Рассказ №29 Переносимая ложность бытия

СЕВЕР

Все знают, что молодой человек, располагающий хворающими родственниками, должен подыскивать себе место в коридоре Иччи, что ведёт к божественной железной двери Хаан. Заняв место, нельзя пропускать ни дня — молись усердно утром, днём и вечером, склоняй спину богобоязненно и приноси дары ежедневно.

Айтал исполнял все требования. Утром он вновь занял место — в третьем ряду от двери, отвоёванное у других просящих, когда малыш Одун после года молебен дождался таки выздоровления матушки.
Здесь пахло железом, потом и благовониями, которые ранним утром расставлял вдоль стен мудрый Суодэр. Узкий коридор будто сдавливал плечи просящих тисками покрытых инеем стен. Изо ртов шепчущих молитвы вырывались облачка пара — сворачивались змейками от сквозняка и ускользали в сторону города, постепенно исчезая.

Айтал видел дверь Хаан за склоненными спинами — массивную, покрытую ржавчиной, ледяную. Её покрывали выбоины — отчаявшиеся просители теряли веру в божество и ломились внутрь, забыв о великой силе, скрытой за ней.
Айтал втайне мечтал изрисовать дверь Хаан — покрыть ледяными узорами, как стены своего дома. Лет пять назад он отыскал на останках старого города специальные баллончики с красками. И теперь ни одна поверхность не ускользала от его придирчивого взгляда. Он использовал бы самую верхнюю глубокую выбоину, чтобы обыграть её и изобразить чёрное солнце. А ещё…

Айтал одумался, отогнал мысли и усерднее обычного зачитал молитву, представляя отца. Хрипы, которые лишили отца голоса и предвещали скорую погибель, проникали в слова прошений Айтала, отзывались в его голосе, пульсировали, чтобы отразиться от стен и добраться до Бога. Он был искренен в молитвах — иначе всё, как говорят предания, оказалось бы бесполезным.

Отец был болен уже больше года. Айтал чувствовал — по теряющим резкость движениям, по кашлю, сбивающим снег с подоконников, по прикрывающимся от боли векам, что жизнь покидает отца. Именно поэтому он молился с каждым днём всё тщательнее, хватаясь за последние шансы быть услышанным.
На вечер — время жертв — Айтал заготовил плоть эргиса — редкой красной змеи из дальних морей, которую купил на последние деньги на странствующем рынке. Чем изысканнее приношение, тем больше шансов быть услышанным.

Когда все начали вставать со своих мест, готовясь вернуться к городским будням, в коридор из главной боковой двери шамана вышел мудрый Суодэр.
— Напоминаю, — сказал мудрый Суодэр, скрестив руки. — Ровно через неделю — праздник Ускул. Множество поколений ушло с тех пор, как великий Хаан захлопнул за собой дверь, уединившись в вечном самопознании. Подготовьте лучшие дары. Помните — ваши близкие ещё дышат только благодаря вам. Пользуйтесь шансом, чтобы даровать им жизнь, а себе — надежду.

Конечно, Айтал помнил о празднике. Но теперь, вдохновившись словами мудрого Суодэра, он решил для себя окончательно и бесповоротно — на праздник он принесёт в жертву Хаану плоть Армаана — несущей ледяное пламя птицы, не столь редкой, сколь смертоносной. Только один безумец, если верить легендам, смог достать кусок крыла Армаана — и его брата отпустила лихорадка в течение недели.
Да, это было давно, да, это лишь легенда, да, это смертельно опасно, но почему бы не попробовать стать вторым? Тем более, в такой знаменательный день. Возможно, это последний шанс.

***

Айталу снился кошмар.
Он молился в коридоре Иччи, поднял глаза и увидел, что дверь Хаан открыта. Айтал огляделся по сторонам — вокруг не было ни одного просителя.
Айтал чувствовал ледяной страх. За дверью было темно и как будто пусто.

