БОРЩ!
Ничего себе объявление! «Любезные дамы, очень хочется вкусного борща. Отблагодарю непременно. Благодарность быстро стареет. Признательность не всегда красноречива. Телефон 374 89 21».
Пост в сети появился десять минут назад. Я пила молоко из пакета, неаккуратно, зато со вкусом, а зануда Танго укоризненно качал головой. Чем-то меня насторожил этот сумбурный поток слов. Я перечитала объявление, фыркнула: «Ну, какая дура клюнет?» и немедленно набрала указанный номер. Назло Танго включила громкость. Мягкий тенор интеллигентно произнес: «Слушаю вас внимательно», и я моментально влюбилась в этот голос. Заулыбалась, как гусыня, забыла поздороваться и представиться.
– Это вам борща хочется? – конечно, на редкость глупый вопрос, и абонент смущенно подтвердил, что да, очень хочется.
– Дурында, – сокрушенно пробормотал Танго, прислушиваясь к диалогу. Он похож на Есенина, я не могу на него сердиться.
Я продиктовала обладателю чудесного тенора перечень ингредиентов для борща. Он обещал к моему приезду все закупить, лавка перед домом.
– Через час буду, – кокетливо прощебетала я и дала отбой. – Как он сказал: Ломоносова пятнадцать, квартира тридцать два… или двадцать три?
– Ох, дурочка!
Тут я с ним была согласна. Даме моего возраста не пристало уточнять, когда она прибудет на рандеву. Или уж опоздать на час-полтора. Но опаздывать я не люблю. С трудом натянула бежевые колготки, сменила их на чулки с люрексом, а те заменила ажурными чулками. Танго скептически хмыкнул.
– Ой, да ладно! – отмахнулась я и проверила кошелек, ключи, карту, жвачку, помаду и платочек.
– Вот когда тебя изнасилует пьяный козел, посмотрю на твое ладно…
– Плевать! Ему будет некомфортно и скучно.
В автобусе любовалась игрой стеклянных теней, переживая, что не надела синий жакет. Танго бубнил нечто из Вергилия, вызывая нервную икоту у пассажиров.
Дверь распахнулась, как досье младенца и я узрела впечатляющего субъекта. Очки-гоглы, щечки-ямочки, лысинка, пузик, тапочки. Любая умная женщина в несколько секунд профессионально просканирует такого. Сорок три, восемьдесят пять, сто семьдесят два, мм… четырнадцать или пятнадцать? Не алкаш, не нарик, не судим, не автолюбитель, не педик, разведен, детей нет, родители живут за городом, чистит зубы ежедневно. Работает. Рай для любительницы перформанса!
– Тимофей! – он представился с такой благородной интонацией, что я сразу возжелала родить троих сыновей с отчеством Тимофеевич. И чтобы мы впятером оказались однофамильцами.
В ответ я разразилась целой речью:
– Марфа. Посадница. Из новгородских мы. Боролась с Москвой за суверенитет. На выборах архиепископа поддержала Пимена, но только зря раскидала кучу золота. Боже мой, Тимоша, ну, скажи: «Марфушенька-душенька».
Правда, вслух произнесла лишь первое слово. И запнулась. Из-за плеча Тимофея выглянула рыжая глазастая хмурая фифа, и мне моментально захотелось вышвырнуть ее в окно, причем чтобы ее сиськи опередили попу на полминуты. Фифа ядовито улыбнулась и осведомилась:
– Что за чучело к нам пожаловало?
Тимофей покраснел и пихнул ее локтем, а я на автопилоте ляпнула:
– Сама обезьяна!
– Вы ее слышите?! – изумился хозяин.
– Она меня видит! – плаксиво протянула фифа и топнула пухлой ножкой.
– И слышит, и видит, – чопорно заявил Танго и возник, наконец, рядом со мной. – Разрешите представиться: Тангейзер Арчибальд Крът.
– Варвара Белочкина, – опустив очи долу, вымолвила противная девица. – Можно Масенька.
Ага, пушистая и веселая. Любит «Queen», Баркова, метросексуалов и все горяченькое…
Мы топтались в прихожей, Масенька и Танго присматривались друг к другу с возрастающей приязнью. Пауза затянулась, и между нами случилось ветвистое молчание, которое должен был нарушить хозяин, но нарушила я.
– Многие звонили по вашему объявлению?
Нашла, что сказать.
