Чужеродная кровь или незаконный отпуск осужденного Сироткина
Сказка для доверчивых взрослых, не очень сведущих в делах медицинских и юриспруденции времен СССР.
Рассказ осужденного по ст.158 часть 2, Сироткина Сергея Михайловича, был записан на магнитофонную ленту при помощи установленного в камере №18 подслушивающего устройства типа П.У.79. Ответственный за прослушку мл. лейтенант милиции, В.А.Бурундуков.
…«Мне уже довольно много лет, и хотя большую часть из них я провел, как сейчас принято говорить в местах не столь отдаленных, тем ни менее, просторы родной страны я исколесил предостаточно, пускай и в тюремных, пульмановских вагонах.
И куда только не бросала меня моя изменчивая фортуна? Средняя Азия, Дальний Восток, Украина и северная окраина страны — да разве упомнишь все, когда у тебя на спине наколка в виде церкви с семью куполами, и каждую из семи отсидок, я отбарабанил от звонка, до звонка.
Но история, которую я хочу рассказать, собственно и не обо мне, но если бы я не оказался в нужное время и в нужный час, то она, эта самая история никогда бы не произошла.
Пришлось как-то чалиться мне в Челябинской пересылке, а там в те годы, господа уголовнички, царила скука смертная.
Работать нельзя, библиотека закрыта, прогулки раз в день, камеры переполнены, ну чем заняться честному вору?
Правильно… Сидим, чифирь попиваем, в стиры перекидываемся, да всякие небылицы рассказываем.
И как-то так, между делом, рассказал я братве, про свою бабку, дескать, она у меня, самая, что ни на есть настоящая колдунья, или как ее в деревне зовут — ведьма.
Звать то зовут, а как случится у кого из местных болезнь, какая, или допустим, в жизни наступит сплошная черная полоса, так сразу к ней.
— Помоги бабушка, выручи.
А той не жалко. Поворчит правда для проформы, но обязательно поможет. И что интересно, за бесплатно.
Ну вот, рассказал и забыл, а через день, под самый вечер, как сейчас помню первого апреля, пришли за мной.
Дескать, на выход. Без вещей.
Вся камера, все сидельцы глазами меня провожали, гадали, небось: зачем Сиротку уводят, тем более без вещей?
Если расстрел, то на пересылках обычно лоб зеленкой не мажут, а если допрос, то отчего так поздно?
Я и сам в полном сомнении был.
Пока шел по коридорам, голову ломал, но виду, понятное дело не показывал, фасон держал.
Заводят меня в кабинет к самому главному начальнику Челябинской пересылки, полковнику, конвой сразу же в коридор слинял, стоило тому, я имею в виду начальника, пальчиком шевельнуть.
Дисциплина.
Я потихоньку оглядываюсь, к обстановке привыкаю.
Смотрю, а полковник папочку просматривает, и на меня все поглядывает, словно приценивается. А на папочке, фамилия моя, аккуратненько так тушью прописана.
Сам- то полковник уже далеко не молодой мужик, но крепкий, явно качается, или железо тягает для здоровья, но глаза красные, словно от недосыпа, все в прожилках.
И тут заговорил он.
Я вздрогнул аж от неожиданности: такого мощного баса, я еще не слышал. Ему бы в опере петь, а не в тюрьме начальствовать.
— …Так… Сироткин Сергей Михайлович, он же Сиротка, вор, семь судимостей. Все по сто пятьдесят восьмой. Все верно?
Я плечами пожимаю, что, мол, спрашивать, когда все в папочке прописано.
— Ну, что Сиротка, как тебе у нас сидится? Не обижают?
Я опять плечами пожимаю, жду, что дальше будет. Полковник стал из-за стола, по кабинету прошелся, сапогами поскрипывая, а потом подошел ко мне вплотную и, дыша мне в лицо влажным, каким-то нездоровым жаром спросил.
— Ты про бабку свою, ведьму, в камере рассказывал, правду, или так просто, ради красного словца?
— Так, — подумал я, — А в камере-то стукачек объявился.