Во сне он хотел развернуться и сбежать, но тело двигалось вперед само собой. Он выдохнул, и красная змея вырвалась облачком на воздух, устремляясь к двери Хаан, освещая всё вокруг.
Позади оставался ледяной город с вечным снегом, с морозом, от которого иссыхала кожа и саднили лёгкие, со льдом, который никогда не растает. А впереди…
Красная змея осветила красную от тепла пустошь.
Айтал почувствовал жар.

Он зашёл в дверь Хаан и оказался в согретой жаром яростного солнца пустыне. Воздух вибрировал, а горло обжигало. Страшное, желанное место. Здесь отец мог бы согреть лёгкие. Здесь он мог бы жить.
Айтал подскочил с кровати и скинул двойную меховую накидку. Пот выступил на лбу и уже начинал леденеть.
Отец кашлял за стенкой. Кашлял надрывно, так, что стонали стены.

Айтал заглянул в комнату к отцу. В углу скрипела дровами печь — как бы сильно не растапливал её Айтал на ночь, толку от неё было не слишком много. В такой мороз даже огонь перестаёт быть стихией. В углу были наставлены друг на друга шестнадцать обогревателей — так их называл мудрый Суодэр. Айтал достал их из самых разных мест — разыскал в поглощённых снегом многоэтажках старого мира, выменял у хмурых скитальцев, заработал на помощи в котельной. Все обогреватели были подключены к единственному источнику питания — проводу, тянущемуся вдоль стены. Именно он — пусть и с перебоями — питал город из котельной.
У отца в комнате было тепло. Более или менее.

Айтал склонился надо отцом и взял его руку в свою:
— Мне пора.
Отец не отреагировал. Его холодные пальцы ослабли, потеряв силу. Айталу показалось, что его глаза закатились, когда он изогнулся в очередном приступе кашля.
— Я справлюсь, — сказал Айтал в первую очередь себе, отпуская руку отца и вставая с колен.
Времени было всё меньше.

Айтал выглянул в окно, подпоясал шубу и принялся собираться. Лет пять назад он наткнулся на небольшой склад оружия, когда исследовал старый город, пытаясь найти как можно больше обогревателей. Маленькие продолговатые железяки — пистолеты, как их прозвал шаман — мудрый Суотэр изъял сразу. Как и большую часть находок. Айтал успел спрятать только один автомат — в нём было тринадцать патронов — и приличную охапку динамита. Это оружие Айтал знал — видел, как мудрый Суодэр пользовался им, когда подрывал проходы в боковые туннели бункера. В безопасном отдалении от Хаана, конечно.
Айтал взял всё, что могло пригодиться — автомат, динамит, верёвку, спички, перекус, древний бинокль, нож, небольшую аптечку, которой почти невозможно воспользоваться на морозе в перчатках. Он боялся так, что хватал всё, что попадало под руки, утрамбовывая в вещмешок.
Айтал не знал — ему почти ничего не понадобится.

ЮГ

Вердик закончил привычный ритуал простукивания стен и обернулся к сестре.
— Все, пора на выход, — сказал он.
— Там дышать нечем, — жалобно сказала Тонечка, кутаясь в одеяло.
— Зато прогреешься, и так уже третий день кашляешь.
Тонечка нехотя раскуклилась из одеяла, а Вердик зашагал к двери, стараясь беречь пальцы ног от выщербленных булыжников на полу.

Вердик поднялся по лестнице со стрертыми ступенями и вытянул палку из ржавых петель.
— Ворота открыты! — торжественно сказал он. — Мадама может выходить.
При слабом свете масляной лампы было видно, что Тонечка слабо улыбнулась. Папа всегда так говорил маме, пока их двоих не забрала сухотка.
— Мадама поспешает! — сказала Тонечка и, откашливаясь, поскакала по камням не в пример быстрее Вердика.
Добравшись до лестницы, она закрутила вентиль лампы и сунула ладошку вперед.
Даже в полной темноте Вердик безошибочно нашел ее руку и крепко сжал.
— Вперед, — сказал он, — сегодня не так уж и жарко.
Конечно, он врал. Жарко было так же, как и всегда.

