Рассказ №10 Необычные соседи

Обитателей дачных участков можно поделить на две категории. Первая – это те, кто на своей земле построили жилые дома, обзавелись крепким хозяйством и благополучно на постоянной основе живут в своих хоромах, не заморачиваясь с пропиской, так как таковая у них есть, но где-то в другом месте. И вторая категория – это те, кто не может оторваться от своих квартир, но глубоко в душе они уверенные земледельцы. Поэтому на своих дачных участках они появляются ранней весной и копошатся до первых осенних дождей. Эта каста дачников тоже делится на две части. Одна часть – активная, каждую пятницу заполняющая электрички не только своим присутствием, но и своими задушевными разговорами о том, когда, что и где сажать, чем удобрять и как гонять грызунов, регулярно посягающих на столь дорогой урожай. И вторая часть – это те дачники, которые весной все посадят, а потом каждые выходные переносят свое посещение столь вожделенного для многих места, полагая, что урожай вырастит сам по себе, а дача все-таки создана для того, чтобы туда ехать отдыхать и есть шашлыки. При этом они стараются объединить два в одном. Например, поедание мяса со сбором спелой вишни или яблок.
Петрович не относился ни к одной из перечисленных категорий. Он был самый обычный бомж, облюбовавший заброшенную дачу и с удобством расположившийся в небольшом домике, потеснив оставшийся от нерадивых хозяев заржавевший садовый инвентарь. Как и большинство своих «коллег», он был любителем крепких алкогольных напитков и философом в душе. В редкие минуты просветления любил поговорить «за жизнь» с хозяином соседней дачи: бывшим старшим механиком химзавода, а ныне добропорядочным пенсионером, уважительно называемым Николаевичем. Чтобы держать лицо и быть с Николаевичем на равных, Петрович при знакомстве тоже обозначил, что когда-то и он занимал руководящие посты. Но вдаваться в подробности не стал, сохраняя интригу. Николаевич был мужик понимающий и лезть в душу необычному соседу не посчитал нужным. Иногда он просил помочь с работой по участку и щедро делился едой, которую приносил с собой. Реже платил наличными, прекрасно понимая, что Петрович деньги всё равно потратит на выпивку. Да Петрович и не расстраивался сильно, реально оценивая свои возможности, то что силы воли у него нет, и лучше пусть Николаевич его накормит, а на водку он как-нибудь средства найдет. В крайнем случае, дружки с помойки, с которыми он корефанился ещё до оседлой жизни, трубам перегореть не дадут. Только одно правило Петрович соблюдал неукоснительно – он никого не впускал в свой домишко, с любовью, как дядюшка Тыква из «Приключений Чиполлино», оберегая свое единственное пристанище.
¬– Так я же знаю этих лиходеев-алкашей, – во время очередного душевного порыва объяснял он Николаевичу. – Зальют свои зенки бесстыжие и начнут беспредельничать. Превратят дом в сарай. Ладно бы, только пили, а то ведь и сходить под себя могут. А мне потом как в этой вонище жить?! Да и поджечь с них станется. Алкашня ведь.
Николаевич только молча посмеивался в усы на такие откровения и незаметно отодвигался подальше от собеседника, чтобы не нюхать его амбре, далекое от цветочных запахов. Только раз в месяц Петрович становился похожим на приличного человека. В этот славный день он снимал с вешалки замызганный, потертый, с оторванным карманом, но трепетно оберегаемый пиджак. Вытаскивал из-под матраса, который притащил с какой-то помойки, лежавшие там, чтобы не помялись, старые брюки с расклешенными штанинами. Доставал видавшую виды одноразовую бритву, которой пользовался уже несколько лет, и шел на речку. Купался, брился и торжественно с гордым видом шествовал на почту получать честно заработанную на «руководящих» должностях минимальную пенсию по старости. И его совсем не смущало, что пиджак был на несколько размеров больше, а брюки наоборот маленькие, со сломанным замком и не сходились в поясе. Он подвязывал их веревочкой и прикрывал срамное место полинялой, выгоревшей футболкой.