— Да нет, гражданин начальник, бабка и в самом деле мощная. По крайней мере, я еще ни одного человека не знаю, кому бы она помочь не смогла.
Полковник снова в глаза мне смотрит, словно на допросе, сел напротив меня, губы кусает, а потом вдруг такое выдал, что я на время позабыл даже, где я нахожусь, и кто передо мной сидит.
Родился, он значит на Урале, в деревушке, что стоит на берегу речушки под названием Русская Теча, и жена его тоже местная девчушка была.
Как свадьбу сыграли, так он в этот же год в Юридический поступил, и все бы славно у них было, но недалеко от деревушки комбинат стоял, «Маяк» назывался.
И вот в 1957 году, взрыв у них произошел, авария какая-то. Это сейчас про Чернобыль любая собака знает, а в то время — про радиацию-то и слышали немногие.
А пятно радиоактивное, после этого взрыва, судя по всему жуткое было, на многие километры вокруг расплылось, а что по воздуху не распространилось, так они, ухари эти с Маяка, в речку спустили, без очистки даже маломальской.
Ну, а на следующий год, он, его, кстати, Олегом Борисовичем зовут, вызов в Челябинск получил, куда с семьей и переехал.
А вскорости, сын у них родился, да вот беда, жена при родах померла.
Может быть судьба ее такая, а может, врачи наши ушлые залечили, кто знает?
Да и неважно это. Остался он один с пацаном на руках. Другой бы хозяйку, жену значит искать начал, а он нет, однолюбом оказался.
Но самое страшное, парень хилым рос, болезненным очень.
Отец его и к спорту привлечь пытался, и закаливать пробовал, ничего не помогает.
Из-за радиации той, что в утробе матери он поймал, какие-то изменения в крови произошли. То ли рак крови плюс белокровие, то ли еще, что-то: одним словом даже Московские светила медицины, к каким отец его возил, все как один смертный приговор парню вынесли.
Максимум год обещали, да и то если как в теплице жить будет, ни стрессов, ни сквозняков.
Знаете, кореша, я, как только всю эту его историю выслушал, так сразу же мысленно того стукача, который начальнику нашему про бабку мою рассказал, простил, пес с ним. Все-таки люди мы, хотя и в крутке содержимся.
Откашлялся я, как после слез, и спросил его.
— Ну, а от меня то что вы хотите, гражданин начальник?
— Знаешь Сережа, помоги мне, пожалуйста, походатайствуй от своего имени перед бабкой своей. Если поможет, слово офицера, любую твою просьбу выполнить попытаюсь. И еще, когда мы один на один, звать меня можешь просто, Олег Борисович, или товарищ полковник, веришь, от этого — гражданин начальник, да еще в течение всего дня, зубы болеть начинают.
Я согласился, мне не жалко.
Одним словом ребята, уже на следующий день тряслись мы в замызганном тесном купе поезда «Челябинск — Кунгур».
Ох, и оттянулся же я ребятки за эти десять часов на полную катушку.
Полковник с собой полную сумку продуктов заготовил — курочка копченая, треска жаренная кусочками, лучок зелененький, а самое главное — огурчики свежие.
Как хрустнешь кончиком, так запах аж на пол-вагона, даже неудобно делается перед другими пассажирами, которые все больше яйцами в крутую пробавлялись.
Парнишка — сынок Олега Борисовича, прозрачный аж, кожа словно восковая, каждую жилочку видно. Все в окно смотрел. А чего там увидишь? Хотя и весна, а снега еще полно, и такая тоска в этом пролетающим мимо нас пейзаже, хоть волком вой.
А глаза у этого парня, его, кстати, тоже, как и меня, Серегой кличут, огромные, зеленые и грустные. Смотрит на тебя, будто сказать что-то очень важное хочет, но молчит.
Я ребятки, видел смертников, по суду к высшей мере приговоренных, так те убийцы были, души человеческие разменяли за денег ради. А этот-то парнишка за, что к смерти готовится?
За то, что у нашего долбаного правительства не хватило смелости обнародовать факты об этой аварии, да жителей местных эвакуировать вовремя!?