***

От сухого воздуха Тонечка раскашлялась еще больше. Вердик выдал ей влажную тряпку, чтобы прикрыть лицо от ветра с песком, и помог вскарабкаться на каменный куб. Камень был гладким. Говорили, что раньше из него торчала железная голова неведомого мужчины с усами, но ни усов, ни головы не осталось.
— Сиди, грейся, — сказал Вердик. — Если на тебя наткнется Спрыг, просто кивай и со всем соглашайся.
— А если он вопросы будет задавать?
— Спрыг? Вопросы? Он же источник мудрости, а мудрости хочется изливаться наружу. Говорю же, просто кивай почаще. Он быстро от тебя отстанет.

Вердик огляделся. Дом, в подвале которого они жили, стоял на самом верху улицы. Раздолбанная дорога, убегающая вниз, бесстыдно демонстрировала внутренности. Наверху было серое покрытие, дальше шли обработанные камни, которые к низу становились все грубее. В глубоких трещинах был виден песок.
— Пойду искать вобров, но учти, что я тебя из виду не выпущу. Никуда не убегай!
Тонечка не ответила. Тонкими пальцами она трогала мокрую тряпку на лице, а потом чертила на камне быстро высыхающие линии.

За сестру Вердик сильно не беспокоился. Большие хищники выходят на охоту ночью, да и люди днем стараются без лишней нужды не высовываться под солнце. Впрочем, поторапливаться все-таки не мешало.
Вердик спрятался в железный остов старого самоходного механизма. Спрыг каждый раз плевал в него, когда проходил мимо, а это означало крайнюю степень его отвращения. Тратить свою слюну просто так! Немыслимо. Только в проклинательных целях.

Минут через десять Вердик заерзал. Металл нагрелся на солнце так сильно, что даже от немногих оставшихся деталей исходил невыносимый жар. Вердик даже подумал сменить покрытие, но тут увидел трех вобров, которые тащили толстые белые коренья губочника.
Вобры хоть и выглядели потешно со своими толстыми хвостами и длинными оранжевыми зубами, торчащими из-под рассеченной губы, были довольно опасными, если их рассердить. Попробуй не рассердиться, если у тебя будут отнимать честно вырытый губочник!

Вердик ничего силой отбирать не хотел. Он развязал кожаный узелок и двумя пальцами достал несколько лоскутов, обернутых вокруг небольших камней.
От лоскутов исходила такая резкая вонь, что Вердик сморгнул выступившие слезы. Тонечка отказывалась участвовать в изготовлении охотничьих лоскутов, так что Вердику приходилось справляться самостоятельно, вымачивая ткань в собственной моче.

Быстро, чтобы вобры не успели чего-либо понять, он разбросал вокруг них пять лоскутов. Те, учуяв запах, заверещали, бросили губочник и бросились под ближайший дом.
Они и потом верещали, только уже гневно, наблюдая за тем, как Вердик собирал их законную добычу.
— Спасибо, братцы, и простите! — сказал Вердик. — Вы еще найдете, а у меня такого нюха, как у вас, нет.
Вердик собрал коренья и зашагал вверх по улице. Увидев возле Тонечки тощую фигуру Спрыга, он ускорил шаг. Возможно, сестра уже устала кивать и нужно было переключать внимание Спрыга на себя.

