Скрипучий снег под ногами. Я иду вперёд. Пальцы в тонких летних кроссовках немеют от холода.
Облачко пара вырывается изо рта. Шмыгаю носом и прислоняю красные ладони к губам, чтобы немного согреть дыханием.
Темно, на остановке пусто. Долгожданный автобус не торопится, выворачивая из-за поворота. Я с нетерпением переступаю с ноги на ногу в ожидании тёплого, полупустого нутра пазика.
В пути долго, успеваю поспать и немного отогреться.
Учебка встречает серым крыльцом и невыспавшимися, спешащими студентами. Я опускаю голову и пристраиваюсь в конец потока идущих. Кто-то задевает меня плечом и посмеивается. Догадываюсь кто, но опускаю голову ниже.
Главное, прожить ещё один день…
— Ромка, — чужая рука ложится мне на шею, — ты когда тряпки свои старые выкинешь и уже оденешься нормально? Мне трудно дышать.
— Да отстань ты от него. — Второй голос, становится внезапным защитником. — Что можно взять от убогого вонючки? — раздаётся смех и двое уходят, отпустив меня.
Неважно, что думают другие. Я смотрю на свои старые, потрёпанные кроссовки и иду вперёд.
После занятий спешу к выходу.
— Ромка! — Слышу голос своего постоянного обидчика. Ускоряю шаг. Не успеваю, меня снова хватают за шею. Я замираю.
— Ты уже уходишь? — Голос вкрадчивый и раздаётся над самым ухом.
Молчу. Дёргаю плечом, хочу освободиться.
— А как же наши забавы?
Я всё ещё не отвечаю, смотрю на белый снег. Боковым зрением вижу — их много.
— Наш Ромка бука и молчун, собирается бежать!
Вокруг смеются, а у меня в груди бешено колотится сердце и даже на морозе, по спине стекают капли пота.
— Поговоришь с нами?
Отвечаю «да», ведь помню — оно лучше, чем «нет».
Из толпы доносятся крики и смех: «Отпусти вонючку. Пинка ему и пусть катится! Зачем тебе разговаривать с этим убогим?».
— Ой, да всё! — Обидчик резко толкает меня, и я падаю в сугроб.
Поднимаюсь, пытаюсь бежать.
Руки трясутся, а ноги не слушаются. В кроссовках очень скользко. Вновь падаю, и за спиной раздаётся дружный гогот.
Рывком встаю, спешу, но всё равно смотрю на обувь.
Тонкая куртка расстёгнута, шапка осталась где-то в сугробе. Лицо, мокрое от снега, начинает гореть на морозе, намокший свитер покрываться едва заметной коркой льда.
Единственная радость — сообщение о поступлении зарплаты. Улыбаюсь и тороплюсь на подработку.
Совсем скоро мне будет тепло.
У торгового центра звонит телефон. Смотрю: «мама». Поднимать не хочется. Сбрасываю и кладу телефон в карман, но он звонит настойчиво.
Закрываю глаза прежде, чем сказать «алло».
— Сынок, как дела?
— Нормально.
— Спроси, как мать поживает! — она злится.
Тороплюсь узнать:
— Как ты?
— Рома, вышли денег сколько есть. Мне…
Вешаю трубку. Не хочу слышать об очередных проблемах.
Продолжаю стоять у входа и смотреть на кроссовки. Резко вдыхаю морозный воздух и от этого колет в груди. По щеке непроизвольно бежит слеза. Хочу кричать, но просто сжимаю кулаки.
Вытираю солёную дорожку и достаю телефон. Мне нужно перевести все деньги матери.
Мне нельзя говорить «нет».
Поднимаюсь на третий этаж к магазину одежды. Не хочу переступать порог…
Администратор уже ждёт меня, а разглядев, хмурит брови.
Сухое приветствие и мы идём на склад. Здесь, я впервые.
Мне объясняют объём работы. Задача простая — цеплять магниты. В глубине души радуюсь, что не придётся таскать тяжёлые коробки.
Я остаюсь один.