Даааа. А двух охранников, полковник в соседнее купе поселил, те тоже, как и мы — в штатском оба.
Кунгур встретил нас жутким ливнем. Струи казалось толщиной в палец, прицельно долбили по нашим спинам.
Кругом снег еще, лежит, а тут ливень… Смехота.
До бабкиной деревни, еще верст сорок по лесным дорогам да проселкам добираться, а тут дождь, как всегда некстати.
Таксисты, что у вокзала дежурят, как услышали про Большие Грязищи (деревня так бабкина называется), сразу же в отказ пошли.
Их по такой погоде в эти самые Большие Грязищи, даже за двойной счетчик не заманишь.
Туда, по их словам и летом только на тракторе проедешь, а сейча…
Ну, наш полковник, матюгнулся в полголоса, куда-то сбегал, с кем-то по телефону переговорил и, представляете себе, господа сидельцы, картинка: через час, к вокзалу за нами танк подъехал. Настоящий, Т-34. На башне звезды красные, по запаху недавно подкрашенные.
Взгромоздились мы на броню, кто как смог.
Танк развернулся, струю выхлопного газа, как дал, так и вокзал, и Ленин без кепки в руке, что перед ним, на постаменте красовался, скрылись в черном тумане.
А этот, который бронированный жмет и жмет вперед, со всех своих, Бог его знает, скольких лошадиных сил.
Только грязюка черная во все стороны.
Папаша полковник хохочет во весь голос, Серега сын его, тоже вроде бы улыбнулся, только охранники недовольны: по рожам вижу — матерятся, костюмчики свои, выходные надо полагать жалеют.
Одним словом, вскорости мы уже к бабкиному забору подъехали.
Танкист смеется, рукой, на манер Гагарина махнул и пообещав завтра по утру приехать, тут же умчался обратно, ну а мы, вереницей, по колено в холодной весенней грязи, к бабке в дом потянулись.
Ох, ребятки, какое же это блаженство — после камеры, нар, параши, да рожь ваших небритых в родной, деревенский дом войти!
В печке дрова трещат, вдоль по стенам пучки разных трав летом пахнут, а на простенке, между окошками, ходики стучат, с цепочками и гирьками в виде шишек.
А воздух в избе, то ли квасом пропитан, то ли тестом. А может быть, так свобода и должна пахнуть, а братцы?
Только я попытался к бабушке своей родной обратиться, как она меня тут же и оборвала.
— А ну-ка, прижми хвост, внучек мой непутевый, дай сперва мальца осмотреть.
Усадила она Сережку на табурет, положила ему руки на голову, и начала вокруг него, словно в хороводе каком-то ходить.
Ходит, бормочет что-то, а сама на полковника недовольно смотрит.
Сердится.
Потом присела на лавку, глаза закрыла и замолчала.
Я-то бабку свою давно знаю, а вот у полковника, у Олега Борисовича нервы не выдержали. Кашлянул он в кулак, и только хотел что-то сказать, как бабка его и опередила.
— Твое счастье касатик, что по весне его привез, а не то к осени пришлось бы и домовину заказывать. Как пить дать помер бы… Спасти его покамест еще можно, но уж ты тогда, должен верить мне безоговорочно и каждое мое указание выполнять не задумываясь.
— Согласен. — коротко, по-военному бросил обнадеженный полковник. — Только уж ты бабуля постарайся, сын для меня все.
Бабка еще поскрипела (для форса, по-моему), и тут же к этим двум шестеркам с приказом.
— Срочно в сельмаг дуйте. Ящик водки купите, той, что по четыре двенадцать и возьмите у Клавки, продавщицы, пять пустых мешков из-под сахара. А ты внучек, дуй к Кузьмичу, помнишь, где живет-то он? И скажи, что, мол, мне змеевик его стеклянный срочно нужен. Он даст….
— Ну а ты, папаша,
Бабка посмотрела на полковника.