— Так-так, — сказал Спрыг, устремив на руки Вердика яростный взгляд. — Губочник. Сладкий сочный губочник.
— Он самый, — вздохнул Вердик, жалея о том, что не спрятал коренья подальше от жадных спрыговских глаз.
— У вобров, поди, отобрал? — Спрыг поджал губы.
— Сами отдали.
Спрыг всплеснул руками.
— Какой у тебя убедительный брат, девочка! С вобрами может договориться, а может даже и с темнушками!
— С темнушками не могу, — честно сказал Вердик и ткнул пальцем в лодыжку. — Вот, смотрите, одна чуть ногу мне не отжевала. Насилу отбился.
— Всякая тварь имеет желание жить и питаться, — назидательно сказал Спрыг и поправил костяное ожерелье на впалой груди. — Кстати, насчет питаться…
Вердик опять вздохнул и протянул Спрыгу треть добычи.
— Это мне?! — деланно удивился Спрыг. — Хотя ты прав. Как духовный лидер нашей общины, я слишком занят наставлением всех на путь истинный, чтобы еще отвлекаться на поиск пропитания.
Спрыг сунул в рот губочник и захрустел им.
— К слову о пути истинном. Ты, мальчик, заканчивай со своими механизмами. Видел я тут твою очередную поделку — ветродуй с жестянками. Ты что, песчаных демонов хотел призвать?
— Это штука отпугивает темнушек, — мрачно сказал Вердик, — а песчаных демонов никто и не видел. Только вы про них и говорите.
Несколько недожеванных волокон выпало изо рта Спрыга, когда тот распахнулся от изумления.
— Девочка, какой у тебя непочтительный брат! Сначала делает дьявольские звенелки, потом намекает на то, что я выдумал песчаных демонов. Вы их не видели, потому что глазьев у вас специальных нет. А у меня помимо той пары, что на лице, есть еще три дополнительных — духовных. Я ими многое вижу, — добавил Спрыг, поворачиваясь к Вердику спиной.
Вероятно, где-то в области затылка и находились его дополнительные глаза.
— Скажите, пятиглазый Спрыг, — начала Тонечка, хотя Вердик и подавал ей предостерегающие знаки, — вы видели, где расположен Барьер? Ну, тот, который отделяет нас от края, в котором нет жары, темнушек и болезней вроде сухотки?
Нижняя челюсть Спрыга мелко задрожала.
— Нет никакого Барьера! Это все мысли, насылаемые песчаными демонами! Жара послана в качестве наказания за прегрешения рода человеческого, а вы, вот этими самыми разговорами, только ее усиливаете! Я запрещаю подобные бредни! Звенелки запрещаю!

Спрыг еще долго подпрыгивал и орал что-то про механизмы, сгубившие большую часть городов, про нечестивых детей, чьи родители померли от скверны, и про неуважение к признанным лидерам общины.
Напоследок Спрыг вырвал из рук Вердика оставшийся губочник и зашагал прочь на длинных ногах.
— Ничего, — сказал Вердик и погладил плачущую Тонечку по голове, — у нас вот-вот соплюйки в подвале поспеют. Наедимся супа до отвала.
— Не люблю соплюек, они склизкие, — сказала Тонечка и выдала такую очередь кашля, что Вердик заволновался не на шутку.

СЕВЕР

Айтал неожиданно вынырнул из темноты. Он был уверен, что давно мёртв, и небытие — пустое, тихое, чёрное — поглотило его. Поглотило так глубоко, что вновь обретенное ощущение покрытых морозной корочкой губ скорее пугало, нежели радовало.
Айтал попробовал оглядеться, но макушку пронзила молния. Боль треснула в черепе, расползлась по позвоночнику, обожгла льдом в паху.
Он успел увидеть лишь вещмешок — точнее, то, что от него осталось— перед кушеткой и безучастное лицо отца, который, не двигаясь, смотрел в стену, которую от пола до потолка покрывал изысканный пейзаж руки Айтала. Лишь два образа — и снова потерял сознание.
Снов не было.

