Чужой

Вечер выдался тихим, лишь изредка доносились гудки проходящих поездов на железнодорожной станции. Борис сидел на крыльце и неторопливо курил. Взгляд его был устремлён на малиновое зарево, тянувшееся за ускользающим солнцем, которое уже наполовину скрылось за дальним ельником. В хлеву чуть слышно похрюкивали свиньи, кудахтали куры. У соседки Марии Петровны на всю громкость был включен телевизор, по которому передавали праздничный концерт.

Борис был в доме один. Ещё на прошлой неделе он съездил в областной центр и купил билеты на спектакль столичного театра. Жена его Варвара, очень любила эти представления. Борис театр не любил, и не понимал, почему кривляние актёров на сцене или в телевизоре вызывают у людей такие эмоции. Впрочем, почти все люди казались Борису невероятно странными. Единственное, что их волновало – это материальная сторона жизни: деньги, дома, машины и бабы. И ведь никакой идеи, никакого высшего замысла, чтобы можно было ему посвятить жизнь и легко принять за него смерть. Борису было не понятно, как можно так вожделенно ждать зарплату, высчитывая рубль к рублю, а потом беззаветно пропить эти деньги или спустить на какую-нибудь безделушку вроде мобильного телефона или широкополосного телевизора. Всё это было не живым – это всё были атрибуты мёртвого мира. Жизнь есть только в том, во что можно поверить, чему можно служить. Ведь не пойдёшь же воевать и гибнуть за бутылку водки? У Бориса был двухэтажный дом, недавно пристроил ещё одно небольшое крыло, был подержанный, но вполне годный импортный автомобиль, хозяйство было: куры, свиньи, гуси, несколько пчелиных ульев, а что толку от этого, если это всё не было целью его жизни? Он всё это имел только потому, что так надо; потому, что так живут все; потому, что Варька этого хотела. Но разве может быть в этом смысл существования?

Впрочем, мыслями своими тревожными Борис не делился даже с женой, не говоря уже о коллегах по работе. Борис держал небольшой автосервис на федеральной трассе, которая проходила в нескольких километрах от деревни. Начинал он в этом сервисе простым слесарем, но со временем скопил деньжат, взял ссуду в банке, ну и при помощи Варькиного брата, который в областном центре был видным членом ОПГ, ему удалось выкупить автосервис и наладить бизнес. В подчинении у него были толковые молодые ребята, которых он лично отбирал по всей области. Но никто из этих ребят не мог, конечно, понять Бориса и мыслей, которые постоянно крутились у него в голове. Не потому что они были глупыми, а потому что эти идеи были чужды их человеческому естеству.

Еле слышно скрипнула калитка, и по аккуратно выложенной плитке зашагал Серёга Вафлин, один из немногих друзей Бориса, с которым он мог поговорить и выпить.

– Ну чего ты всё пялишься на это небо, сдалось оно тебе? – сказал Вафлин, поймав задумчивый взгляд Бориса.

– Есть там Серёга, то, чего тебе трудно понять, а мне объяснить.

– Ну, ты как всегда завернул, хер поймёшь. Тебе, Борька, надо было быть философом, а не автослесарем.

– Так, одно другое не исключает, – улыбнулся Борис.

– Ладно, ну тебя с твоими загонами. Я бутылочку притаранил и огурчиков свежих, ты не против?

– Ты знаешь, я всегда – за. Проходи в дом.

– Может в гараж лучше? Там оно поспокойней.

– Не бойся, Варька в областном центе, там московский театр какой-то приехал, а потом к матери заедет, проведать. Она только завтра днём вернётся.

– Эх-малина – гуляй рванина! – Вафлин с довольной улыбочкой изобразил некое подобие цыганочки с выходом. – Так, может, я за второй быстренько смотаюсь, пока магазин не закрылся?

– Не надо, у меня ещё с прошлого раза немного осталось.

– Ну, ты и волчара! Говорил же, что выпил всё тогда.

– Тебе уже нормально было.

– А ты за моим моральным обликом не следи, захочу вываляться в грязи и вываляюсь! – проходя в дом, сказал Серёга.

– Нужен ты мне больно, за обликом твоим следить. Боюсь, за дурака, что пропадёшь по пьянке. Что мне потом твоей жене говорить?

Вафлин выставил на стол бутылку водки и два средних размеров огурца. Борис достал из холодильника вяленую рыбу и “оливье”, которое перед отъездом приготовила Варвара.