— Иди вдоль нашей улицы, увидишь зеленую калитку, заходи в дом. Там Нина Степановна живет — врач наш местный. Возьми у нее пару пачек аспирина. Не сомневайся папаша, вылечим твоего сынка.
Все разбежались выполнять бабкины поручения, а она без сил привалилась к теплой, бревенчатой стене, и, закрыв глаза, затянула какую-то странную, древнюю песню.
Кузьмич, свой знаменитый змеевик из огнеупорного стекла, выдал мне сразу, хотя по его блеклым глазам было видно, что ох как не хочется ему с этим, единственным на всю округу чудом самогоноварения расставаться.
Но страх перед бабкой-ведьмой был видимо все-таки сильнее жадности. И пока я шел по направлению бабкиного дома, меня в спину сопровождали его громкие всхлипывания.
— Ты уж Сережка с ним поаккуратнее, сам понимаешь, штука редкостная. Хрусталь почти…
Полковник пришел чуть позднее меня, но по светящему от радости лицу и без слов было понятно, достал все, что нужно.
Дольше всех, пришлось ждать эту парочку охранников, но ближе к вечеру, приползли и они, в стельку пьяные, по уши в коровьем дерьме, но с ящиком водки, как и полагалось.
Олег Борисович, как только их увидел, пятнами от злости пошел, желваки на лице заиграли, и кулаки непроизвольно сжались. Озверел просто.
А бабка ему спокойно так говорит, улыбаясь нехорошо.
— Ты Олег не бесись, с этого дня, эти двое, ничего крепче молока пить не смогут, это я тебе обещаю.
А сама в это время, чего-то из бутылочки темного стекла в два стаканчика капнула, водичкой святой разбавила, и дружкам этим подала.
Они и выпили без разговоров. И тут же, их словно какая-то мощная сила из избы выгнала. Лбами дверь распахнули.
Вернулись примерно через час, с почерневшими, но совершенно трезвыми лицами.
Бедолаги.
А бабка тем временем, мне новое задание выдает.
— Слушай внучек. Завтра поутру, возьмешь с собой этих двух архаровцев, пойдешь в пещеры, и забьешь все пять мешков летучими мышами, но, что б живыми, понял?
— Да ты, что бабушка, я ж их с детства боюсь.
Бабка слушать меня не стала, к полковнику обернулась.
— Ну, вот и ладушки, в субботу, помолясь и начнем!
Ранним утром, выпив на дорожку по стакану молока, с теплым, деревенским хлебом, мы втроем с охранниками взгромоздились на уже ставшую нам родную, сырую от дождя броню танка. Господи, как же быстро привыкаешь к хорошему.
Уже где-то через час, когда нам казалось, что от этой жестокой тряски, молоко, выпитое утром в наших желудках сбилось в крепкую сметану, танк остановился на большей поляне, перед одним из входов в Кунгурские пещеры.
На одеревеневших ногах, словно на ходулях, спрыгнули мы на толстую, мягкую перину из опавших сосновых иголок, и широко, словно кавалеристы после дневного конного перехода раздвигая свои онемевшие конечности, побрели к черному входу.
Включив фонари, и привязав на всякий случай к маленькому пеньку, торчащему возле пещеры тонкую, капроновую бечевку, мы пригнув головы, вошли вовнутрь.
Пещера встретила нас полной тишиной, и странным, приятным запахом деревенского погреба. Я, с бобиной шнура шел впереди и в спину мне било два мощных луча от фонарей охраны, от чего прямо перед нами, по влажным, гранитным стенам пещеры, постоянно двигалась черная, уродливая, похожая на громадную гориллу моя тень.
Хотя мы уже прошли, судя по остаткам шнура метров двести, летучие мыши нам пока не встречались.
Вся пещера, составляла из себя множество залов, соединенных между собой коридорами, иногда довольно низкими. Иной раз нам приходилось вставать на колени и с трудом продираться вперед. Во время таких переходов, к привычному хрипу и покашливанию охранников, заядлых курильщиков, за моей спиной примешивался отборный мат.
Еще бы, эти солдафоны, полезли в пещеры в своих цивильных костюмах.
