приборостроения – старенький отечественный пылесос. Включает дребезжащий мотор, отчего изумлённые осы сразу перестают жужжать, затем проводит раструбом над столом, и полтора десятка крайне рассерженных насекомых попадают в плотные объятья запылённого матерчатого мешочка. Не поверите, сколько эмоций…
Надежда и опора Ганичкиных, мать Рафки и Римки Броня Исидоровна второй месяц ищет на Привозе спасения от ножных мозолей. Знакомый рыбник сегодня указал ей адрес пани Ядвиги, способной вылечить пассами любую немочь, освоенную человечеством – от скарлатины до геморроя. В краткой телефонной беседе пани Ядвига соглашается принять новую пациентку, привосокупив, что видела во сне известие о Бронином приходе. Жаркий огненный петушок слетел на голову Ядзи и горестно указал бородкой на шпоры, которые ему до смерти надоели… не спорьте, такое бывает. Под утро в кроватях Пересыпи случаются и более странные вещи. Пациентка и целительница соглашаются на встречу после ужина, в половине седьмого. Надо же как-нибудь подготовиться.
– При общем стаже ваших мозолей, мадам, семьсот рублей за визит – это практически даром! – восклицает пани Ядвига и с грохотом бросает трубку. Семьсот репьёв тебе в глотку, отвечает мысленно ей Броня Исидоровна. Пыхтя и переваливаясь, как раскормленная утка, Броня отправляется с Пересыпи до вокзала, прямиком на Привоз – за новостями и снедью. За ужином Ганичкины обожают пережёвывать, как листья салата, самые свежие новости. Это время приветствий и кейфа. Поприветствовать сидящих за трапезой домочадцев можно по-разному. Вот как это делает Циля Цахес, она же Сёмина тёща — философ горестной школы циников:
– Х-хэх! Поздравьте… сегодня исключительно высралась! Вот вам фиг, а не геморрой! В моей прямой кишке куда больше толку, чем в ваших, Сёма, кривых мозгах. А-га-га, проктолог Рувим! Идёшь ты на панель с лечебными свечками! Кто из криворуких сегодня готовил ужин?
Помимо хорошего стула, Сёмина тёща ценит яркий скандал в семье и абрикосовое желе. Жизнь Цили – неиссякаемый фонтан красноречия, которое окружению не по нраву. На что ей абсолютно плевать. Ужин проходит в погребальном молчании, после чего Броня Исидоровна стремглав покидает семью. Усадив гостью в кресло с высокой спинкой, пани Ядвига зажигает в центре стола чёрную свечу в диковинном подсвечнике и заявляет без обиняков:
– Все болезни приходят от неудовольствия! Люди сами враги своему здоровью.
– Неудовольствие, это вся наша жизнь… ой, не морочьте мне голову! – подхватывает Броня. – Я вам по пальцам скажу, когда вы получаете удовольствие: если Сёма проест меньше, чем заработал… и да, от пары пустяков на матрасе. Хотите поговорить? Или мы уже будем лечиться?
Ядвига вздымается над столом, затем, отправив несколько мощных пассов, рокочет нутряным басом:
– Ом-молон, ом-мани падме хум-мм… ом-масан, ом-мурон…
У Брони сильно чешется левый глаз, но, озадаченная поворотом событий, она не смеет и шевельнуться. Пациентку охватывает слабость, подобная любовной истоме. В ногах начинает покалывать, ступни словно пронизаны слабенькими электрическими импульсами. Броня скидывает туфли и обнаруживает, что мозоли исчезли! Она бросается к Ядвиге, в порыве восторга заключая её в объятия. Чёрная свеча падает, затем скатывается к огромной тюлевой гардине, после чего гардина торжествующе вспыхивает. Через час бесплодной борьбы со стихией две измученные, перемазанные сажей женщины, спотыкаясь, бредут к дому Ганичкиных.
– Я всё покрою! – бормочет потрясённая Броня. – Спать будешь в комнате Риммы… организуем приют и кров!
Пани Ядвига механически кивает и вновь сбивается с шага. Тем временем у Ганичкиных непрестанно дребезжит звонок. Сёма с досадой отрывается от бегущей в мониторе строки и недоумённо чешет переносицу: у Брони есть ключи, а в гости к Ганичкиным ходят только по приглашению, причём вовремя! Отворив дверь, он замирает в изумлении: в дверях стоит странная пара. Основу дуэта составляет очень славная смугленькая толстушка, держащаяся скованно и вместе с тем развязно; заметно, что ей крепко не по себе. На гостье лёгкая холщовая хламида, перехваченная в свободно выбранной талии цветастой косынкой. Ещё загадочней выглядит юный спутник, одетый в картуз с прикладными пейсами и глухой чёрный сюртук. Сняв картуз вместе с пейсами, незнакомец демонстрирует собравшимся, что к рыжей прилизанной макушке его прилипла чёрная шапочка-кипа.