– Что? Ах, да… менеджер пиццерии, две платные дамы и странный молодой человек с медовым голоском.
– Странный? – переспросил Танго.
– Ой, ну, педрило, не понял сразу? – хихикнула Варвара.
Чинной поступью в коридор вышел трехцветный Кот, обозрел нашу компанию и прошипел нечто обидное.
– Что он сказал? – спросила я Танго.
Тот глупо заржал и перевел: «Думал, только два идиота на свете, оказывается, их четверо».
– Шопенгауэр отдыхает, – я погладила наглую морду и отправилась на кухню.
Любая кухня априори калейдоскоп семьи, летопись местного хозяйства. Достаточно посмотреть на профиль холодильника, заглянуть в лица мойки и сушилки, оценить высокомерие плиты. Тактильный сразу же! Прикоснулась к ним, обменялись биосферами. Здравствуй, империя наслаждений, я архитектор борща, национального блюда Древнего Рима.
С кухней надо уметь разговаривать: великодушно и строго. Нужно уметь щекотать ее пятками, локтями и коленками, вовремя растормошить и развеселить, найти позитивные изъяны и высмеять их беззлобно и тактично, с уважением ей поклониться и поблагодарить, что накормила и помогла в мелочах. Любая кухня ждет понимания от женщины, а мы грабим ее и терроризируем, и кухня смотрит сквозь нас на миллион лет назад, и видит пещеру, костер, грубый очаг, тушу мамонта и могучие шерстяные лапищи супруги неандертальца.
Передника в этом доме нет? Повязала голову вафельным полотенчиком, стала похожа на прихожанку. Там, где есть борщи, там и нас ищи. На столе громоздились пакеты и кулечки, пазлы будущей картины. Я ощутила себя пианистом-виртуозом и набросилась на овощи. Два средних бурака отправила в пластмассовый тазик, прибавила три задорные морковочки, каждая в два пальца толщиной, и оставила тонуть в чистой воде. Не многовато, в самый раз! Раздела сочную луковицу, ополоснула, отложила в блюдце.
На плите, как барыня, восседала пузатая кастрюля. Заглянула под крышку – вода начала закипать. Заполнена на две трети, молодец, Тимоша! Уважительно опустила в купель розовую куриную грудку и пару овальных картофелин, очищенных до сливочной желтизны. Обойдемся без говядины, слишком долго варить тяжелую мозговую кость с внушительным обрамлением мякоти.
Схватила капустку, упрямую, тугую, хрустящую. Задержав дыхание, бесстрашно ударила ее длинным ножом, развалив, как арбуз, пополам. Рядом бронзовым памятником торчал Тимофей, смотрел во все глаза, мешал работать.
– Говорят, правильная девушка солит не текилу, а борщ. Я же солю воду и заправку, – доверительно сообщила я ему.
– Не в борще счастье, а в его количестве… – обнаружил Тимофей знание афоризмов.
Подначивает меня? Я выловила искупанный бурак и срезала ему макушечку .
Раздался звонок, и Тимофей радостно сообщил:
– Слушаю вас внимательно! Добрый… спасибо… да, я. Борщ? Нет, спасибо, уже не надо, уже есть! В жопу? …не утруждайтесь, спасибо, всего доброго.
Я усмехнулась. Красная свекла непроста в общении. Ее надо чистить, как яблоко, аккуратно срезая крепкую кожурку острым ножом. И сразу на терку ее! А то витамины разбегаются. Тереть непросто, зато в миске вырастает холмик сочных бордовых лепестков.
Танго и Варвара обсуждали картину в гостиной, я лишь мельком ее видела. Танго весь из себя умный-умный, смешно.
– Улица чуть мрачновата, на мой взгляд, небольшой переизбыток темных тонов, но при этом в ней масса скрытого позитива: в обнадеживающей целеустремленности прохожих, в несомненной доброте и завуалированной веселости окон верхних этажей и даже во фрондирующем покачивании зданий.
– Как ты веско сформулировал… – ласково пела Варвара. – Прям виртуоз бихевироизма.
– Вспомнил почему-то «Предчувствие гражданской войны» Сальвадора. Здесь некое предчувствие перемирия – улицы и дождя. Хотя пастельные тона и слабый терракот в передаче природных явлений почти всегда проигрывают экспрессии, свежести чувств.
Тимофей прислушивался к призрачной беседе, и я решила переключить его внимание на свою персону.