Представляю, во что превратятся их брюки к концу путешествия.
Именно по такому низкому и узкому коридору мы сейчас и пробирались.
Коридор кончился неожиданно, и так же неожиданно один из вертухаев заорал истошным голосом.
— Брильянты, господи, брильянты!
Он кинулся к стенам зала, в который мы только, что вползли, и как сумасшедший начал гладить их, пытаясь голыми руками что-то выцарапать из плотной породы.
Зрелище и в правду было ошеломляющим.
Свет от мощных фонарей, отражался в прозрачных кристаллах, сотнями торчащих из какой-то странной, похожей на застывшую манную кашу породы.
Кристаллы сверкали так сильно, что порой было больно глазам.
Товарищ его оказался более выдержанным и, щелкнув большим выкидным ножом, стал аккуратно, и не торопясь выковыривать самые крупные и красивые кристаллы.
Сначала и я братцы, каюсь, чуть не поддался этому всеобщему безумию, но по роду своей профессии, мне часто приходилось иметь дело, пусть и с чужими, но все ж таки брюликами: таких крупных алмазов, похоже и в Оружейной палате не найдешь.
Отобрав у охранника один из самых чистых кристаллов и наполнив складной стаканчик водой, из фляжки, висевшей у меня на поясе, я (гад буду не без волнения), опустил алмаз в воду. Охранники мои столпились у меня за спиной, дружно направив свет своих фонарей на стаканчик. …Кристалл лежал в воде, аккуратный, красивый, но, к сожалению прекрасно видимый.
— Хрусталь.
С грустью констатировал я и выплеснул воду вместе с этим, красивым, но тем ни менее никчемным кристаллом.
Друзья за моей спиной, впали в какой-то ступор.
Тот, который с ножом — доставал один кристалл за другим из своего кармана, царапал его лезвием, и уже с ярко белой полоской на грани, передавал его товарищу. А тот, в свою очередь, аккуратно протерев царапинку обслюнявленным пальцем, кидал хрусталь себе под ноги.
Видит Бог, мне их было даже жалко, я имею в виду, конечно, этих моих погрустневших охранников.
— Ну, все ребята, пора…
Начал было я, и тут случилось непредвиденное.
Ближний ко мне охранник, неожиданно выхватил пистолет, и с криком:
— А, твою мать, это только хрусталь!
Начал палить по стенам подземелья.
Откуда у него взялся пистолет я так и не понял, но первая моя мысль была о том, что полковник, не так уж и прост каким казался и все-таки, наверное, мне доверял не полностью, раз вооружил охрану. Вторая же моя мысль была….
Нет, честно говоря, сформулировать я ее не успел. Одно знал я почему-то совершенно твердо, в пещерах стрелять нельзя.
Но он все стрелял и стрелял.
Когда обойма закончилась и на нас навалилась вязкая, какая-то необычайная тишина, но в эту тишину неожиданно вплелись далекие, ни с чем несравнимые звуки.
Мы стояли посреди зала, и недоуменно оглядывались по сторонам, как вдруг из соседнего коридора, в зал, повалила кричащая, пищащая на все лады, черная масса. Тысячи летучих мышей, видимо разбуженная выстрелами, летала вокруг нас, сбивая с ног, царапая наши лица и руки своими когтями.
Громко крича, чтобы подбодрить мужиков, да и самого себя, я как смог организовал эту дурацкую в полном смысле слова охоту.
Один из них, держал наготове раскрытый мешок, а мы просто стояли рядом, и махали куртками на манер лопастей вертолета.
Ослепшие в свете мощных фонарей зверьки, практически сами падали к нам в руки. Не прошло и четверти часа, как возле наших ног, стояло пять мешков, битком забитых летучими мышами, которые сдавленно пищали и копошились.
Обратная дорога по подземным лабиринтам далась нам гораздо труднее. Тяжелые мешки, приходилось тащить, то на спине, а то и волоком, пропихивая их перед собой, когда потолки коридоров, опускались очень низко.
Да братцы, я так, даже в колонии на малолетке не уставал.