***

Когда Айтал вновь очнулся, он не спешил делать резких движений.
Сначала попробовал восстановить в памяти всё, что случилось, но сознание подбрасывало ему только отдельные картинки. Слишком велик был прилив адреналина и слишком серьезная была травма, чтобы собрать все воедино.
Картинка первая — он идёт по ледяной пустыне, и снег привычно обрушивается с небес на узкие плечи. Вдали виднеются холмы Моити — именно там по преданиям водятся Армааны. Когда-то — сотни лет назад — это был город в городе. Огромные небоскрёбы, как говорил мудрый Суодэр, тянущиеся к небесам. Сейчас же — когда всё занесло снегом — они обратились в холмы, которые облюбовали смертоносные птицы.

Картинка вторая — Айтал прячется за скрученным в спираль холмом — когда-то чёрным и отражающим солнце, а теперь похожим на огромную льдину. За небоскрёбом Айтал видит двух Армаанов. Один из них поднимается в воздух и взмахивает крыльями так, что снег вокруг него скручивается в маленькие смерчи и сбегает в ужасе. Брачный танец.

Картинка третья — Айтал пытается прицелиться, выглядывая из-за скрученного в спираль холма. Нажимает на спусковой крючок… Не получается. Айталу не хватает сил, чтобы продавить его. Он слишком устал от нескольких часов пути. И автомат промёрз так, что не может сделать ни одного выстрела. Он начинает оббивать автомат о то, что раньше было вершиной небоскрёба, и привлекает внимание Армаанов.

Картинка четвёртая — он бежит. За спиной взлетело в небо самое страшное из существ, каких Айтал видел — самка Армаана. Её рот вертикален, губ нет, видны лишь зубы, открывающиеся в такт её дыханию. Крылья её закрывают всё небо, чёрные перепонки на синей коже вибрируют, как будто маленькие шмели, навсегда вшитые в неё. Когти — чёрные, длинные, металлические на вид — свисают над снежным полотном словно безжизненные, но именно от их вида становится страшнее всего.

Картинка последняя — Айтал летит над городом. В его плечо впился коготь Армаана. Айтал левой рукой достаёт из вещмешка ножи и одним движением, в которое вложены вся воля, все силы, весь страх за жизнь отца, пытается спастись. Когти разжимаются, и Айтал летит вниз…
А дальше — темнота. Кто подобрал? Как домой доставили? Осталась ли при нем плоть Армаана?

Айтал открыл глаза. Отец всё так же смотрел в стену — на картину сына. Там был изображён город — таким, каким его представлял Айтал. С небоскрёбами, с дорогами, кишащими людьми, с солнцем, которое даровало тепло. И без снега.
Но отец был безучастен. Как будто кто-то отвернул его от сына. Айтал аккуратно опустил взгляд. Вещмешок весь в лохмотьях. Автомат, видимо, утерян. Динамит торчит из дыры. А где…
Айтал повёл левой рукой и упёрся в твёрдое, ледяное. Он так и не отпустил коготь Армаана. Даже когда был без сознания.

Айтал выдохнул, закрыл глаза и подумал, что нужно набраться сил — сколько бы времени ни прошло. На праздник Ускул он должен успевать. Но вот если не сработает…
Айтал отбросил мысли, которые пришли внезапно и показались безнадёжными, а главное правдоподобными, и закрыл глаза.
На этот раз был сон. Айтал вставал с кровати, брал вещмешок, доставал оттуда плоть Армаана и вгрызался в неё, выкрикивая проклятья равнодушному богу. В дверь входил мудрый Суодэр и говорил:
— Никакого Хаана нет, друг мой. Разделим трапезу?
Айтал доставал из вещмешка динамит и заталкивал в глотку мудрому Суодэру, не прекращая проклинать Хаана. Мёртвый отец лежал в углу комнаты.

