Рассказ № 18 Записки доктора Кандинского

Сияние белых стен ослепило меня. Стеклянные створки купола надо мной раскрылись и я поднялся с кресла.
— Приветствуем, номер MTGH-568391635. Процедура обновления прошла успешно, — сказала девушка в белом халате и протянула мне капсулу с красной жидкостью.
— Выпейте, это “Energy 27” для восстановления. Как вы себя чувствуете?

Я чувствовал легкое головокружение и еще плохо держался на ногах, но хуже всего было то, что я знал, что такое “Energy 27”, процедура обновления и процедура новой регистрации в базе данных, которую она предложила мне пройти, но решительно ничего не знал о том, кто я.

Я знал, что сейчас 2122 год. Мир был полностью урбанизирован и глобализован, человеческая цивилизация достигла своего расцвета. Не было войн, нищеты, преступности, все болезни остались в прошлом, а генетические опыты, регенеративная медицина и нанотехнологии воплотили мечту всех живших когда-то на Земле людей в реальность — мы обрели бессмертие.

Я не вспоминал эту информацию, я просто знал ее сразу, целиком, как файл, загруженный мне в мозг. Эти базовые данные оставались нетронутыми после процедуры обновления, а такой периодической очистке память каждого подвергалась много раз. Это делалось в целях безопасности и заботы — для предотвращения депрессии, которая охватывала людей, если жизнь их длилась слишком долго.

Большой компьютер, в каждом мегаполисе свой, в произвольном порядке выбирал кодовый номер человека и его выхватывали из прежней жизни, чтобы подарить новое рождение. Таким образом, выбор был совершенно непредсказуем, что добавляло остроты ощущений в вечность, обремененную одними удовольствиями.

Было много разных удовольствий и не было смерти — ни в каком варианте. Никто не мог убить никого, даже самого себя — система мгновенно блокировала нарушителя, а после трех попыток отправляла на преждевременное обновление. Система работала идеально.

Я думал об этом, пока ехал к себе домой. Свои мысли появлялись у меня очень медленно, с трудом, а те, что были базовой установкой, вызывали тоску. Мне мучительно хотелось вспомнить хоть что-то, но потом я понял, что это неразумно. Прошлое стерто, каким бы оно не было, да и что в нем могло быть, чего я не получил бы снова?

Следующие дни я провел, не выходя из дома. Большой сенсорный экран мог заменить весь мир. Я просто выбирал желаемое — “Euphoria”, “Joy”, “Triumph”, “Orgasm”, — и через встроенный микрочип сигнал прямиком отправлялся в мозг. Чистые эмоции и ощущения, для достижения которых не нужно было делать ничего. Казалось, большего и пожелать нельзя. И все же этого было мало.

Все это было мне не нужно. Не помню на какой день бесперерывных чередований торжества и оргазма, я впал в дикую истерику. Я кричал и бегал по дому, в котором даже ничего не мог разбить или разбросать — оказалось, что кроме большой кровати, сенсорного экрана и минимального набора техники, у меня ничего не было, а то, что было — все из высокопрочных материалов. Когда я попытался разбить головой сенсорный экран, система меня заблокировала и я отключился.

Сколько часов или дней я проспал — не знаю. И эти слепые пятна в моей и без того пустой голове мне осточертели. Я был безвольной марионеткой. Я сам позволял себе ничего не знать. Я даже не мог отличить свои мысли от тех, что были вложены в меня.

Я посмотрел на часы — 6.13 утра, и с этой минуты я твердо решил следить за временем. Страшно болела голова, но я заметил, что мысли, которые я считал своими, стали появляться все чаще и постепенно вытесняли базовые. Это придавало мне сил, хотя я по-прежнему не понимал как действовать дальше.

Первое, что поразило меня, когда я вышел из дома, это то, что у меня возникло несколько четких вариантов, куда я должен идти. Я не знал этих мест, но их названия, состоящие из ряда чисел, маршруты, а также то, что произойдет в каждом из них, мгновенно всплыло у меня в голове.

Второе — и это было самое худшее, я не мог двинуться с места, если не выбирал один из предложенных вариантов. Мне пришлось подавить закипающую злость и я решил, что просто буду двигаться направо, всегда направо, куда бы это не привело.

Третье, что угнетало меня — слежка. Мне постоянно казалось, что за мной кто-то идет, следует по пятам, совсем близко, вплотную, почти касаясь меня. Я резко оборачивался, но никого не видел. Я был один, если не считать людей, ходивших туда-сюда, но среди них не было ни одного живого лица. И я почти не слышал, чтобы кто-то из них разговаривал. Каждый был так одержим своим маршрутом, что совершенно не интересовался ничем другим.

Я подумал, что будет, если я встану посреди улицы и начну танцевать. Варианты событий теперь уже явственно, в виде полупрозрачных картинок окружали меня. То, что раньше лишь ощущалось как слежка, теперь предстало в виде двух карликов в черных костюмах, парящих в воздухе. Они злобно улыбались и следовали за мной по пятам. Я стал убегать, но расстояние между нами не менялось.

