Елизавета Андреевна Мухина-Комаровская, женщина среднего возраста, но на вид ей не дашь и тридцати. Есть такие люди, которые своей внутренней жизненной энергией поражают все вокруг, и всегда выглядят молодо.
Она вдруг взяла и решила переселиться за город. Благо, у нее стояло давно забытое «имение», как она сама любила в шутку говорить приятельницам о своей старенькой даче. Да и дачей это было трудно назвать, так, старый заросший пустырь без забора, калитки, с торчащим остовом сруба без крыши.
Елизавета Андреевна была женщиной благородного происхождения, чем крайне гордилась, подавая пафос на обед и на ужин. Прадед ее по материнской линии держал огромное хозяйство в 90х годах прошлого столетия на Волге и прослыл кулаком во время красной бури. По отцовской стороне предки, изучая родословную возможными способами, выяснили принадлежность к княжескому роду, о чем, впрочем, не имеется никаких подтверждающих документов. Единственное, что наглядно известно, в позднее, новое время, дед ее служил в обкоме партии одной из центральных областей.
И эта вся семейная история приводила Елизавету Андреевну в благоговейный трепет, которым она делилась с окружающими, смотрящими на нее тусклыми и недоуменными глазами. От этих глаз и решилась Елизавета Андреевна уехать в уединение, ближе к природной искренности.
Участок представал перед нею заросшим пустырем с одной только бочкой для сжигания мусора среди бурьяна.
Проживая пока в съемной комнате в городе, прежде всего, Елизавета Андреевна расчертила вечером план реформирования данной земли. Здесь будет огород, там беседка. Среднюю часть хозяйка отвела под будущий дом и хозяйственные постройки, а передняя въездная площадка станет двором.
Как только оттаяло и потеплело, Елизавета Андреевна почти каждый день приезжала сюда: переодевалась в старое и набрасывалась на высокие, в рост человека, стебли сорняка. Уставшая, присаживалась она на скамью, наскоро сооруженную из старых досок, и одна, среди шума птиц, шепота ветра, под весенней синью, пила горячий чай из термоса с бутербродами.
Вспоминалось, как что-то далекое и давно ушедшее: бывший муж, родители, обиды, скандалы, ложь, упреки. Глупые замечания о несносном характере, сплетни родственников, лицемерие и ослепляющая зависть. Но на этом небольшом собственном кусочке земли, с несколькими бутербродами, Елизавета Андреевна чувствовала себя счастливой. Первый раз за много лет, как младенец, еще не знающий ничего, не умеющий думать, анализировать, обижаться. Она сидела так, глядя то на набухшие изумрудом почки сливы, то на снующих низко птиц, и даже запущенный огород дарил ей радость.
Делать всего пришлось много: уволочь разный мусор, открывшийся после уборки зловредных растений. Научиться пользоваться бензопилой, которую Елизавете Андреевне подарил ее старинный друг. Раскатать коробку уже изрядно подгнившего сруба на дрова. Конечно, на это ушло не одно лето, зимой Елизавета Андреевна на даче не бывала.
Хотелось свой дом. Завистливые подруги лицемерно восхищались рассказами Елизаветы Андреевны, а втайне злорадствовали тому, что у нее теперь нет маникюра. Мухина-Комаровская чувствовала все отношение к ней в городе, и она продолжала трудиться, отбросив свой родословный пафос и забыв о нарядах и прочем.
Таскала щебень, разводила в тазу бетон, заказала бытовку, которую всю полностью пришлось переделывать своими руками. Стекловата, гипсокартон, саморезы, покупка и изучение инструментов, отверткой много не накрутишь.
Позже она шутила:
– Могу диссертацию написать, как одной построить дом.
Я бывала у нее иногда, и было заметно глазу, как скоро изменяется очертание ее «имения». И еще заметнее было, как изменилась она.
В старых спортивных трико, футболке и платке на голове, она бойко забегала по приставной лестнице и кричала кому-то на чердаке:
– Да вы что, уроды! Вы чего понаделали, безмозглые бараны. Собирайте теперь все обратно и переделывайте!