– А вы знаете, Тимофей, что Марина Цветаева как-то во время Гражданской войны сварила борщ… с куклой.
– Что вы говорите? – искренне удивился он.
– Да, без шуток. Кукла лежала на столе рядом с мясными костями. Цветаева спешила и сгребла все в кастрюлю. Потом изумлялась: «Вот черти! Как замечательно делают! Три с половиной часа бульон кипел, а кукла как новенькая, точно сейчас из магазина!».
– На самом деле куклу в борщ положила ее дочь Ариадна, – бесцеремонно вмешалась Масенька. – Девочка хотела развеселить маму, представляя, как та выловит куклу половником, и как будет смешно. Цветаева шутку не оценила. Вычерпнув из кастрюли сюрприз, гневно отбросила игрушку, сказав: «Какая глупость!»
Так, так. Умная, да? Я вздохнула, но Танго пришел на помощь.
– …твоя Цветаева была редкостной дрянью… безусловно, точно это знала, и когда писала «судить поэта может только поэт» заранее оправдывала себя с холодной бессовестностью. Ты, конечно, понимаешь, что это не имеет никакого отношения к ее стихам и еще больше – к ее прозе…
– …это предположение живет во мне уже много лет. Постоянно преследует мысль, что она преднамеренно упивалась, если не наслаждалась своими переживаниями, проблемами и личными драмами. Собственно Цветаева никогда никого, кроме себя, не любила. Наказана Богом – одарил гением и лишил всего остального. Отцу запретила икону вешать в квартире…
Бульон славно кипел, и я сняла пенку шумовкой. Почему-то обожаю эту восхитительную ложку с дырочками.
– Скорее всего, это самоистязание помогало ей в творчестве, как скандал и взрыв эмоций влияет на рост эстрогенов в организме женщины. Безусловно, считая себя элитой в творчестве, она стремилась… ли? превзойти всех соперниц иже с Пастернаком…
– Все больше понимаю, да и раньше чувствовала! – что пресловутая «безмерность в мире мер» – ни что иное, как абсолютное аморальное безобразие… ее отношения с мужем, с сестрой, особенно с дефективной, по ее выражению, младшей дочерью Ириной, все эти туманные отношения с женщинами, все разделения на Еву и Психею, она, разумеется, Психея, эта холодность в обращениях к людям, бездушие, скрываемое за нервической экзальтированностью…
Вот их прёт, маку наесться! Мне никогда не нравился фразеологизм «дым коромыслом», ни стилистически, ни обертонами произношения. Моя прабабушка, племянница саратовского губернатора Алексея Алексеевича Зубова, научила меня говорить «маку наесться».
– Тимофей, что означает «маку наесться»?
– Возможно, в лексическом смысле «дым коромыслом».
– Нет, ты скажи, почему твоя Марфа клюнула на объявление?
– Так ведь твой Тимофей составил текст из фраз Бокаччо, Вольтера и Аристотеля…
– Ага, я помогала, – она хихикнула. – А твоя, значит, единственная в городе догадалась? – она с интересом облила меня легким уважением.
– Ага. Я помогал… – оба хехекнули.
Тоже мне, умники, диаспора энергента и альтер эго. Я еще раз сняла накипь.
– Быков не заслуживает интереса, но не могу не отметить, что он все же лучше известного в кавычках постмодернистского критика Курицына, который элементарно низок…
– «Это у нас вечерницы! Они, изволите видеть, они похожи на ваши балы; только нельзя сказать, чтобы совсем»… чей почерк?
– Точно Гоголь!
– Однозначно: нейросеть!
– Ха!
– Ха!
– Весь я в чем-то норвежском, весь я в чем-то испанском…
– Отданный во власть ее причуде, юный маг забыл про всё вокруг, он смотрел на маленькие груди, на браслеты вытянутых рук…
Я покосилась на далеко не юного мага – косится ли он на мои немаленькие груди. Маг таращился на мои руки, которые ловко шинковали капусту, и до грудей ему явно не было дела. Мне стало обидно, я уронила терку… удачно так.
– Я подберу! – завопил Тимофей и барсуком нырнул под стол. Я попыталась повернуть ногу так, чтобы он успел полюбовался моей икроножной мышцей, но тут стол подпрыгнул и раздался сдержанный вопль. Башку разбил? Башку не страшно. Кстати, не к месту всплыла интересная мыслишка: может, он того, не боец? Тут Варвара отвлеклась от милого щебетания и заявила, что ее обожаемый Тимофей очень даже боец, особенно по утрам такой могучий стояк, словно он с базукой наперевес отражает танковую атаку. Я успокоилась, поглядим потом на эту базуку.
