Рассказ №8 Четверо самоубийц

22 июня 2004 года
Сегодня Александр впервые за несколько месяцев не вышел на работу. Деньги нужны позарез, и из-за этого не получается проводить достаточно времени в кругу семьи. Еще год назад, всего лишь один оборот земли вокруг солнца назад Александр был счастлив, по-настоящему счастлив. У него был крепкий и спокойный сон. У него была жена-красавица, каждое утро готовящая для него кофе, кокетливо двигая бедрами, пока стоит у плиты. У него была работа, на которой он был счастлив проводить по 5 дней в неделю. О, да, работу свою Александр очень любил. Он работал следователем в местном отделе милиции. На двери его личного кабинета висела ярко-красная табличка:”Александр Родионович Плисецкий”. Ему нравились его друзья-коллеги, с каждым из которых он был не против на выходных сходить в бильярд, или вечером выпить чашечку кофе. И самое дорогое, что у него было-дочь. Рыженькая непоседа, прямо как её отец. Родители дали ей имя София, не в честь кого-то конкретного, или знаменитого. Им просто нравилось это имя и они уже давно его выбрали. Еще 365 дней назад все было хорошо. Никто и никогда не хотел бы услышать от своего родного ребенка такой вопрос. Вопрос, что не позволит спокойно спать по ночам. Вопрос, что не даст улыбнуться, глядя в глаза своей жены. Вопрос, что заставит ходить на работу до посинения для того, чтобы раздать долги. Вопрос, прозвучавший из уст рано повзрослевшего, даже состарившегося шестилетнего ребенка:
-Папа. А когда я умру?
Острый лейкоз, лейкемия, рак крови-у этого монстра много имен. Но, в отличие от большинства чудовищ, это-действительно может убить. Все началось безобидно. Соня просто начала жаловаться родителям на боли в локтях и коленях, на свою усталость.
-Это ты просто растешь, милая. – Утешали её родители.
Затем София быстро стала терять вес, но когда уже поднялась температура – родителям пришлось обратиться к специалисту, но врач не сразу выявил причину заболевания. Долгое и бессмысленное лечение простуды никак не замедлило течение реальной болезни. И вот, 3 месяца тому назад родители познакомились с понятием “Терминальная стадия Лейкемии”. Большие расходы на лечение и уход за ребенком не сильно спасают положение. Химиотерапия тоже не помогла и сейчас для шестилетней Софии будущее неопределенно и туманно. Даже врачи не знают, сколько ей осталось. Александр постоянно работает, но небольших, сравнительно небольших доходов следователя совсем не хватает на лечение тяжело больного ребенка, все, у кого можно было попросить денег уже внесли свой вклад, а Мария-жена Александра – проливает пот на двух работах. Уборщицей и кассиром в одном и том же магазине. Сегодня Мария вернулась домой немного раньше обычного, в 10 вечера, когда Александр уже собирался ложиться спать. Поужинав в одиночестве, она зашла в спальню, где её встретил вопрос:
-Родная, ты как? – такой неуместный вопрос, но муж Марии все же задал его. Она не ответила. Выждав паузу на Александра упал плачущий и глубоко несчастный человек. Минута бессильных слез, а затем тишина. Так заканчивался почти каждый их день. А утро начиналось не с кофе, нет. А с новой порции пролитых слез.
Сегодня для Александра день был вполне заурядным. Заполнение бумаг, езда по квартирам, снова заполнение бумаг и так по кругу. Вчерашний выходной стал непозволительным ударом по его кошельку, но куда больше ударил по его совести. Чувство вины перед женой буквально распирало его. Ну и что, что синяки под глазами-у неё больше. Ну и что, что руки трясутся-у неё сильнее. И так далее. Эти мысли беспокоили сейчас следователя больше всего.
Раздался звонок, резко, но неуклюже сняв трубку телефона Александр начала диалог:
-Следователь МВД Александр Родионович… – голос в трубке не дал договорить.
-Александр Родионович, здравствуйте. – голос старшего лейтенанта был безошибочно определен Александром. -Здесь два, нет, три трупа. Дело плевое, но прошу приехать.
-Хорошо, говори адрес.
-Записывай…
Через 2 минуты, с сигаретой в зубах, следователь уже покидал пределы участка.
Машину Александру пришлось продать, поэтому все рабочие поездки осуществлялись на совсем новом служебном “Бобике”. Место, названное старлеем было совсем недалеко.