ЮГ

Баба Наста жила через квартал. Вердик решил, что темноты вполне успеет к ней сбегать.
— Хорошую обдувалку ты мне смастерил, — сказала баба Наста.
Она сидела на велосипеде без колес, крутила педали, а вентилятор с лопастями из разношерстных листов пластика, обдувал ее сверху.
— Сердце тренируется и ветер приятный.
Баба Наста не любила подвалы, поэтому жила в сохранившейся на третьем этаже квартире. Одной стены не было, зато потолок был почти целый.

— Вы только Спрыгу не говорите, — сказал Вердик. — Он мою отпугивалку на части разломал.
— Да что с ним разговаривать, — буркнула баба Наста, — у него весь мозг высох. Ожерелье дурацкое на себя напялил и всех жизни учит.
Вердик посмотрел на пол. Сквозь нанесенный песок проглядывал красный узор в красивых загогулинах.
— Тонечка от кашля совсем слабая стала. — сказал он. — Я ее вашими отварами лечу-лечу, но ничего не помогает.
— Это потому, что силы в растениях никаких не осталось, — сказала баба Наста, слезая с потрескавшегося сидения. — Тонечке ватамины нужны. Да не абы какие, а цэшные.
— Цэшные? — переспросил Вердик.
— Ватамин Цэ. Он в лимонах гнездится.
— Где же мне лимон взять? Я их только в детстве пробовал пару раз. Родители на праздники приносили, хотя еще та кислятина.
Баба Наста пожевала губами.
— Они только в оранжереях внутри кольца растут. Там подземная река совсем близко к поверхности расположена, и у жителей воды хватает на полив. Я поспрашиваю у тамошних, может, по старой памяти мне кто-то и выделит парочку лимонов.
— Я вам очень признателен, — сказал Вердик, прижимая руку к руди. — Буду надеяться на их доброту.
— А вот это ты зря, — почему-то рассердилась баба Наста. — Это мы тут друг другу помогаем, потому что иначе нельзя, а они там вконец очерствели.
Слова бабы Насты еще долго звучали в голове у Вердика, пока он в сумерках бежал домой.

***

Дома Вердик чмокнул Тонечку в лохматую макушку и в сотый раз принялся обшаривать стены подвала в поисках тайников.
— Это же нам мама с папой про Барьер рассказывали, — виновато сказала Тонечка. — Что есть возможность проникнуть за него, чтобы жить как в раю. Там ведь ни песка, ни жары. Ты думаешь, что это сказка?
— У нас тут один сказочник — Спрыг, а наши родители верили только в то, что своими глазами видели, — прощупывая стену, сказал Вердик. — Вот найду карту, которую нам папа в детстве показывал, посмотрим, что Спрыг скажет.
— Не помню я никакой карты, — сказала Тонечка. — Вдруг ты себе ее придумал? Целыми днями руками по стенам шаришь, только все зазря.
— Ты просто маленькая была, — мягко сказал Вердик. — А я ее точно видел. И помню, как папа говорил, что где-то на ней Барьер указан.
Тонечка шмыгнула носом.
— Ты никогда не смотрел тот угол, где соплюйки растут. Их же раньше не было.

Соплюйки держались на камнях намертво, но Вердик был безжалостен. Когда камень под его рукой дрогнул, Вердик издал вопль, похожий на вобриный.
— Тонечка, ты гений! — орал Вердик, доставая из проема бумажный сверток. — Будет нам теперь и ватамин Цэ, и лимоны райские.

На следующий день Вердик совершил пробную вылазку. Карта была полна непонятных обозначений, а надписи вообще читались с трудом. Большую половину слов Вердик не знал, а о значении оставшихся догадывался с трудом. Главным разочарованием было то, что слова «Барьер» нигде не не было, да и красного крестика, который мог бы обозначать местонахождение артефакта, тоже не наблюдалось. Зато был красный штамп «совершенно секретно», от которого все равно теплело на душе. Быть хранителем тайны в чем-то очень приятно.
Баба Наста, к которой он забежал узнать новости, ничем не порадовала. Она почем зря ругалась на жадных кольцевых, которые никак не хотели делиться ни лимонами, ни чем-то другим, кроме презрительных взглядов.
Зато она сделала Вердику другой подарок.