Монотонная работа очищает разум. Досада о потерянных деньгах утихает. Сейчас есть только я, коробки и магниты. Вместо музыки — тихий гул тусклых ламп. Металлические стеллажи загораживают обзор, но он мне не нужен. Ощущаю защищённость и свободу от всех.
Как же хорошо в своём одиноком мире.
Музыка замолкает, и моя вселенная гаснет.
Замираю и закрываю глаза. Хочу спрятаться под одеялом с головой. Слышу чьи-то шаги. Они сейчас или там, в детстве?
Калейдоскоп картинок прошлого, накрывает внезапно.
Холод пробирается под одежду. Я один в остывшем, пустом доме. Мать третий день празднует наступающий Новый год.
Слышу скрип половиц под тяжестью чужих ног.
Дрожу от страха. Прячусь под кровать. Сердце бьётся о рёбра. Шаги приближаются. Не выдержав кричу:
— Нет!
Злобный рык чудовища совсем рядом. Острые зубы вонзаются в ногу и вытягивают меня из укрытия. Ору так, что хрипнет голос.
Мои руки трясутся, а рана кровоточит. Содрогаюсь и рыдаю как девчонка. Болезненный удар мохнатой лапой и ужасающий рёв заставляют замолчать и открыть глаза.
Передо мной огромный серый волк с оскаленной пастью. С клыков зверя капает слюна вперемежку с моей кровью. Замираю и случайно заглядываю в жёлтые глаза монстра. Вижу только жгучую ненависть.
Вздрагиваю и снова плачу. Зверь в новом рывке бросается на меня…
Я один на один с чудовищем.
Зажигается лампа и возвращает мне свет. Прошлое уходит вместе с мраком.
Вытираю мокрый от пота лоб рукавом. Организм совсем не слушается.
Ненавижу темноту.
Очередной магнит падает и теряется где-то под полками. На негнущихся ногах приседаю на корточки и слепо шарю руками. Вместо тёплого пластика пальцы нащупывают холодный металл.
Достаю и всматриваюсь в овальный медальон на длинной цепочке. Скалящийся серебряный волк. Дрожь пробегает по телу. Что это?
— Ты закончил?
Администратор входит неслышно, я вздрагиваю и прячу кулон в кармане. Отвечать не имеет смысла, просто киваю.
Мы быстро проверяем объём работы, и я отправляюсь домой.
Мне очень холодно.
Маленькая комната встречает включенным светом.
Ключи и лапшу быстрого приготовления выкладываю на тумбочку рядом с чайником. Не тороплюсь снимать куртку и усаживаясь на кровать. Тощие колени упираются всё в ту же тумбочку.
Поднимаю ноги и поджимаю их под себя. В животе урчит, и я нажимаю кнопку.
Пустым взглядом смотрю на обувь у порога.
Шипение закипающей воды возвращает в реальность. Закоченевшими пальцами открываю упаковку химикатной еды. Спиралевидный, сухой брикет вызывает тошноту. Сглатываю, но заливаю кипятком. Отворачиваюсь.
Ем быстро, не думаю. Не чувствую вкуса из-за остроты. Пустую банку прячу в мусорном мешке. По комнате витает отвратительный аромат лапши.
Вспотевший падаю на кровать. Вспоминаю — не снял куртку. Из кармана выпадает кулон, про который уже забыл.
Беру в руки и понимаю — мой. Надеваю и чувствую, как серебро холодит грудь. Невольно вздрагиваю, но с глупой улыбкой укладываюсь удобно и смотрю на включенный свет.
Теперь Я владею волком.
Сон липкими щупальцами уносит в прошлое.
Заиндевелый деревянный пол. Боль во всём теле. Уже не плачу. Нет сил.
Через распахнутую дверь залетают хлопья снега. В ночи теряется силуэт зверя. Мне хочется бежать. Вырывается тихий стон.
Волоча ноги подползаю к кровати. Забраться не получается. Я из последних сил сдергиваю одеяло и утыкаюсь в него.
Вокруг темно. Лунный свет пробивается через грязное окно. Облачко пара вырывается изо рта.
Где-то вдалеке слышно чужое веселье. Новый год наступил. Крики и поздравления. А я один… Холодная печь и нет еды.