-Частный поселок для богатеньких. – Проговорил вслух Александр, подъезжая к высокому каменному забору, милого на вид, не очень большого дома. Забрав папку с документами, и быстро закинув “ксиву” в карман рубашки, следователь покинул автомобиль и подошел к дому. Возле ворот уже стояла машина скорой помощи и еще один милицейский Ваз. Соседские дома представляли из себя вполне заурядное зрелище. Стройка, что возвышалась над забором соседского участка, где работали сразу десяток человек, а с другой стороны от дома находился коттедж. Недешевое жилье, сразу на несколько семей. Поднявшись по ступеням на веранде Александр дернул дверную ручку. Дверь в дом была не заперта. Смело войдя внутрь, Плисецкий зашёл в убранную прихожую, и, по старому обычаю, не стал разуваться. Пройдя в небольшой коридор, пол издал противный звук, и Александр почувствовал, как доски под ним немного двигаются. Не обратив на это внимания, он вошел в гостинную. В гостинной на диване сидел мужчина в наручниках, на вид лет 28-35, руки, одежда и лицо в крови. Смотрит куда-то в пол, мимо всех. “Чуть младше меня” – подумал следователь. Поздоровавшись второй раз за день со своими коллегами, он начал диалог с вызвавшим его старлеем.
-Я слушаю. Что здесь произошло?
-Александр Родионович, послушайте, тут такое дело. – говорящий поправил кепку со значком, и мельком взглянул куда-то под ноги. – Мужик этот буйный, сил нет. Вызвал нас на дом, говорит в ванной тело жены и дочери, орал в трубку, что их убили. Приехали нарядом, дверь открыта, медленно вошли в ванную-сидит, обнимает тело дочери. Сам весь в кровище, ужас. Ну мы его сразу заломали и в наручники, а он давай сопротивляться и орать: “Невиновен, невиновен я. Ищите убийцу.”. Представляешь, в ванной лежит труп его жены, со вскрытыми венами, вдоль всей руки, а на руках дочь держит, у дочурки его… – молодой милиционер сделал паузу, – тоже самое. В ванной же и нож лежал, а прямо возле входа в ванную котенок, и.. господи. Красивый же был, видно. Рыжий, с пятнышком таким белым на шее, на львенка маленького похож. Да только.. -старлей замешкался и, вытерев пот со лба, продолжил говорить. – Сами увидите. Ну мы сразу подумали на него, что он мог их.. – Лейтенант провел ногтем большого пальца по шее резким взмахом, – да только алиби у него железное. Только что из командировки приехал, выяснили у работодателя без тебя еще, да и соседи подтверждают, что только что домой явился, а трупы уже минимум день в ванной пролежали. Мы, по большей части, все сделали. Этого, – кивнув головой на мужчину в наручниках, – в дурдом, вызвали Вас, следователя, сейчас сделаем дактилоскопию, и замок проверим на предмет взлома. Если все чисто-убийство с самоубийством.
-Как зовут-то их?
-Семья Пастуховых. Отец семейства-Константин, мать-Любовь, а дочь звали-София. – услышав последнее, сердце следователя облилось кровью. Холод начал подниматься из центра груди вверх, к шее, начиная не щекотать, а сразу душить. Почти никто из коллег Александра не знал о его семейном горе, поэтому лейтенант был немного напуган тем, что ответ на такой простой вопрос заставил следователя впасть в ступор.
-Все в порядке? – прервал паузу старлей.
-Да-да, – будто очнувшись ответил Плисецкий, – все в порядке. – Александру стало тошно от одной мысли, что придется увидеться с телом ребенка, что сейчас находится в ванной. Нет, следователь был не из робкого десятка и за годы своей карьеры смог сколотить себе стальные нервы. Кровь, домашнее насилие уже не пугали его так, как прежде, но…
-Пройдемте за мной, – басисто и натужно сказал высокий мужчина в синей робе с белыми полосками на рукавах.
Проходя по дому, Александр подмечал завидное убранство: картины, красивая, совсем свежая мебель, дорогие ковры в каждой комнате, но подойдя к ванной, пройдя буквально несколько комнат, в нос ударил неприятный сладковатый аромат разложения, давно уже знакомый Александру. Взяв из руки медбрата маску для лица, следователь тут же натянул её на дыхательные пути. У входа действительно лежал котенок. Раздавленный. Буквально, выпотрошенный. Его ошметки были разбросаны в добром полуметре от тела. Неприятная картина даже для подготовленного глаза. Зайдя в ванную, картина оказалась хуже, чем Александр мог представить. Женщина, ужасно заплаканная, лежала в ванной, а рядом, на полу, на раскрытом черном пакете лежало тело девочки. Совсем не похожей на его дочь, но все-таки это был красивый ребенок, ровесник Софии. Его Софии.
Еще этим утром Александр думал, что выплакал уже все что мог. Но сейчас, приехав домой, он понимал, как же сильно ошибался.