Тимофей выполз, как неправильный морж, фыркнул и гордо протянул терку, я красной ладонью погладила ему лоб, не болит? Он завелся:
– Ваши пальцы пахнут ладаном, а в ресницах спит печаль…
Луком они пахнут, милый. Полмира за зеркало, полюбоваться бы сиянием своих чудесных глаз! Мда, наглядный пример, ему позитивное, мне адреналиновое, лишь бы возможность сопереживать.
– Я выучу греческий язык, чтобы кокетничать с пропахшими оливковым маслом и чесноком хозяевами островных забегаловок! При виде меня они станут закатывать маслинообразные глаза, шевелить смуглыми волосатыми пальцами и восклицать: «Сеа!». Буду пасти коз, танцевать сиртаки, декламировать стихи на языке оригинала, обсуждать с местными комми Манолиса Глезосе.
Так… Наши интеллектуалы ударились в невинные мечтания. Славные грезы двух одиночеств.
– Жалкая пыль на развалинах Парфенона… Печальными островными будем ездить друг к другу в гости, под шум балканских ветров пить мастику при свечах и говорить «о вещах необязательных, а потому приятных».
– Жизнь индивидуума абсолютно бессмысленна. В утешение дан эскапизм – религия, любовь к детям, спорт, музыка, литература, языки, которые придуманы с одной целью: отвлечься и не думать о конечности собственного бытия…
– Не каждое воплощение можно развивать. Могут быть воплощения просто, как пауза, как накопление энергии для будущего прыжка. Развитие невозможно без общения личностей. Диалектика развития: личности формируют общественные идеалы, а те формируют личности.
– Фаллос это рубильник прогресса человечества, фаллос необходимо время от времени переключать уверенной рукой, чтобы не случился перегрев и ради экономии энергии…
Совсем обалдели, с какого бока фаллос приплели?
Я вытащила из бульона сварившиеся картошку и филе, картошку мелко разломала шумовкой и вернула в кастрюлю, а филе оставила отдыхать. На запах явился вальяжный Кот, сел возле холодильника, стал вылизывать толстую лапу.
Всыпала в кипящий бульон светлый ворох тонко нарезанной капусты, которая воцарилась этаким заснеженным стогом сена Моне. Ничего, родная, скоро уваришься, освободишь место для заправки.
Женщина, активно занятая любимым делом, всегда завораживает. Она в эйфории, в творческом экстазе, и категорически привлекает мужчин и котов, потому что вокруг нее метель феромонов. Будь она завернута даже в холщовый мешок, все равно мужик станет глупо сопеть и пускать слюни. Хотя, если объективно, он может реагировать на кухонные ароматы. В глубокой чугунной сковороде заскворчал лук, и Тимофей начал активно сопеть. Надо мной порхали стайки феромонов, а с его плеч и могучего черепа стартовали эскадрильи серотонина. В сковороде нарастало оживление, радостное ворчание дополнили уютные шевеления и попытки кувыркаться. Я вывалила на лук натертый бурак и нашинкованную морковь, перемешала, прикрыла сковороду.
Заветная баночка честно ждала в холодильнике, пышущая здоровьем томатная паста с максимальным эффектом помидорного настроения! Иди к мамочке, милая. В большую белую миску насыпала десертную ложку сахарного песка, разбавила его стаканом кипятка, и туда же опустила полную, с горкой, столовую ложку томата. Нежный ком нырнул в сладкую купель, словно темно-красная черепашка, распустился в тепле, превратился в яркую тучку, в пухлый сюрприз. Чуток долила кипятку. Размешала, размешала. Густой томатный коктейль торжественно вылила в сковороду с тушеными овощами. Размешала, размешала. Сковорода превратилась в маленькое озеро пылающего блаженства. Озеро булькало и пыхтело, словно сон паровозика.
Тимофей морщился и страдал. Восхищается моим мастерством и ждет завершения поэмы – предположила я и грациозно пошуровала ложкой в кипящем озере.