— Климат у нас, конечно, говно. Яичницу прямо на уличных камнях можно делать, как на сковородке, — мрачно сказала она, выметая песок. — Скоро все перейдем жить в подвалы, хотя там ревматизм меня и доконает.
Климат! Это слово точно встречалось на карте. Возможно, под этим словом и прятался Барьер.
Согласно карте пульт управления климатом находился в подземном помещении, путь к которому также шел под землей.

К путешествию Вердик подготовился основательно: взял старую лопату, если придется что-то копать, жилет с привязаными звенелками, чтобы отпугивать всех желающих жить и питаться, пару фляг воды и запасную лампу.
Тонечка просилась с ним, но Вердик решил для начала все проверить самостоятельно. Если вдруг он увидит ворота в рай, он непременно вернется за Тонечкой и бабой Настой, а за Спрыгом не вернется. Чтобы пройти через Барьер, нужно хотя бы в него верить.

Копать действительно пришлось, как и сбивать старые ржавые замки. Лопату было жалко, но там, за Барьером, она вряд ли пригодится.
В туннеле, ведущим к нужному помещению, Вердику пришлось несладко. Он насилу отбился все той же лопатой от пяти странных животных с голыми хвостами и полной острых зубов пастью. Размером они были меньше темнушек, но гораздо больше вобров.

На громадной двери никаких замков не было. Металл ее был странно покорежен, а нижний край и вовсе вдавлен внутрь.
Вердик потянул дверь на себя. Он пытался представить себе того, кто пробивался в рай с такой мощью, но в голову лез только образ бабы Насты, которой смертельно надоело крутить педали и выметать песок.

Помещение было огромным. Прямо при входе рядами стояли ящики с жестяными банками, лежали неизвестные Вердику инструменты, а там, куда не добивал свет лампы, мигали огоньки, похожие на светлячков.
Вердику стало страшно, но он вспомнил Тонечку и зашагал вперед.

СЕВЕР

Айтал попал на праздник Ускул с помощью товарищей — несколько добровольцев из просильщиков сжалились над раненым во имя великой жертвы и вызвались подсобить. Они четыре дня отпаивали его травами, смазывали тело мазями и приносили питательные брикеты из запасов самого Суодэра.
В праздник же Ускул они донесли его буквально на себе и усадили на прежнее место.

Айтал, которому уже хватало сил, чтобы говорить, молиться и двигаться, исполнил все ритуалы — в том числе, вечером он принёс в жертву Хаану плоть Армаана.
Другие просильщики смотрели завистливо, но с уважением.
Айтал же теперь чувствовал, что всё, что он делает — бессмысленно. Взгляды просильщиков виделись ему не преисполненными благодатного трепета, а безумными. Дары Хаану — не величественными, а пустыми. Сама дверь — не монструозной стеной, а хрупкой занавеской, отделяющей людей от правды. Глаза Суодэра казались ему не мудрыми, а скользкими, противными.

Столкновение — пусть и краткое — со смертью вывернуло Айтала наизнанку.
Он не удивился, когда через два дня после праздника Ускул, вместо выздоровления, на отца напал очередной приступ кашля — такой силы, что его уволокли к знахарю.
Айтал знал теперь наверняка — отец умрёт. И никакой бог никогда этого не изменит. Дары несуществующему Хаану — особенно.

Он припрятал вещмешок с динамитом поглубже под кровать и закрыл глаза с таким спокойствием, словно ничего не случилось. Он набирался сил. Так решившийся на смерть в последний раз отмечает — в мире нет более явлений, что могли бы изменить его решение.
***
Айтал взорвал дверь Хаан, когда все просильщики уже разошлись. Охрану глупый Суодэр поставить поленился — верил в благоговение глупцов перед мощью несуществующего Бога.
Айтал вышел из бокового коридора и увидел, что за дверью нет ни Хаана, ни спасительной жары, ни телепорта в светлое будущее. Это была обычная комната, покрытая железными панелями. Внутри стояли пульты, которые можно было встретить во многих кабинетах бункера и в коридоре Иччи. Здесь пахло пылью, ржавчиной и застоявшимся временем.