– Шалом, детишки… шма Хецраель! – грохочет старая Циля, и Сёма с дочерью вздрагивают: в странном поцыке обнаруживается не кто иной, как юная сволочь Рафка! Он аккуратно выводит спутницу, переступающую крепкими ножками, на середину гостиной, после чего возглашает:
– Воистину, шалом! Знакомьтесь, враги мои в доме моём: это Лизавета, будущая супруга! Осенью мы едем на землю предков, в обетованный Израиль, а оттуда в столь же обетованную Канаду! Аминь… ну, в смысле, привет! Хау, я всё сказал.
– Броня меня убьёт! – растерянно шепчет Семён Рафаилович.
– Ты что же, Рафка, будешь там зарабатывать обрезанием? – с невинным видом осведомляется юная Римма. Жених украдкой демонстрирует сестрице костлявый рыжий кулак. Входная дверь вновь распахивается, и Броня, втащив бесчувственную пани Ядвигу, роняет:
– Сёма, ты, наверно, меня убьёшь. Я подожгла салон пани Ядзи и избавилась от мозолей. В обратном порядке.
– Х-хэх! – грохочет старая Циля.
Присутствующие нервно вздрагивают.
– Теперь так лечат?– продолжает старая насмешница.– Зовут больную на кухню, предлагают что-нибудь сжечь? Так я найду вам пару гадалок!
– Ах, мама! Оставьте дешёвые юморески, – вздыхает Броня. – Пани Ядвига будет практиковать у нас… какое-то время. А после что-то придумается.
При виде Ядзи Сёма Ганичкин светлеет и приосанивается, однако Броня метко брошенным взглядом гасит его порыв. Войдя в Риммину комнату, измученная матрона стаскивает с антресоли уже известный нам пылесос с похвальной целью освежить гостевой диванчик, однако всасывать пыль он явно отказывается. Броня отсоединяет пылеприёмник, после чего рой рассерженных ос заполняет уютную Риммину спаленку. Из трёх женских глоток раздается пронзительный визг, от которого пали бы не только стены Иерихона, но рухнуло бы за компанию всё Хананеево царство. Семён бросается на выручку, роняя слабо закреплённую мебель, распахивая дверцы шкафчиков и буфетов, а также форточки и окна. Презрительно сощурившись на всю эту суету, Рафка удаляется, с достоиством держась за будущую супругу. Через минуту Сёма получает два осиных укуса в шею и один под глазом, отчего его физиономия тут же принимает вид несколько вызывающий. Так хмуро мог бы выглядеть Сильвер, получив перед схваткой с пиратами чёрную метку.
– Размещайтесь, будьте как дома! – рокочет Циля, смекнув, что с появлением пани Ядзи старая злыдня обретает свободные уши, а заодно и консультанта по проблемам обмена веществ. – Рафик нас покидает, его большая комнатка скоро освободится.
Броня недоумённо поворачивается к Сёме, но благоверный только машет рукой: потом, потом! В дверях, как никогда удачно, снова звонят. Какой суматошный день, думает Сёма, устремляясь навстречу новому гостю. На сей раз перед семейством вырастает крепко сложенный весельчак, вопросивший с порога:
– Кто будет Ганичкин Семён Рафаилович?
– Зачем же буду? Я уже есть, – бормочет Сёма.
Несмотря на браваду, глава семейства слегка встревожен. Гость приосанился:
– Повестка в суд. Вы обвиняетесь в пропаганде разврата!
Сёма выпрямляется, глаза его странно блестят. Женщины оторопело замирают, не зная, чему больше дивиться, словам пришельца или Сёминой физиономии. Впрочем, недоумение быстро проходит.
– Дети мои! Новый год мы встретим с Рафой в Иерусалиме! Теперь в этом доме появится свой узник совести! – голос Сёмы обретает звучание поистине трубное. Побледнев, Броня падает в кресло, прижимая руку к губам. Римма истерически хихикает, но голос её обрывается после крепкого тумака, полученного от Цили. Гонец немеет, но мгновенно спохватывается:
– Пошутил я… курьеры мы, из редакции. Аванс вам привёз. Распишитесь-ка здесь и здесь.
Его обрывает лёгкий грохот. Упав в обморок, Семён Рафаилович разбивает китайскую вазу из приданого старой Цили. Надвигается гроза, перед которой мы нежно опустим занавес.
Автор публикации