– Вот, это я понимаю – натюрморт! – довольно потирая ладони, сказал Серёга.

Спиртные напитки были для Бориса единственной отрадой. Выпить он любил. Спирт, содержащийся в этих напитках, действовал на него благоговейно. Все те вопросы, которые копились мусорной грудой в его голове, на время теряли своё значение. Только когда Борис напивался, он позволял себе быть настоящим, позволял себе видеть сны о прошлой жизни. Трезвым, он, не мог себя заставить ничего вспомнить, как не пытался, а в подпитии вновь вставали картинки из прошлого. Товарищи, которых уже не было в живых – улыбались и шутили. Он видел своих родителей, которые тоже, скорее всего, были мертвы. Обрывочные и истёртые годами новой жизни, эти дорогие его сердцу фрагменты, заставляли сердце биться чаще.

– Ну, давай, Борька, как всегда – за нас с вами, за хуй с ними – понеслась! – выдохнул Вафлин и выпил наполненную до краёв стопку.

Борис, выдохнув, проглотил горькую жидкость, и мир сразу стал немного живее. Вафлин весь сморщился и едва не поперхнулся, выплюнув водку назад. Он начал загребать ложкой “оливье” и отправлять его в рот, чтобы удержать рвотные позывы.

– Чего-то не в то горло пошла, стерва. Это Иринка, наверное, недобрым словом меня вспомнила, зараза!

Вафлин был женат третьим браком на маленькой и невзрачной девушке, которая была младше его на десять лет. От предыдущих двух браков она растила четырёх его детей. Серёга месяцами нигде не работал, и состояние запоя становилось перманентным. Борис неоднократно пытался устроить Вафлина к себе в автосервис, но больше чем на неделю того не хватало. Позже, он юлил, извинялся, но икнув пьяной отрыжкой, говорил, что не может больше пахать, что работа его убивает. Несмотря на все свои чудачества и безалаберность Вафлин был единственным человеком, в котором Борис видел родственную душу. Даже с женой Борис никогда не чувствовал такой духовной близости. Серёга был инородным элементом в этих местах, как и он сам.

– Давай хоть телек включим, всё одно – пусть гудит, а то чего сидим как валенки? Там сейчас концерт показывают какой-то…

– Лучше радио, а то от телека, у меня, в последнее время, башка начинает болеть.

– Это совершенно не удивительно, мне мой шурин говорил, что сейчас по всей России такие вышки ставят, ну типа, для передачи телесигнала высокой чёткости, а на самом деле – это правительство зомбировать нас решило. Почему так резко решили переходить на цифровое телевидение? Ты думаешь, какой-нибудь Матрёне Ивановне, в Среднепердищенске очень нужно это телевидение? Или, может быть, правительство заботиться, о том, чтобы она смотрела двадцать пять каналов в цифровом качестве? Фиг-там, они ей эти каналы не упёрлись, ей и одного хватало с головой. Я тебе говорю, шурин мой, ну Санька, помнишь, мы у него на свадьбе летёхе мусорскому челюсть вставную вынесли? Так вот, он работает монтажником в Москве, и их контора по всей стране эти вышки клепает, как грибы после дождя.

– Врёт всё твой шурин, зачем это нужно власти? И так все покорные ходят, голову не поднимают, и зомбировать никого не надо.

– Э нет, брат, не скажи. Надо, не надо, здесь ещё бабка надвое сказала. Они-то мыслят на десять лет вперёд. Сейчас подрастёт поколение, которое пустых прилавков в жизни не видело и вот их никакой нестабильностью уже не запугаешь, а пенсионная реформа, тут брат есть над чем мозгами пораскинуть, а вот, чтобы мы мозгами особо не шевелили эти вышки и поставили.

– Ладно, давай лучше пить, мне эта политика до лампочки.

– Вот, из-за таких равнодушных людей, как ты и случаются катастрофы мирового масштаба.

Вторая и третья стопки прошли у Вафлина без всяких осложнений, как собственно и все последующие. Быстро “завалив” бутылку Борис слазил в подпол за самогонкой, которую настаивал на апельсиновых корках. К моменту, когда самогонка закончилась и Борис, и Серёга были уже изрядно “накачены”. Из радиоприёмника звучала песня в исполнении Кобзона: “где-то далеко шумят грибные дожди…”. Борису она очень нравилась и он даже тихонько подпевал, еле шевеля губами вслед ускользающей мелодии.