Когда мы выползли на заветную поляну перед входом в пещеру, нам открылась необычайно идеалистическая картинка.
Танкист, раздевшись до трусов, и разомлевший на первом весеннем солнышке спал, прислонившись к теплой башне своего верного, бронированного коня, а вокруг него сновали любопытные бурундуки.
Я засмеялся.
Через мгновенье мы все трое валялись на земле в припадке какого-то нервного хохота. Проснувшийся танкист недоуменно таращился на нас, грязных и исцарапанных, чем еще сильнее развеселил и меня, и моих подельников.
Вот так корешки вы мои дорогие, я и переквалифицировался из воров карманников, в мелкого хулигана, врага родной природы и подручного деревенской колдуньи.
По возвращению, ждала нас жарко протопленная банька, да кипящий, ведерный самовар, с длинной, выведенной в печку черной трубой, на которой лежали и отчаянно пахли, маленькие пучки трав.
А поутру, началось наконец-то и само лечение.
Сережке, тезке моему, бабка влила два с горкой граненных стакана водки, а на возражения отца просто наплевала, что-то бормоча себе под нос о наркозе и лучшем определителе полной замены крови.
Только тут, полковник понял, что когда протрезвевший сын его проснется, то это и будет означать, что вся его больная кровь, с растворенным в ней алкоголем заменена. И несколько успокоился, даже улыбнулся, хотя и кривенько.
А Сергей, сын-то его, по избе куролесит. То к охранникам с разговорами пристает, то плачет, кому-то кулачком грозя, то смеется невпопад.
Сразу видно, в первый раз к водочке приложился. А после подошел к бабке, посмотрел на нее грустно, как он это может и упал на пол, лицом вниз. Если бы отец его не подхватил, все, можно считать, что профиль бы он себе подпортил.
Отнес его полковник, уложил на кровать, и тут все завертелось….
Бабка, что твой дирижер — руками взад и вперед машет, командует, а сама тут же ладони свои старческие, сухонькие, водкой промыла и заодно змеевик этот редкостный тоже ополоснула. Хотя чего ополаскивать? Хозяин стекляшки, Кузьмич, значит, говорят ежедневно самогон гнал, а это ж дезинфекция, почище водки будет. Ну да ладно, это не мое дело. А мое дело, дорогие мои слушатели — сокамерники, — страшное было, кровавое.
—… Плесни-ка паря мне чифирку горячего, что-то в горле пересохло. Без чая какай рассказ, так болтовня одна. Ну вот, теперь слушайте дальше.
Расстановка всех действующих лиц в тот момент была такова.
Первый охранник, доставал летучую мышку из мешка и передавал ее второму.
Тот в свою очередь передавал ее мне. А я, сидя на печке, на карачках, острым ножом рассекал бедную зверушку, под самой ее мордой.
Кровь стекала в чистое ведро из которого она посредством резиновой трубки, переходящей в змеевик, и далее через иглу и посиневшую Сережкину венку на предплечье, поступала в спящий беспробудным сном алкоголика организм мальчишки.
Из другой его руки, через иглу, торчащую из вены, вытекала темно-красная нездоровая кровь. Бабка сидела на краю кровати и наблюдала за процессом.
Полковник, притулившись в углу, возле рукомойника, молчал, вздыхал, бормотал что-то непонятное и, по-моему, даже молился.
Примерно через час, бледное лицо Сережки слегка порозовело, на щеках выступил юношеский румянец.
Он потешно зачмокал губами и проснулся.
Полковник бросился к сыну, прижал его к груди и замер, видимо прислушиваясь к себе, к своим ощущениям.
Бабка, не спеша вытащила из Серегиных вен иглы, протерла чуть опухшие места инъекций водкой, приложила к ним кусочки ваты.
— Ну, вот и все, папаша.
Устало выдохнула бабка. — Будет жить твой отпрыск, я свое дело сделала.
Она привалилась к стене и закрыла свои старческие, темные, словно пергаментные веки. Полковник, не стесняясь присутствия посторонних, опустился перед ней на колени, плача и улыбаясь одновременно, спросил с придыханием.