– Гумилев с детства любил борщ! – вдруг решительно заявил Тимофей. – В гимназии он влюбился в девочку Таню, им было по четырнадцать. Коля внес в опросный альбом Тани своего любимого писателя Оскара Уайльда, дерево баобаб и блюдо – французский сыр канандер. Предпочел борщу экзотику, вот. Над ним посмеялись родители, и он Таню резко разлюбил. Испугался, что она будет дразнить его канандером.
– Один хороший сибирский поэт, бывший зять Наровчатова, рассказывал мне…
– Тебе?!
– ..ну, Марфе, не перебивай! Рассказывал, что именно Гумилев, не Колчак! шел на расстрел с романсом «Гори, гори, моя звезда!». Вроде рассказывал Наровчатову об этом Симонов, который занимался «Делом Гумилёва». …не знаю, насколько это правда, мучаюсь в сомнениях…
– Человек, несправедливо обвиненный в заговоре и расстрелянный, достоин уважения. Даже без учета его безусловной храбрости, безусловного таланта и великого мужества. Не предал ни своей Родины, ни своей религии. Он был истинным дворянином в пушкинском смысле.
– Ты слышала версию, что Максим Горький получил у Ленина указание об освобождении Гумилёва, как невиновного в заговоре? Горький вез документ из Москвы поездом. Но опоздал.
Я сняла крышку с кастрюли, капуста проявила благоразумие и почти уварилась, освободив место для заправки. С величайшими почестями подняла сковороду и сосредоточенно перелила ее содержимое в кастрюлю, заполнив посудину почти до краев. Остывшее куриное филе нарезала соломкой и обогатила борщ. Три лавровых листика зелеными письмами счастья нырнули в его загадочные недра. Нежно помешала варево.
– Представитель исполкома Петросовета, по словам Кибальчича, после ареста Гумилёва специально поехал в Москву, чтобы задать Дзержинскому вопрос: «Можно ли расстрелять одного из величайших поэтов России?» — на что главный чекист ответил: «Расстреливая врагов, мы не можем сделать исключение для поэта».
– Николай в ночь перед расстрелом читал сокамерникам колдовством и ворожбою в тишине глухих ночей леопард, убитый мною, занят в комнате моей…
Мы все замолчали. Печаль моя светла, пробормотал кто-то. Я вспомнила поверье, если убитому леопарду не опалить немедленно усов, то дух его будет преследовать охотника. Если перед борщом не пропустить рюмку ледяной водки, закусив ее острым маринованным перчиком, то призрак этого блюда станет преследовать обедающего.
Вот стоит, как замок эпикурейцев, грандиозная кастрюля с борщом. Святой Грааль горячих блюд. Артефакт искусства насыщения. Чемпион среди харчей, яство гурманов. В этой сокровищнице – поэма природы, все блага земли-матушки, щедрость пышного огорода и милость ботанических богов. Возвести бы храм вокруг кастрюли, и буде она алтарем и центром лакомства неземного, у которого коленопреклоненно читать акафист…
Блестящей никелированной поварешкой наполнила глубокую тарелку борщом, освятила мелко нарубленной петрушкой и ювелирными стрелками укропа. И своей божественной волей в центре тарелки создала райский островок сметаны. Вулкан, радуга, карнавал. Багряное, алое, золотое. Гарант процветания семейного благополучия.
Тимофей зачерпнул красного огненного блага, поднес ложку к губам, замер, выдохнул и проглотил. Просмаковал, наклонив голову. Закатил глаза. Господи, только не инсульт! Но тут глянцевая физиономия отразила восторг, блаженство и усладу. А потом он превратился во льва, медведя и мамонта… аж мы все отшатнулись, а Кот вообще позорно сбежал. Благородное чудовище в лице голодного мужчины с рычанием и стонами стало уплетать мой борщ, зажевывая ржаной горбушкой, заедая зеленым луком, пытаясь не подавиться, не захлебнуться, не упустить ни капли, выхлебало его подчистую, откинулось на стуле и благосклонно вымолвило: «Уфф!».
Встал, пьяно покачнулся, побрел в комнату, скрипнул дверцей, брякнул ящиком, вернулся с бархатной шкатулочкой.
– Марфушенька…
– Тимоша…
– Выходи за меня, – он протянул мне кольцо с розовым бриллиантом.
– Йеесс!!! – завопила я.
– Ни стыда, ни совести! – простонал Танго.
– Ну, смотри, красотка, я тебя за язык не тянула, – прошипела Масенька, и ее орнаментальная физиономия вспыхнула зарницами хищного счастья.
Автор публикации