– Знаешь, Борис, – начал Вафлин, когда закончилась песня. – Я давно тебя хотел спросить. У тебя нет такого ощущения, что ты живёшь не своей жизнью?

– В смысле? – насторожился Борис.

– Ну, знаешь, нет у тебя ощущения, что ты проживаешь чью-то чужую жизнь – не свою. Понимаешь? Как путешественник во времени, который затерялся среди времён и никак не может вернуться домой.

– Нет, никогда, – не уверенно ответил Борис, отвернувшись от пронзительного взгляда Вафлина.

Вопросы били точно, ложились ровно в цель. Борис повернулся и пристально вгляделся в мутные глаза своего захмелевшего собутыльника, только вот хмеля в глазах Вафлина, как и не бывало. Так может всё-таки не ошибся, – подумал Борис, – может, Вафлин действительно такой же потерявшийся, как и он, оставшийся без дома?

– У меня постоянно такое чувство, нехорошее, разрывающее меня на части, – продолжал Серёга. – Знаешь, как только я понимаю, что мне уже никогда не вернуться домой, ну в ту мою настоящую жизнь, так и хочется закричать зверем. И, как представлю, что я навсегда буду проживать жизнь Серёги Вафлина, а где-то там останется моя жизнь “настоящая”, в которой я должен был быть – меня прошибает холодный пот. Знаешь, у Гребенщикова в своё время была такая песенка: “У нас было время опоздать и опоздать ещё…”. И вот я начинаю понимать, что у меня больше нет этого времени, нет ни единой минуты, ни единой секундочки и всё – в петлю хочется лезть…

Борис сам того не замечая, задумавшись над Серёгиными словами, невольно кивнул головой. Так всё это было ему знакомо, каждое слово произнесённое Вафлиным, было сказано про него самого. Это он, Борис, жил другой – “чужой” жизнью и будет обречён на это до конца своего существования. И он уже никогда не вернётся к той своей “настоящей” жизни, которая была ему предназначена, он никогда больше не вернётся домой.

– И, что ты на это скажешь?

Секунду-другую Борис поразмыслил, не раскрыться ли Вафлину? И решил, что не стоит.

– Я скажу, что надо бросать тебе пить, Серёга…

В ответ Вафлин отмахнулся и уткнув лицо в ладони тихо заплакал.

 

Серёга спал на диване безмятежно посапывая. Борис решил его не трогать до утра, так было вернее, чтобы он не натворил глупостей. Достав вещмешок, Борис положил туда бутылку самогонки, два огурца, топорик и небольшой железный квадрат, который переливался яркими блёстками, когда на него падал свет лампочки. Борис натянул болотные сапоги и старую штормовку, которая осталась от Варькиного отца. Выгнав из гаража машину, он проехал окраиной деревни к лесной тропинке. Борис оглянулся на спящую деревню, которая почти сливалась с тёмным небосводом. Он нацепил на плечи вещмешок и направился по тропинке вглубь леса. Тропинка вела коротким путём на железнодорожную станцию. В какой-то момент Борис свернул с широкой лесной просеки в густую заросль ельника.

В темноте Борис ориентировался довольно хорошо, гораздо лучше большинства людей, но всё равно прошло уже много времени, и он стал забывать дорогу. Он остановился и, порывшись в мешке, вытащил металлический квадрат, который он хранил в подполе за банками с огурцами. Чуть надавив на верхнюю плоскость квадрат издал еле слышный звук схожий со звуком автомобильной сигнализации. Из середины квадрата в небо начал светить зеленоватый луч, а через какое-то время он вытянулся в струну, по которой Борис стал дальше пробираться к месту, где он когда-то впервые появился здесь. Несколько раз он останавливался и прикладывался к бутылке. Пахучая жидкость плотно обволакивала полость рта и медленно проваливалась в глотку, упав на дно желудка приятно разливая тепло. Нить, светящая из квадрата, погасла и прибор издал неприятное пиликанье. За спиной у Бориса раздался еле слышный треск, и он резко обернулся. Рядом с ним стоял волк, в темноте мерцали его желтоватые глаза. Борис повертел в руках квадрат и вспыхнуло пламя лазерного луча, разметавшее обгорелые ошмётки несчастного животного не вовремя набредшего на Бориса.