— Бабуля, бабуленька моя родная, ведьмочка ты моя драгоценная, чем я могу тебя отблагодарить?
Бабка, взглянув почему-то сердито на меня, поманила счастливого отца к себе.
— Знаешь, что Олег, оставь-ка ты сынка своего у меня на годик. Здесь на свежем воздухе, да на козьем молочке сынок твой быстро соком мужским нальется, окончательно оправится. А пока он у меня живет, пускай и внук мой непутевый при нем побудет. Право слово, тюрьма от него никуда не убежит.
Полковник встал, походил по избе, лоб свой огромный морщиня, а потом и пророкотал.
— А, ладно, надеюсь, до рядового не разжалуют.
Повернувшись к своим вертухаям, процедил зло.
— А вы орелики, если хоть слово где ляпните, самолично удавлю, вы меня знаете.
Те, бедняги аж в струнку вытянулись перед ним.
— Как можно, товарищ полковник!
Через час, за ними приехал все тот же танк. А Олег Борисович, после прощания с сыном и бабкой, подошел ко мне, чуть приобнял и тихо, как смог в ухо мне пробасил.
— Ну, что Сиротка, оставляю сына на тебя, ты уж его от местных ребят отбей в случае чего. Сам понимаешь, он у меня и не дрался-то никогда. А я вам продукты буду раз в две недели завозить. Пускай твоя бабушка, хоть в старости поживет и покушает по-человечески.
Сжал меня еще раз, и заскочил на броню.
— Даааа, ребятки, если рассказывать, как мы прожили этот год, недели не хватит. Сережка, здоровел на глазах. Мы с ним и на покос, и на танцы вместе ходили. Вот только на девок у нас с ним разные вкусы оказались.
Мне больше нравились девицы в теле, что бы было, за что приятно подержаться, а он запал на маленькую и худенькую учителку местную — Маринку. Марию Захаровну.
Да так запал, что через два месяца и свадьбу они сыграли. Отец, полковник приехал, грузовик продуктов привез, а для меня отдельный подарок: настенный календарь с Аллой Пугачевой, на котором он самолично мне галочками оставшиеся месяцы свободы отметил… Да что теперь говорить — год прошел, и вот я здесь. С вами…
Камеру заполнила тягучая тишина, и лишь через несколько минут, один из заключенных, смачно потянулся и бросил сквозь зубы.
— Ты знаешь, Сиротка, если бы я не уважал тебя как честного вора, я бы сказал, что все это брехня, с начала и до конца….И мне…
— Если бы хоть одна сявка из вас, — Перебил я его нетерпеливо — Сказала бы мне, что все это брехня, я бы вас мальчики всех тут построил. Тем более….
— Что тем более?
Уголовник явно провоцировал.
— Тем более, что сейчас самое полнолуние, и еще, первый опыт по переливанию крови, чтобы окончательно убедить Олега Борисовича, бабка моя, провела на мне….
Я подошел к окну, где сквозь частую решетку виднелась матово-белая тарелка луны, с силой дернул за ворот куртку (аж пуговицы по полу заскакали) и, сдернув через голову майку, с наслаждением расправил огромные, перепончатые, с легким, коричневым опушением крылья летучей мыши.
« В связи с тем, что в камере было установлено лишь подслушивающее устройство, описание внешнего вида крыльев на спине вора-рецидивиста Сироткина С. М. , было получено со слов стукача, осужденного Карнаухова К.К. ст. У.К.СССР № 117.
В связи с тем, что главврач тюремного медицинского отделения тов. Воропаев. В.И., находился в отпуске по собственному желанию с 08.12.79г. по 13. 12.79г., обследование осужденного Сироткина С.М. на предмет нахождения на его спине крыльев, было произведено после полнолуния. Крылья на спине Сироткина не обнаружены. Обнаружена татуировка в виде церкви с семью куполами.
Ответственный за прослушку мл. лейтенант милиции В.А.Бурундуков».
Автор публикации