Айтал подошёл и поочерёдно нажал на все кнопки пультов.
— Что же ты наделал? — глупый Суодэр выдохнул за спиной. — Идиот! Именно этот пульт много лет…
— Заткнись, — Айтал не собирался вести бесед. Он пришёл, чтобы изменить хоть что-то.
— Это может обернуться…

Айтар повернулся, подошёл к Суодэру и сдавил ему горло. Он представлял, с каким наслаждением этот глупец пожирал все те дары, что подносили отчаявшиеся просители к двери Хаан.
— Это же ещё хуже… — жизнь покидала глупого Суодэра, но Айтал не ослаблял хватку.
Через пару минут, когда тело Суодэра перестало сотрясаться в предсмертных судорогах, Айтал почувствовал, что стены начинают подрагивать. Издалека — из самых глубин бункера, в который из-за завалов и льда невозможно пробраться далеко — из самой его сердцевины послышался шум. Нарастающий с каждой секундой. Словно Айтал находился внутри безжизненного организма, у которого кто-то запустил сердце. И оно начало биться так, что у Айтала заложило уши.

Он сел на колени, закрыл глаза и впервые в жизни не помолился — он попросил о скорой смерти.
И желание его будет исполнено. Но значительно позже.
Он вернётся сюда ещё раз — уже после того, как климат планеты изменится. Вернётся уже после того, как навсегда снимет шубу, весь в поту и с красным от вездесущего солнца лицом. Вернётся с красками и видением той картины, которую изобразит. Вернётся уже после похорон отца, чтобы запечатлеть то, чего больше никто и никогда не увидит — величественный снежный пейзаж.
Пейзаж, по которому он никогда не будет скучать.

ЮГ

— Нет никакого волшебного Барьера, Тонечка, — сказал Вердик, наблюдая за тем, как сестра, отчаянно морщась, пьет концентрированный лимонный сок из жестяной банки, найденной в помещении с пультом. — Есть машина, которая может управлять погодой. Там куча всяких кнопок, и нужно знать, в каком порядке их нажимать.
— А большая красная кнопка была? — спросила Тонечка.
— Была, — нехотя ответил Вердик. — А рядом с кнопкой было еще кое-что.

Вердик достал меховой сверток и развернул его. На столе лежала шкура животного с очень длинным и густым мехом, а на внутренней ее стороне была нарисована картина.
На фоне сумрачного темного неба была изображена белая пустыня с несколькими высокими холмами странной формы. Над холмами летали огромные белоснежные птицы с устрашающего размера когтями, а снизу на них смотрела крошечная фигурка человека в меховой накидке.

— Я думаю, что эту картину нарисовал он. – Вердик ткнул пальцем в фигурку. – И это, я думаю, даже не картина, а послание. Предупреждение тому, кто придет вслед за ним.
— Тебе, – тихо сказала Тонечка.
— Точно, – ответил Вердик. – Теперь ты понимаешь, почему нет никакого Барьера и почему я не стал бездумно нажимать кнопку.
Тонечка заглянула брату в лицо.
— Ты думаешь, что у нас бы стало так же, как и на этой картине?
Вердик кивнул.
— Я обязательно во всем разберусь, а ты мне поможешь. Кто его знает, может быть, и сможем мы еще застать срединный мир.

Вердик принялся рассказывать Тонечке о своей идее подвести воду к их дому при помощи железных полых трубок, которые он увидел в хранилище.

Дел впереди было много, но на то некоторым тварям и был даден ум, чтобы не просто жить и питаться.