Рассказ №3 И пришел ужас

В этом доме по ночам ходит женщина
Сеет по углам пыль и трещины
Твоя душа завещана…
Гр. «Инквизитор»

00. 00. 00 Минуты без времени.
Просыпаюсь, словно от выстрела, подскакиваю на постели и таращусь сонным взглядом в электронный прямоугольник с безжизненными зелеными цифрами, где неумолимый счетчик отщелкивает секунды до того, как из соседней комнаты постучат в стену. Это произойдет ровно в 00. 01.00.

00.00.55.

Я замираю. Скукоживаюсь, подтягиваю на себя колючее клетчатое покрывало, пытаюсь накрыться с головой, но знаю, что без толку. Ведь бетонная стена, занавешенная жутким ковром с двумя уродливыми оленями, все равно проснется и дрогнет от удара.
Поднимаюсь, словно старуха, ищу босыми, мерзнущими ногами, тапочки под диваном.
У меня еще есть время. Свое собственное время.

***

– Апельсины! Мандарины! Яблоки!

Иду по базару, присматриваясь к прилавкам, где разлеглись в пластиковых кроватках маленькие оранжевые солнышки. Желтые, мясистые загогулины бананов и кроваво-красные яблочные сферы.

– Возьми фруктов, красавица, – окликают меня со всех сторон, – какие фрукты, вай, пальчики оближешь.

Но продавец быстро теряет ко мне интерес, когда я беру всего один апельсин и одно яблоко. И даже на эту роскошь мне приходится рыскать по карманам, выискивая там случайно завалившийся медяк.

Холодная морось сыплет с неба уже третью неделю подряд. Кажется, будто сами Небеса заболели энурезом и сейчас без конца мочатся сверху на наши грешные души. От бесконечной влаги промокли не только пятки и платье, даже глаза застлало неприятной, склизкой пеленой.
И только поэтому я, как в плохом голливудском фильме, поскальзываюсь на размокшей банановой кожуре и с громким выдохом «Ох» бухаюсь задницей на асфальт. А вокруг меня цветным веером разлетаются заморские фрукты.
Я понимаю, что выгляжу полной дурой, сидя сейчас в луже вонючей воды, застоявшейся в выбоине, и потирая несчастный копчик, что пострадал от удара. А еще неимоверно жаль апельсин, что весело укатился на проезжую часть буквально в паре метров от меня.
Когда не видишь солнца третью неделю подряд, даже апельсины кажутся маленькими солнышками. Как там у классика – в Маккондо опять идет дождь.
Но делать нечего, я сгребаю свое неуклюжее тело в кучу и пытаюсь подняться.

Потому что мне нужны эти злосчастные фрукты! Нужен апельсин, который я выхватываю из-под колеса черного колеса надменного Мерседеса. И это яблоко, что закатилось под крыльцо магазина модной одежды.

***

00. 00. 56 Олени на стене. Они словно прибыли прямиком из ада, забодав всех чертей и перевернув сковороды с кипящим маслом.
Они нереальны настолько, что кажутся живыми и злобными. Я выросла рядом с этими безумными оленями, которые оживали по ночам и пытались убить меня своими дьявольскими рогами.

***

– Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Потому, что я с севера, что ли,
Я готов рассказать тебе, поле,
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ.

Он смотрит на меня своими невыразимо лучистыми глазами. И его даже зовут Сергей Александрович. А нам всего по восемнадцать, мы молоды и безмятежны. И я продолжаю в ответ:

По кудрям ты моим догадайся.
Дорогая, шути, улыбайся,
Не буди только память во мне
Про волнистую рожь при луне.

А вокруг – фейерверк. Калейдоскоп. Радость жизни, бушующей фонтаном на речном теплоходе, разбивающим гладь легендарной реки.
И я – не студентка первого курса исторического, я – та самая загадочная Шаганэ, в которую так отчаянно влюблен голубоглазый северный блондин, подаривший мне мой единственный в жизни поцелуй.

***

00. 00. 57.

А еще есть запах. Он назойливо сочится из щелей, от него невозможно избавиться. Он вездесущ. Он повелитель, господин и магистр. Запах правит твоей жизнью, запах преследует тебя повсюду. Въедается в кожу, волосы и ногти.
Пропитывает одежду и тащится за тобой по пятам, куда бы ты ни пошла.
Я перестала заходить в магазины после того, как увидела, что продавщица тайком задерживает дыхание.

Кажется, даже олени морщатся от смрада.

***

– Потому что я так больше не могу!

Отец отворачивается, хватает дорожную сумку и порывисто распахивает дверь. Его ждет другая жизнь, я знаю. Подглядела тайком в отцовском телефоне. Тот, другой мир, зовут Надежда, и он прекрасен. Какой-то животной красотой, в которой нет боли и запаха.

– Папа! – кричу я вслед. – А как же я?

Он оборачивается, и последнее, что я слышу от отца:
– Ты сильная, дочка. Ты справишься.

Я больше никогда его не видела.

Дверь захлопывается, отрезая от меня жирный кусок мяса, сочащийся темной, густой кровью. Я остаюсь одна.
Сползаю спиной по стене, понимая, что жизнь… Она не продолжается, она ушла. Закончилась, оставив меня на задворках, заваленных тоннами гниющего мусора.

Но молодой и отчаянный мозг верить в плохое отказывается. Он пытается бороться, доказать тому, кто ушел, что мы сильные, мы справимся. Нам ведь море по колено.