Не чувствую пальцев ног, но рана болит. Носом идёт кровь, а комната бешено вращается. Живот скручивает спазмом и меня выворачивает наизнанку, но выходит лишь мерзкая горечь.
Не понимаю, где потолок и пол. Встаю и снова падаю. Новый приступ рвоты. В голове стучат молотки.
Слабый скрип вместо голоса:
— Мама… — вокруг всё меркнет, сознание уплывает.
Потолок. Женский голос. Меня куда-то несут. Я живой?
— Мама…
— Ромочка, это я баба Люба. Ты не двигайся, мы в больницу едем.
Я не могу говорить, круговорот уносит меня вновь…
Просыпаюсь в холодном поту. На груди давит медальон. Со злостью срываю цепочку и швыряю в угол комнаты. На шее остаётся кровоподтёк.
Это всего лишь сон. Пытаюсь себя успокоить глубоким дыханием.
До Нового года два дня.
По дороге к дому смотрю на потрёпанные кроссовки. Из раза в раз не чувствую пальцев ног. Почти накопил на новую обувь. Магазин, лапша и тумбочка — давно отработанный маршрут. Медальон на моей груди холодит и греет одновременно. Волк в моей власти и больше не смеет являться.
Завтра… завтра я перестану мёрзнуть. Зверь стал моим амулетом?
Телефон звонит поздно. Сомневаюсь, брать ли трубку.
— Алло?
— Ромочка, это баба Люба.
Невольно улыбаюсь.
— Рома, мамка твоя померла. Приезжай. Хоронить будем.
Улыбка пропадает с моего лица. Молчу. Что я чувствую? Мама…
Внутри оборвалась нить, но слёз нет. Я мёртвый младенец, которому обрезали пуповину. Чувствую пустоту и немного грусть.
— Ромочка, ты слышишь? Как ты там, родной?
— Я приеду. Хоронить на Новый год будем?
Она вздыхает мне в трубку.
— Да. Дорогу не забыл ещё?
— Помню.
Отключаю телефон и укладываюсь в постель. Желудок отказывается от ежедневной порции.
Под потолком — зажжённый свет.
Дорога до деревни отнимает много времени. Поезд всю ночь, а потом и электричка.
Деревня встречает предрассветным мраком.
В доме бабы Любы включен свет. В нашем зияют чёрные провалы без занавесок. Не хочу заходить. Топчусь у калитки.
— Ромочка!
Окрик бабы Любы, как спасение.
Оборачиваюсь, но головы не поднимаю.
— Заходи скорее. Нечего на морозе стоять.
Я по привычке, смотрю на обувь и иду вперёд.
У соседки расчищена тропинка и из дома доносится аромат приготовленной еды.
— Какой тощий! А ну, скорее мыть руки и за стол.
Она много говорит и спрашивает. Отвечаю коротко, но чаще киваю.
Узнаю, что мать привезут ближе к обеду. Баба Люба рассказывает, что наготовила на поминки. Я всё слышу, но слова проходят сквозь меня и не находят внутри отклика.
Что со мной?
Машина подъехала. Поставили две табуретки. Простой гроб, а в нём она. Сколько я не видел собственную мать?
Худая, жёлтая. Не лицо, а восковая маска.
— Прощайтесь.
Мои ноги примёрзли и отвергают движения.
Нас всего трое. Я, баба Люба и седой мужчина с тростью, которого я не помню. Это и неважно, нужно попрощаться с той, которая меня родила.
Не испытываю сострадания, но внутри чувствую ещё одну дыру.
Наклоняюсь и целую мёртвую плоть в лоб. Мои колени подкашиваются.
Положено сразу перекреститься, но я нелепо размахиваю руками и задеваю кулон на груди.
Пальцы непроизвольно оглаживает холодящий металл.
Я смогу сказать нет!
До кладбища доехали быстро и молча.
Скрип снега под ногами. Могил не видно, вокруг печальные надгробия, укрытые снежной простыней.
Оглядываюсь. Нахожу взглядом могилу отца. Я его не помню, а мать так и не поставила фото на деревянном, покосившиеся кресте. Рядом с безымянной могилой, чернеющий провал в мёрзлой земле. Их хоронят рядом… Хочу смеяться, но только слёзы проступают на глазах.