Борис огляделся – это была та самая поляна. Давненько он здесь не был. Он положил квадрат на землю, из него начало исходить яркое сияние, хорошо освещающее всё вокруг себя. На обочине поляны у обгоревшей сосны лежало четыре камня на которых чёрной краской были выведены непонятные символы. Борис присел около камней и вытащив бутылку крепко к ней приложился.

– За вас, ребята!

Они были его коллегами по межгалактическим перевозкам сжиженного топлива для дальних колоний верхнего пояса Андромеды. Их корабль попал под астероидный дождь и была выведена из строя система навигации. Борис сделал всё что мог и приложив невероятные усилия ему удалось приземлиться на этой ублюдской планете, только вот повреждения, которые получил корабль оказались фатальными.  Каким образом Борису удалось выжить, он так до конца не понял. Закопав на этой поляне своих товарищей, он, какое-то время сидел и ждал, что за ним прилетит помощь, но этого не произошло. Затем Борис вышел из леса и стал приспосабливаться к местной жизни. Сначала всё было дико и чуждо, а затем начал привыкать и порой уже не отличал себя от землян. Женился, завёл хозяйство… И всё это время он ждал, но когда понял, что его ожидания тщетны, вот тогда на него начала наползать эта чёрна тоска, которая не давала ему продохнуть. Когда через год Борис решил разобрать передатчик и вопреки всяким инструкциям подать прямой сигнал, то понял, что передатчик восстановить невозможно и всё что осталось от его межпланетного корабля это гора металлических обломком врезанных на несколько метров в землю посреди глухой лесной чащи.

Борис раскидал наваленные им ветки и увидел поблескивающий край своего корабля. Он много раз, сидя на этом самом месте, у обломков корабля думал, а что было бы, если бы тем февральским днём их корабль не рухнул на эту планету? Что было бы, если бы они долетели? Только мысли эти все заканчивались вместе с последним глотком самогона. Он прекрасно знал, что не было никаких “если”. Его товарищи мертвы, а сам он обречён на бессмысленное существование на этой планете, которая даже не была отмечена на их звёздных картах.

Борис сделал жадный глоток и опустошил бутылку до дна. Пустую бутылку он со всей мощи зашвырнул в чащу, и она отозвалась надрывным треском битого стекла. Так всё и останется во веки веков. Раз за разом он будет приходить на это место: плакать, вспоминать родных, павших товарищей и свою не сложившуюся жизнь. Борис достал из рюкзака ещё одну бутылку и повертев её в руках опустил обратно. За дальним ельником солнечные лучи уже прореживали тёмные сгустки неба.

Скоро надо будет ехать встречать Варьку, а потом на работу. Жизнь землян хоть и была бессмысленной, но однако же состояла из сплошных обязательств, которые были неотъемлемыми, а он, Борис, уже давно стал частью этой жизни и другой у него не будет, наверное, никогда. Впрочем, и в этой жизни есть несомненные плюсы: по-человечески он вполне был счастлив и устроен. Однако, что делать, когда грызёт изнутри чувство, что ты здесь чужой? Иногда Борис видел сны такие же, какие видят все люди. В одной из вариаций своего сна он вновь поздней ночью приходил на место падения корабля, включал пеленгатор, который подавал сигналы о бедствии и через какое-то время за ним прилетала спасательная экспедиция. Она забирала его с собой, и он вновь ступал на родную планету спустя много лет отсутствия и несмотря на то, что все его знакомые и родные давно уже были мертвы в том его сне они всегда встречали Бориса радостные и живые. Когда ему снились такие сны он всегда вскакивал посреди ночи, весь залитый потом и ещё некоторое время всматривался в темноту комнаты, пытаясь понять где он находится, но потом видел сопящую под боком жену, вытирал пот с лица и отвернувшись к стенке лицом вновь засыпал и сон его до самого утра плыл уже без каких-либо сновидений – не даря ему больше никаких надежд.

Борис выключил пеленгатор, озарявший поляну, свет резко погас и сразу стало невыносимо темно. Борису пришлось зажмуриться, чтобы после яркого освещения привыкнуть к темноте. Он присыпал останки корабля сухими ветками и пошёл домой. Уходя, он, с какой-то детской надеждой запрокинул голову вглядываясь в предрассветное небо, –  вдруг, вот сейчас, в этот самый момент, совершит посадку спасательный корабль, засёкший слабый сигнал пеленгатора и тогда… Но, нет, не было, конечно, никакого корабля в предрассветном небе, там лишь слабо поблёскивая таяли далёкие звёзды.