***

00. 00. 58

Правый тапочек зачем-то заполз под диван. Будто они живут своей собственной жизнью – эти вредные тапочки. Я ведь точно помню, что ставила тапки строго рядом, дабы не рыскать за ними в темноте, теряя драгоценные секунды.
Но сейчас мне приходится нагнуться, чтобы выудить из-под дивана эту резиновую дрянь тошнотворного розового цвета.

***

– Извини, но я к такому не готов.
Сергей Александрович запахивается в куртку и уходит в снег, не оборачиваясь. В белый-белый снег. В черную-черную куртку.
И только я остаюсь на спортивной площадке университета. И чувствую, как на мокрые от слез ресницы налипают тяжелые мартовские снежинки.

Наверное, это и стало точкой. Не многоточием и не знаком вопроса. Именно жирной и неприятной точкой. Где же ты, моя Шаганэ?

Мне казалось, что я взлетаю в Небеса, но жизнь бахнула меня по голове, заставляя разом упасть на Землю, теряя по дороге крылья. Но я еще поднимусь! Назло всем вам поднимусь!

***

00. 00. 59

Нельзя включать свет и открывать холодильник. Надо крадучись пройти на кухню, на ощупь взять со стола приготовленное с вечера угощенье, и также крадучись вернуться обратно. Мысленно отсчитывая последние доли секунд.

***

Но я еще боролась! Даже когда пришла на кафедру и попросила взять меня на любую работу, лишь бы та была со свободным графиком. Я была уверена, что вытянусь из трясины, которая с безумной скоростью засасывала в себя мое сознание.

Меня взяли. За безусловные копейки, но взяли. Тогда это казалось мне подарком судьбы. Всего на миг я почувствовала себя махараджей, окруженным увесистыми золотыми слитками.

Вот только это было двадцать лет назад.

А сейчас я крадучись пробираюсь по коридору из кухни в свою комнату, бережно лелея в руках порезанный апельсин. Потому что вот-вот, и стена дрогнет от ударов из другой комнаты

***

00. 01. 01

– Мама?

Не дрожит! Стена не дрожит!
Дрожат только мои руки, которые держат оранжевые дольки. Дрожу я, которая уже двадцать лет в одиночку ухаживает за своей инсультной матерью.

А стена молчит, замерев оленями, раскрывшими рты в тупом изумлении.

– Мама!

Когда-то она была самая красивая – моя мама. Это и роскошные каштановые волосы, падающие тяжелым водопадом на спину, и кошачьи глаза завораживающего изумрудного цвета. И смех, что рассыпался серебряными колокольчиками всякий раз, когда мама, откинув голову назад, заливисто смеялась над очередной шуткой.

Я люблю тебя, мама. Всегда любила. Но только ту, с каштановой гривой волос и звонким смехом.

– Я люблю тебя, мама, – говорю я недвижимому телу, лежащему в грязном памперсе на старой кровати.

Потому что жуткая старуха с клоками спутанной шерсти на черепе, обтянутом желтой кожей, – не моя мама. Это ужас, который принесли с собой из ада те чудовищные звери со стены.

***

01.02.36

Как странно находиться в квартире одной. После того, как бригада Скорой Помощи погрузила тело и умчалась в ночь, предупредив напоследок, что шансов нет.
В квартире, где уже никогда не оживут олени на стене, потому что я сорвала этот дурацкий ковер одним отчаянным движением.
Где нет никого, кроме меня. Где можно открыть нараспашку окна, выгнать назойливый запах и стоять на морозном ветру, вдыхая зимний воздух.

Я ведь могу пойти и включить свет в кухне. И в ванной. И в прихожей. Могу открыть холодильник и нарезать себе сыр, что купила на ближайший Новый Год.

Маленький кусочек Маасдама, что так и называется – сыр с большими дырками. Буквально сто грамм.

Но до Нового Года две недели, а сыр в холодильнике есть. И я есть. И бутылка шампанского, которую мне подарили на работе полгода назад.

Я давно убрала большое зеркало из прихожей, потому что оно показывало неумолимую правду. Оставила только крохотный блестящий овальчик из старой маминой пудреницы.

Вот, в него я сейчас и смотрюсь, перебирая пальцами поседевшие неухоженные пряди.

Я свободна!

***

Я свободен, словно птица в небесах,
Я свободен, я забыл, что значит страх.
Я свободен с диким ветром наравне,
Я свободен наяву, а не во сне!

В голос ору эти строки, размахивая полупустой бутылкой шампанского и раскачиваясь на дворовых качелях.

Из окон дома угрожают, что вызовут полицию, но мне плевать. Я свободна.

В кармане тонкой трелью пиликает телефон, который я, не знаю за каким бесом, взяла с собой.
– Алло! – кричу я счастливым полупьяным голосом. – С Новым Годом!
Мне хочется поздравить весь мир. Обнять Вселенную и написать заявление об уходе.

– Светлана Ивановна, – отвечает незнакомый голос, – нам удалось реанимировать вашу мать. К сожалению, последние когнитивные функции утрачены. Вам надо приехать завтра и забрать ее, мы не можем держать у себя безнадежного больного.

Телефон падает из рук. Вслед за ним отправляется и бутылка шампанского.

Сгорбив плечи, я плетусь домой, чтобы закрыть распахнутые окна и выключить зажженный во всех комнатах свет. Поднять ковер и постараться приколотить его обратно на стену.
Потому что ужас вернулся.