* * *
В один из первых весенних дней после долгой зимы, придя на дачу, Николаевич застал эпическую картину. Поперек тропинки перед его калиткой лежал пьяный вдрызг Петрович, а рядом сидела черная с подпалинами собака неопознанной породы. «Сарделечное» худое тело как у таксы, уши в форме лопастей, как у спаниеля, черные пуговки внимательных глаз, предано смотревших на пьяное тело. При приближении незнакомца собака вскочила на кривые длинные ноги и зарычала.
– Вот так дела, – опешил Николаевич, от неожиданности отступая на шаг назад. – И как я попаду к себе?! Петрович, мне бы пройти надо, а ты тут разлегся. Да ещё и охрану в виде собаки выставил.
Петрович, услышав знакомый голос, оторвал от земли голову, сверкнув начинающей плешью, в растрепанных волосах застряли куриные перья и, еле-еле сфокусировав взгляд на Николаевиче, издал что-то среднее между боевым кличем индейцев и сипом простуженного петуха.
– Жуля, свои, – и, лежа повернувшись из последних сил к Николаевичу, уже тише добавил. – Переступай.
На этом его силы закончились, и голова упала на землю. Петрович дернулся, попытался перевернуться на спину. Но попытка не увенчалась успехом, и он замер, свернувшись в позе эмбриона, подложив руки под щеку. Собака успокоилась и легла рядом с хозяином. Николаевич, наконец, попавший на свой участок, еще долго слышал, как мерное сопение сменяется то диким храпом, то поскуливанием, то невнятным бормотанием. И все это время рядом с соседом нес службу пес. Наконец, калитка заскрипела, пропуская замершего грязного гостя.
– Николаич, ты это … – виновато глядя на соседа просипел Петрович. – Мне б рассольничку. Я всю зиму охранял твою дачу. Ни-ни. Что б никто. Я тут. Никому. Мы с Жулькой. Ты не думай.
Не дослушав пьяное бормотание, Николаевич зашел к себе в домик и вынес баллон соленых помидор, еще с лета стоявший в неглубоком подвале. Он молча открыл его и, налив в стакан рассола, протянул Петровичу. Бомж трясущими руками схватил стакан и с жадностью выпил вожделенную влагу. Николаевич тут же наполнил стакан повторно, пока Петрович с наслаждением пил вторую порцию, выловил из банки помидорину и протянул её соседу.
– Ну как перезимовал?! Смотрю, собакой обзавелся, – кивнул он на стоящего рядом пса.
– Да ну так жешь, – прошипел Петрович, запихивая в рот помидор и вытирая текущий по подбородку сок. – Хоть поговорить с кем есть. Жулька, она того… Она умна-а-я. Все понимает. Но вот прям человек в собачьей шкуре.
Петровича уже немного отпустило, и он, косясь в сторону баллона с помидорами, с нетерпением ждал, когда Николаевич нарежет хлеб и сало, которое тот принес с собой. Николаевич знал, что ещё немного и соседа потянет на философские рассуждения. В дом, соответственно, он Петровича не пригласил, так как не уверен был, что сможет выдержать запах перегара и давно не мытого тела в закрытом помещении. Да Петрович и не изъявлял желание перебраться в относительное тепло, хотя и замерз, как цуцик. Он уже давно не обращал внимания на такие вещи. Накормят, выслушают пьяный бред и то ладно. Николаевич кинул шкурку от сала собаке. Та поймала подачку на лету.
– Петрович, а с чего ты решил, что это сучка? – приглядываясь к животному, спросил Николаевич.
– Ну дак… А кто? – перестав жевать, поинтересовался Петрович, его рот с гнилыми зубами искривился в виноватой улыбке. – Знаешь, какая она хитрая?! У-у-у. Я её гнал. А она лезет и лезет. На крыльце спала. А тут морозы. Ну что я зверь какой?! Пустил. Вдвоем теплее, да и поговорить жешь можно. Она слушает. Все понимает.
– И, тем не менее, Петрович, это кобель, – посмеиваясь в усы, объявил Николаевич. – Я тебе со сто процентной уверенностью говорю. Точно кобель.
– Так, ну как же? – Петрович даже на какое-то мгновение замер с недонесённым до рта куском сала. Тяжело сглатывая, посмотрел на собаку и перевел взгляд на соседа. – Она… – и тут же поправился. – Он… Уже на Жульку отзывается.