Фраза дом-работа уже не казалась Плисецкому чем-то ужасным. Куда хуже было оставаться на работе по трое суток, засыпая в собственном тесном и не очень убранном кабинете. По результатам вскрытия смерть той пары наступила в результате потери крови, что очевидно, без следов насилия. По результатам дактилоскопии было выяснено, что отпечатков пальцев “извне” на телах убитых не было, не считая объятий отца, конечно же. Дело было закрыто. Жизнь шла своим чередом, а Софии лучше не становилось. Врачи давали более точные прогнозы, что в состоянии, в котором она находится сейчас она просуществует еще 1-2 года, однако помочь ей уже никак не выйдет. Девочка неизлечимо больна. С другой же стороны ни отец ни мать не могут провести с ней достаточно времени, скрасить её жизнь. Все что они могут, это покупать ребенку лучшие игрушки, на каких только хватает денег и регулярно покупать ей книги. Еще год назад она была бы счастлива, если бы у неё появился уже устаревающий тамагочи, но сейчас они не были способны подарить ей даже улыбку. Александр знал это, однако, ничего не мог с этим поделать.

Прошло уже 4 недели с момента проведения расследования дела на фамилию Пастуховых. И уже со знакомой улицы, но иного адреса вновь пришла “работа”. Приехав к соседнему от дома Пастуховых, коттеджу, следователь покинул служебный автомобиль, и сразу же понял причину вызова. Сейчас он брался за любую работу, лишь бы на месте не сидеть, и лишний раз платили, конечно начальство было довольно, и зачастую на его стол попадали заявления почти никак не связанные с его прямыми обязанностями. Очень часто приходилось брать на себя роль участкового как и в этот раз. Весь забор из дешевого профлиста по адресу, был исцарапан разного рода надписями с примерно одним и тем же содержанием. Подойдя к забору Александр заметил следы краски, уже несколько раз замазывались следы прошлых царапин, но прямо поверх них появлялись новые. Основное содержание надписей “Помогите мне.” или “Мне нужна помощь”. Иногда было нацарапано имя “Константин”, или “Константин Пастухов”, или “Костя”, а также адрес. Тот самый адрес, по которому месяц назад произошло двойное самоубийство. Стучать в двери коттеджа не пришлось, из дома вышел мужчина среднего возраста, лысеющий, но с густыми длинными усами, и сразу же начал:
-Мы вас со вчерашнего дня ждем. – просипел мужчина, и протянул руку в жесте приветствия.
Александр быстро достал удостоверение, что-то пробормотал про звание и должность, представился и пожал протянутую руку. Сразу же после этого закурил.
-Есть подозреваемые?
-Конечно есть. Этот идиот, что семью свою перерезал из соседнего дома. – Мужчина указал костлявым пальцем на соседний дом. Дом Пастуховых. Спрашивать причину подозрений не приходилось, это не имело смысла.
-Пробовали связаться с ним?
-Конечно пробовали. Сначала по-соседски как-то. Мы с ним дружили. Костя хороший парень был. Казался. – Мужчина замешкался. -Он как из командировки приехал, я к нему через день зашел, машина у дома же, а мне соседи и говорят, что его на скорой увезли, по рукам и ногам связанного. Но и пошла молва. Что дочурку свою прикончил и жену. А с неделю назад вернулся. Чтоб он провалился. – С досадой выпалил мужчина. – Мы же тут не одни живем. Снимаем комнату в доме, а страдают все. Уже третий день царапает у нас на заборе. Ни разу не удалось его застукать за этим. Днем никто не видел, а ночью все нормальные люди спят. Он как нацарапает-мы сразу закрасим. И так уже четверо суток. – Александр слушал то, что говорил ему усач, но все же мысленно представлял, что он не здесь. Он часто так делал, когда ему было особенно тяжело, или в моменты, когда усталость начинала брать свое. – Ну так вот. Вчера заявление на него накатали. А последние два дня я к нему домой хожу, в дверь стучу, звоню, не открывает. А машина стоит его. Чего ж он на ней интересно не царапает. Или на заборе своем, а? Ну так что, товарищ следователь, что делать будем?
-Прямых доказательств нет, но я занесу в архив ваше предположение. Сейчас давайте сходим к Пастухову и узнаем, дома он, или нет. – Как-то автоматически выпалил Александр.
Подойдя к дому он поднялся на ступеньки крыльца и стал звонить. Дверь была заперта на ключ, возможно даже снаружи. Естественно, после 10 минут беспрерывных звонков и стуков в дверь, никто так её и не открыл.
-Так и доложу, что подозреваемый на связь не выходит. Возможно, вы ошибаетесь в своих подозрениях, и Пастухов все еще находится в псих диспансере?