Ирреальность всего происходящего довела меня до дикого приступа смеха. Я убегал и смеялся, задыхался и снова убегал. Если это было сном, то он жутко затянулся. Если же я сошел с ума, и все — от начала до конца — происходило лишь в моей голове, то что тогда было реальностью? Существовала ли она вообще?

Меня лихорадило, я был болен, это ясно. Я не мог найти в себе точку опоры, от которой я мог бы отталкиваться в своих рассуждениях, все кружилось и вертелось, абсолютно все могло быть опровергнуто.

Я мчался, как загнанный зверь, но карлики не отставали, и силы мои иссякали с каждым новым поворотом. Когда я решил, что и это бессмысленно, что это предел всего, что я могу вынести, я увидел как сквозь одну реальность проступает другая, мутно-серая, черно-белая, в которой, казалось, застыл сам воздух. И в этом вязком густом тумане плавали какие-то невообразимые существа, похожие на гигантские эмбрионы с множеством щупалец. Они сновали среди людей, издавая непрерывный гул, присасываясь к ним своими мерзкими щупальцами, источая тошнотворный запах, от которого я чуть не потерял сознание. И сотрясаясь от отвращения, я собрал последние остатки сил, чтобы снова бежать. Думать я уже не мог. Пространства вариантов больше не было, но я автоматически повернул направо.

— Что же, вы, голубчик, Виктор Павлович, совсем разбушевались? — незнакомое лицо с серыми глазами склонилось надо мной и я увидел себя в комнате с белыми стенами.

После того инородного кошмара, что я пережил, оказаться обычным сумашедшим с провалами в памяти было настоящим облегчением. Я пытался поверить в то, что говорил этот человек. Я вслушивался как санитар — один из двух карликов, преследовавших меня, только теперь он был нормального роста — рассказывал как он гонялся за мной с Макаром по всей больнице. Он переворачивал все события так, что его история действительно казалась более правдоподобной.

Человек с серыми глазами, который вел себя как главный, внимательно его слушал. Я переводил взгляд с одного на другого. Я силился подавить интуитивное ощущение, что они разыгрывали передо мной чудовищный спектакль, смысл которого убедить меня в том, что я сумашедший. Я почти смирился.

Человек, который делал вид, что знает меня очень хорошо и является доктором, как-то по-особенному взглянул на двух бывших карликов и те молча поняли его приказ. Они собирались повести меня на очистку. Произошел какой-то сбой в их системе, потому что в любой неправильной системе рано или поздно происходит сбой, и я увидел то, чего не следовало.

— Почему вы просто не убьете меня? — в отчаянии выкрикнул я, когда бывшие карлики стали приближаться ко мне. Доктор стоял со скрещенными за спиной руками и качал головой.

— Бог с вами, Виктор Павлович. Зачем нам вас убивать? Сейчас вы поспите и все будет хорошо.
— Вы не можете, не можете? Вы можете стереть память, отнять свободу, заставить всех поверить в вашу поддельную реальность, но не можете убить? Иначе вы бы давно это сделали. Почему?

Санитары держали меня с двух сторон, ожидая дальнейших распоряжений. А я и не пытался сопротивляться, пронзенный внезапно открывшейся мне истиной.

Ведь неизвестно, что было правдой в базовой установке. Действительно ли существовало бессмертие? Они могли бы очищать память каждого человека каждые несколько лет его обычной жизни или даже каждые несколько месяцев. Что мешало им делать это каждый день, если набиралось необходимое количество эмоций?

Мысль моя развертывалась, вспышками фиксируя одно за другим ужаснейшие прозрения. Все так, все так! Им не нужна наша смерть, им нужна наша память, пережитые эмоции, которые сами они каким-то образом пережить не в состоянии, и эти эмоции нужны им как пища. Это и есть их пища. Какая изощренная скотобойня, в которой нас не убивали, а медленно-медленно, высасывали нашу жизнь. Какой ужас! Кто поверит мне?

— Если вы все равно сотрете мою память, скажите, так ли это? Кто я? Дайте мне узнать, хотя бы на одну минуту узнать правду!

Но мне дали большее. Я снова сидел в комнате с ослепительно белыми стенами и смотрел на раскрытую тетрадь, в которой кривым почерком была записана эта история.

Я больше не видел другую реальность, а уже длительное время жил в реальности года 1878, в городе Санкт-Петербурге. Но была ли она настоящей? Я никогда не мог избавиться от мысли, что однажды меня заберут и снова сотрут мне память. Свою прежнюю жизнь я так и не вспомнил.

Они называли меня Виктором Павловичем, но это не было моим именем. Виктор Павлович Кандинский — узник психиатрической лечебницы, в которой, как мне говорят, раньше я был психиатром. Но я ли это? Я ли? Кто же тогда? И кто вернет мне мою память или сотрет навсегда, чтобы я не испытывал этих страданий.