– Ну, значит, будет Жулик, раз отзывается, – уже откровенно смеясь, предложил Николаевич.
– А пусть будет, – и умиротворенный Петрович с удвоенной силой заработал челюстями. – Вот бы ещё во-о-одочки выпить.
И так вкусно он произнес «водочки», что у Николаевича рот наполнился слюной. Он с тоской посмотрел на припаркованную недалеко белую «Ниву» и решил, что на сегодня он выполнил все дела, а что не сделал, доделает в следующий приезд. И стал собираться домой, где в различных ёмкостях был разлит собственноручно приготовленный по дедушкиному рецепту, абрикосинчик.
Время для пенсионеров тянется в другой плоскости, и теперь Николаевич на дачу ездил каждый день. Жизнь Петровича и Жулика протекала перед его глазами. Он видел, что сосед то наперегонки бегает со своим питомцем, то они куда-то целеустремленно идут, изображая сильно занятых, напоминая всем своим неприступным видом депутатов после выборов, когда шумиха уже улеглась и можно расслабиться, а не строить из себя вежливого и доброго дядюшку. Иногда лицезрел, как Жулик несется стремглав, зажимая в пасти придушенного соседского цыпленка. Но в один из дней Петрович его особенно удивил. На окраине дачных участков располагалось поле, сплошь покрытое одуванчиками. И вот по этому полю как раз и передвигались почти трезвый Петрович, хотя в его случае понятие «почти» далеко от общепринятого у остальных людей, и Жулик. Только двигались они по-пластунски. Плешивая, обрамленная свалявшимися волосами голова и пятая точка Петровича периодически появлялись то вместе, то поочередно. А Жулика вообще не было видно. Он изо всех сил строил из себя охотничьего пса. Его передвижение выдавал только хвост, торчащий в виде антенны, и дорожка из взлетающих зонтиков одуванчиков.
– Петрович, – вечером, когда сосед пожаловал, чтобы поговорить по душам, обратился к нему Николаевич. – Это что у вас с Жуликом за учения были? Вы что, к войне готовитесь?
– Так я же у пограничников в разведке служил, – вдруг выдал Петрович, не моргнув глазом. – Э-э-э… Знаешь, какой я был! Ты не смотри на меня нынешнего. На мне вся разведка держалась. Я, знаешь, на какие хитрости был мастак. Эх, было время! Вот сейчас Жулика и натаскиваю. Я ведь тебе говорил, что он умный. Так грех не использовать его таланты в благих целях. Вот научу его в засаде лежать, в дозор ходить. Мы с ним, знаешь, каких дел наворочаем?! Ого-го. Нас все запомнят.
– Петрович, какая разведка?! – улыбаясь во весь рот, поинтересовался Николаевич. – Ты же говорил, что у тебя плоскостопие. А таких вообще в армию не берут.
– Так, что-то я засиделся, – уходя от поднятой темы, сразу засобирался Петрович. – А у меня ещё сколько дел?! У-у-у. Мне все продумать надо и подготовить. Сейчас все от нас с Жуликом зависит. Только на нас вся надежда.
И Петрович, чуть вихляющей походкой, посеменил к своему домику. Жулик, лежавший все это время рядом с собеседниками и неустанно гипнотизировавший недоеденную банку тушенки, тяжело вздохнул и поплелся вслед за хозяином.
– Жулик, – позвал его Николаевич, ставя банку на землю. – Доедай. Мне ехать надо, а она до утра пропадет.
Жулик остановился. Неверяще своему счастью посмотрел на предложенное угощение, повернул голову вослед хозяину. Какое-то мгновение собака колебалась между преданностью и голодом. Но, в конце концов, голод взял свое. Видно решив, что хозяин никуда не денется, а мясо могут и забрать, Жулик, подлетев к тушенке, стал с жадностью есть. Потом развернулся и уже радостно махая хвостом-антенной помчался к Петровичу.
* * *
Лето набирало обороты. Жара становилась все более ощутимой, и Николаевич стал приезжать на дачу ещё засветло, чтобы до самого пекла поработать. Приехав в очередной раз на рассвете, он увидел, как трезвый Петрович в любимом пиджаке, но в старых трениках, засаленных до такой степени, что ткань скорее стояла на ногах, а не облегала их, идет с двумя полными вишни ведрами, направляясь в сторону города. Рядом бежал, как положено верному псу, Жулик.