Вся эта тирада через слово перемежалась отборной бранью, которой позавидовал бы любой прораб.
Она спускалась по лестнице хмурая, но, увидев меня, спрыгивала с предпоследней ступеньки, улыбалась.
– Идем в дом, чай пить!
Видно было, как ей тяжело. Во время разговора она часто смотрела куда-то в сторону, то ли думая, то ли грустя о чем-то.
– Смотрю, ты тут уже обустроилась, – похвалила я, оглядывая домик-бытовку. Так уютно, ковры, картины, впрочем, как всегда у тебя.
От слов она пробуждалась, снимала хлопчатобумажный платок, из-под которого, красивые светлые пряди падали по бокам лица.
– Спасибо тебе. Спасибо за теплые слова и за то, что приехала. Да, живу здесь, мне так больше нравится. Не трачу времени на поездку. Встаешь с утра – и за работу.
Что-то чуждое, мужское, грубое появилось в голосе Елизаветы Андреевны. Мы уж не говорили об институте, смешных жизненных случаях, коих свидетелями нам представлялось бывать. Разговоры наши превращались в ее монолог о ножовках, досках на сто пятьдесят, некачественных свёрлах, о побелке деревьев, борьбе с насекомыми-вредителями и прочем, прочем. И она уже сама не замечала ни моего присутствия, ни то, что мы допили чай, что исхудала и стала похожа больше на мальчика, чем на девочку.
– Ты идешь на улицу? – вдруг поднималась она. – Мне нужно этих болванов контролировать. Поверх чердачного пола высыпали весь керамзит! Ты себе представляешь! Некогда было делать самой, первый раз помощи попросила. Рекомендовали. А оказались алкаши.
– Лиза, – остановила я ее перед тем, как уехать, – Лиза, ты очень изменилась…
Она вдруг оцепенела на миг, остановилась и замолчала.
– Зачем тебе это всё? – осторожно, с участием спросила я.
Лиза смотрела в сторону, пытаясь, видимо, вспомнить что-то.
– Я здесь не думаю ни о чем, – тихо ответила она, – нагружаю себя нечеловеческим трудом, чтобы не вспоминать, никого не обвинять, а особенно себя. Слушаю только веселую музыку, готовлю себе список дел на новый день и падаю вечером, почти замертво, спать.
– Но это же страшно, немыслимо, в конце концов, – заметила я. Ты можешь сломаться, и тогда уже ничего не поможет.
– Ошибаешься, меня ведет цель, – ответила она резко. – Зачем ты приехала? Копаться в моей психологии? Слёз у меня больше нет, а, следовательно, страдания тоже. Посмотри, какая красота вокруг! Сейчас баню закончу строить, будешь приезжать. Вина попьем, сыром закусим, как в старые добрые времена.
Прошло десять лет. Мы не виделись все это время. Иногда Лиза присылала мне фотографии своих фундаментов, поддонов с пеноблоками и бог знает чего еще на строительную тему.
И вот однажды я вернулась из далекой поездки, в которой мне пришлось задержаться на восемь неоднозначных лет по семейным обстоятельствам и, конечно, мне было очень интересно, как там моя Мухина-Комаровская. Позвонила ей.
– Приезжай, приезжай в гости! – громко заговорила трубка. – И даже не сообщила!
В назначенный день мы встретились. Куда я попала! В центре сада возвышался двухэтажный особняк с большими окнами, выходящими на юг. Старый флигель, домик, в котором мы когда-то пили чай, стоял рядом. Из него вышел немолодой долговязый мужичок.
– Садовник, – отвечая на мой вопросительный взгляд, весело крикнула Лиза.
Добротный забор, раздвижные ворота, уютный вымощенный тротуарной плиткой дворик, высокое крыльцо, справа у яблони детская площадка с качелями и горкой. Из огорода пришли полюбопытствовать куры, а в тени на плетеном кресле на пледе мирно спала кошка.