Гроб спускают внутрь тёмной утробы.
Наблюдаю, как зияющая, голодная пасть заполняется комьями снега и земли.
По телу бегут мурашки. Я больше никогда не увижу эту женщину.
Осталась только полная свобода.
За столом нас снова трое. Седовласый, смотрит на меня слишком пристально. Мне неловко. Чувствую — краснеют щёки.
Еда вкусная, но не хочу больше сидеть за одним столом с незнакомцем.
Иду домой и с опаской переступаю порог. Холодно, темно и грязно. На столе мусор и посуда, покрытая плесенью. По полу разбросаны коробки, пакеты и бутылки вперемежку с непонятным тряпьём.
Всего две комнаты. В детстве они казались больше. Прохожу дальше. На когда-то моей постели засаленное, коричневое одеяло.
Печь холодная, но рядом лежат поленья.
Закидываю в топку щепу и пытаюсь на столе отыскать спички. Они находятся на полу, среди пустых упаковок от пельменей.
Пакеты использую как розжиг.
Яркий огонёк загорается и целлофан плавится. Горящие капли падают на сухое дерево и вот уже щепки горят не хуже спичек. Подбрасываю дров.
Минута тянется за минутой. Яркое пламя притягивает взгляд. В огне мерещатся жёлтые глаза, оскаленная пасть и мохнатые лапы. Я дома, совсем как раньше…
Трясу головой, чтобы отогнать воспоминания. Машинально хватаюсь за кулон на груди.
Больше нет беззащитной добычи, хищник — я.
Не замечаю течения времени, уже стемнело. Раздаётся скрип входной двери и чьи-то шаги.
— Выметайся из этого дома.
— Нет. — мой голос дрожит, но я больше не мальчишка.
— Маленький ублюдок, нельзя говорить мне нет!
Вздрагиваю, пытаюсь подняться, но не успеваю. Удар волосатой рукой приходит прямо в нос. Комната кружится.
— Ррр-омка, ты как был щенком, так и остался!
Он возвышается надо мной. В жёлтых глазах мерцает пламя из открытой печи.
Я ползу, не поднимаю головы. Ноги отказываются слушаться. Носом идёт кровь, ладони вспотели. Чувствую каждый удар своего сердца.
Позади шелест. Он готовится к нападению. Хватаюсь за одеяло и пытаюсь спрятаться, но седовласый бьёт первым. Я вою от боли, и на глазах появляются слёзы.
— Нет, пожалуйста… — почти молю сквозь плачь.
Второй удар тростью приходится всё по той же ноге. Я оглушён собственным криком.
На полу в куче мусора нащупываю бутылку.
Теперь я сильный…
Жёлтые, помутневшие от времени и пьянок глаза смотрят на меня в упор. Кривые зубы с торчащими клыками оголены злобной усмешкой.
— Ты забыл, что мне нельзя перечить?
— Нет. — голос по-прежнему дрожит, но я открыто встречаюсь взглядом со зверем, а в руке сжимаю бутылку.
Крупная ладонь с волосатыми пальцами, длинными, грязными ногтями отпечатывает след на моём лице.
Я больше не жду. Размахиваюсь, насколько есть сил, и бью монстра по голове. Часть бутылки разбивается и осыпает мелким стеклом нас двоих. Чудовище падает, но мне мало. Подползаю ближе и усаживаясь сверху:
— Я — удар в грудь, — НЕ, — ещё удар, — УБЛЮДОК!
На каждый взмах по слову. Я будто сам стал волком…
Где потолок и пол, не могу понять. Холодно и сыро. Жмурюсь. Открываю глаза. Пробивается белый, дневной свет. На полу разбросанный мусор, грязная одежда, кроваво-ржавое одеяло…
Серый волк больше не скалится, рядом с ним его излюбленная трость. Монстр мёртв.
Выхожу на крыльцо в морозное зимнее утро и набираю полные лёгкие воздуха. Машинально касаюсь медальона, но его нет. Улыбаюсь.
Смотрю вперёд. Нет нужды покупать новые кроссовки.
Я больше не мёрзну.