– Петрович, доброе утро, ты что, сады обносишь? – удивленно приподняв брови, поинтересовался Николаевич. – Не боишься, что хозяева морду начистят за воровство?
– И тебе не хворать, – отозвался Петрович, сбиваясь с шага и останавливаясь. – Николаевич, я только на заброшенных дачах работаю. Чего добру пропадать?! А так я отнесу в интернат поварихам. Они детям хоть компота наварят. А мне еды какой-никакой дадут. То борщечка в банку нальют, то пюре с гуляшом наварганят, да и деньжат на бутылку подкинут. Так и Жулика не обделяют. Завсегда у него теперь кости есть. Так что ты плохо про меня не думай. Я не просто ворую, чтобы на водку наскрести. Я и детям радость несу и себя не обделяю.
Николаевич перевел взгляд на собаку. Та действительно стала выглядеть лучше. Упитанные бока, как по волшебству, шерсть стала гладкая, как будто её состояние зависело от количества съеденного корма.
– То есть ты не просто вор, а благородный вор? – заулыбался Николаевич, глядя на эту парочку. – Детям помогаешь и добру не даешь пропасть. Робин Гуд местного разлива. А тебе не приходило в голову, что твои фрукты могут и не доходить до них?! Что персонал интерната просто присваивает себе то, что ты им таскаешь?!
Петрович напрягся, было видно, как в его голове медленно, но всё-таки зашевелились мысли. Он крякнул и, подхватив, поставленные во время разговора на землю ведра, решительно пошел дальше. Николаевич посмотрел ему вслед и, махнув рукой, зашел в калитку своей дачи. В этот день он провозился на своем участки допоздна. И уже собираясь домой, увидел, как по улице шествуют Петрович с Жуликом. Дорога была явно узкая для этой парочки. Еле стоящий на ногах Петрович так и норовил то завалиться влево, то натыкался на забор справа. Петрович нежно прижимал к себе пачку макарон и недопитую бутылку водки. Второй карман на пиджаке был почти оторван и свисал грязной тряпочкой. Да и сам пиджак уже не выглядел более-менее прилично. Видно его хозяин в такую жару все-таки умудрился найти грязь и добросовестно в ней повалялся. Наконец, они приблизились к стоящему у калитки Николаевичу.
– Ник… ик… ич, – выдавил из себя Петрович. – Ты не прав.
Он замер, держась из последних сил за забор, пытаясь остаться в вертикальном положении. Было видно, что каждое слово дается ему с трудом, и он борется сам с собой. Собрав всю призрачную силу воли в кулак, он смог закончить.
– Дети пьют компот. Мы с Жуликом проследили. В за… Ик… В засаде лежали.
На этом силы его покинули, и он рухнул в полный рост. Пачка с макаронами отлетела в сторону, а вот бутылку водки он, совершив невероятный кульбит, смог удержать в своих трясущихся руках, ни капли не разлив. Николаевич и Жулик синхронно проследили за полетом пьяного мужчины, посмотрели друг на друга, и каждый направился по своим делам. Жулик улёгся рядом с хозяином, положив голову на лапы, а Николаевич, упахавшись, сел в машину и поехал домой, трезво рассудив, что сейчас лето и замерзнуть соседу не грозит.
– Ведь хороший в принципе человек, – по дороге домой думал Николаевич, выруливая из поселка на трассу. – И какие такие катаклизмы пронеслись над его головой, что довели его до ручки, превратив хоть и в благородного, но вора?! По всей видимости, его доброта сыграла с ним злую шутку, оставив на старости лет без крыши над головой и превратив в законченного пропойцу. Человека с рождения родители должны учить держать удар, иначе судьба его просто сломает. Балуя детей, мы думаем, что делам добро. А в результате получаем слабых, безвольных существ, способных только плыть по течению, еле-еле шевеля мозгами, не прилагая никаких усилий. Нет ни одного человека, которого жизнь не испытывала бы на прочность. И мы все идем на поводу у судьбы, не выбирая дороги. Но в какой-то момент делаем решительный шаг, меняя всю свою жизнь.