– Идем, идем! – смеялась от радости встречи Елизавета, одетая в длинный приталенный сарафан в красивый прованский цветочек.
Мы прошли за надворные постройки, и передо мной открылся небольшой и опрятный огородик с грядками, деревьями и кустарниками. Все это расцветало, повсюду носились нежный аромат, работающие пчелы и первые бабочки.
Левее стояла маленькая беседка-навес с односкатной крышей, с небольшим диванчиком, столом и парой скамеек. В углу ожидал самодельный мольберт.
Видя мой оторопелый и восхищенный взгляд, Елизавета Андреевна еще больше оживилась и пригласила в дом.
В просторной гостиной первого этажа пахло пирогами, на белоснежной скатерти стояли угощения, приборы и чайник под полотенцем.
– Мой руки и усаживайся, – скомандовала она.
– Ну вот, видишь, – сказала Лиза за столом, наливая мне чаю, – а ты все не верила, психологией мне пеняла.
– Да, нечего сказать, – протянула я. – Как же ты все это сама?
– Как же, – крякнула она, – по поговорке: человек должен не зря свою жизнь прожить. И дитё вырастить. Вон оно, кстати, на велосипеде катается, и деревьев насадить, и дом построить. Можно считать, программа выполнена.
– А муж? Мужа так и не завела? – спросила я осторожно.
– А про мужа в поговорке ничего не сказано, – сказала она и рассмеялась.
– Чем же ты живешь, Лиза? Кто тебя обеспечивает? Или тоже сама?
– Сама, – тихо сказала она, и я поняла, что задела больную струну. – Без просчетов не обошлось. Увлекшись своими бытовыми задачами, хоть и спешила управиться скорее, но все равно потеряла годы. Думала, вот закончу, открою выставку, достигну признания. А за это время, пока я месила раствор, новые подросли. Умные, резвые, нахальные. И в сорок с хвостиком тебя уже старенькой обижают, и перед самым носом захлопывают двери ограничениями по возрасту.
– Что, нигде не берут?
– Где-то и берут, но неохотно, больше из жалости и сочувствия. Так, продаю понемногу этюды. И ведь ты права была, что износ от таких трудов, когда пашешь на земле, несопоставимый. Здоровье дало сбой. Можно бы и двери любые пробить, а потом останавливаешься и думаешь: на что это все? Для чего? Кому доказывать?
– Как же наши? Ты общаешься, поддерживаешь отношения?
– Конечно же нет! – удивленно посмотрела она на меня. – Я стала больше разбираться в людях. И, если раньше они умудрялись обсуждать меня и ни один не приехал помочь, то сейчас о приглашении не может быть и речи.
И только тут я заметила, как много мелких паутинок образовалось на ее лице. Издалека она была все тою же Мухиной-Комаровской, озорной, веселой, яркой. Вблизи же можно было отчетливо разглядеть, как время, невзгоды, преодоление себя, падения и взлеты оставили свои штрихи.
На лбу на переносице пролегли две глубокие линии от мучительных мыслей, под глазами черточки сеткой – от недоверия к людям и палящих лучей солнца. Боль и скорбь нарисовали по краям губ свои отчетливые черты.
– Ты счастлива? – наконец задала я свой любимый вопрос, который задаю каждому, кто мне не безразличен.
Она некоторое время смотрела в свою чашку. Потом резко дернула головой и взглянула на меня сияющими глазами и совершенно искренне произнесла:
– Да, я очень счастлива! У меня все есть, ребенок радует, в доме светло, просторно, уютно. Вокруг меня нет отвратительных лгунов, я никому ничего не должна. Накрыта белая скатерть, пироги стоят, чай с листом смородины. Ты наконец-то приехала! Все живы и здоровы. И, скажу тебе по секрету, что у меня уже есть новая цель, которой я обязательно добьюсь.
И мы так весело рассмеялись, как в далеком детстве, так безудержно, что у меня выступили слезы.
– Лиза! Ты поистине достойна своих благородных предков, которыми всегда гордилась, а мы еще смеялись над тобой и крутили у виска.
Автор публикации