-Ну как же ошибаюсь, товарищ следователь, говорю же, сам видел, как он домой вернулся. – Пожав руки, Александр сел обратно в машину, и начал заполнять бумаги. По окончании процесса, завел бобик, и, нечаянно, моргнул фарами. Просто по привычке с вечерних смен. И заметил, что свет на забор падает немного неравномерно. Включив фары снова, следователь заметил, что на заборе что-то есть. На нем что-то написано. Вернее сказать, нацарапано.
Покинув автомобиль, мужчина приблизился и заметил, что тот мужчина ошибся, и весь светло-желтый кирпич все же был также исцарапан мольбами о помощи, от лица все того же Константина. При дневном свете было очень сложно увидеть, почти невозможно увидеть надписи из-за текстуры и цвета кирпича, но стоит посветить на кирпич под любым другим углом и можно ужаснуться от количества надписей на этой стене, на каждом кирпиче.
-Он точно сошел с ума. – Отрапортовал сам себе следователь и направился на следующий, по списку, вызов.

Вновь раскачиваясь на кочках, в очередной поездке на служебном бобике, Александр размышлял. Он пытался связать надписи на стенах и произошедшее в том доме. Много чего ужасного произошло в том доме, но именно мысли о том, что у окружающих порой все куда хуже, чем у него, его успокаивала, хоть и была слегка эгоистичной. Ненароком он сравнивал себя с этим Константином. Если сейчас плохо Алекснадру, если Плисецкий медленно сходит с ума, испытывая страх потерять ребенка и ужас одиночества, то Константин уже обезумел. Он уже на финальной стадии того, к чему Александру еще предстоит долгая дорога. Константин-неизлечимо болен. А Александру еще можно помочь. Можно помочь если вовремя пойти к врачу. Если попытаться все изменить до “терминальной” стадии. Психологические проблемы бывают порой куда более разрушительными, чем физические болезни. Еще несколько дней поездок по домам пьяниц. Взглядов на побои давно потерянных и пропащих людей. Простые вызовы старушек, которым мешают спать громкие соседи, сон на рабочем месте. “Когда я в последний раз видел Марию?” – думал Александр, – “Неделю назад.” – отвечал он себе. Сегодня он снова решил отправиться домой, собрав, свои вещи, он взял стопку новых, свежих заявлений о пропаже и…
Верхним заявлением была папка с именем: “Константин Юрьевич Пастухов”. Быстро развязав узел из киперной ленты, завязанный поверх дела, Александр взглянул на фотографию человека. Это был Константин. Заявление было написано его матерью. Она лично явилась в участок из окраины области, чтобы поведать сына, что покинул психлечебницу, поддержать его, но её сын бесследно пропал. Он не отвечает на звонки и не открывает дверь. С момента фактической же его пропажи прошла уже почти неделя. Быстро написав заявление на имя начальника полиции, о намерении вскрыть квартиру, он отнес его и положил у входа, за стойку с телефоном.
И отправился домой, чтобы ждать утра. Войдя в дом, его встретил запах дешевых духов. Раздевшись, он вошел в спальню. Жена была дома. Вновь после очередной, почти суточной смены, она спала. Она уже потеряла свою фактическую красоту, сильно постарела внешне и набрала несколько лишних килограмм, но была все еще невероятно дорога для Александра. Он лег рядом и обнял её.

Звонок будильника. Такой противный, но будто бы возвращающий пусть и неприятную, но все же частичку прошлой жизни, счастливой жизни. Марии уже не было. На сон у неё есть 6 часов . Она работает по 16 часов каждый день, ей невероятно тяжело. Александр это понимал. Поднявшись, он отправился чтобы впервые за несколько дней привести себя в порядок. Дойдя до работы уже на стойке регистрации заявлений его встретил старший лейтенант, с которым ему довелось вести до злополучное дело.
-Здравствуйте, Александр Родионович, – отдав честь, обратился к нему лейтенант, – заявление ваше уже приняли. Все в порядке, можем выдвигаться.
Единственное, что Плисецкий не любил на своей работе, это возню с бумагами. Одно дело записать пару строчек с именами, поставить галочки где надо непосредственно на задании, и совсем другое сидеть в офисе и потеть над стопкой сложенных бумаг.
Раньше Александру очень нравилось слово “задание”. “Мы едем на задание,” – думал про себя Александр, вспоминая, как в детстве он мечтал стать шпионом. Мать Константина было принято решение не вызывать. С высокой долей вероятности, она уже уехала на первом поезде к себе назад на край области, и уведомят её о вскрытии жилья её сына с помощью письма. Так как прямым собственником дома она не является, вскрытие можно проводить и без её участия.
Оказавшись на месте, у входа в дом их ждало еще два человека, что и должны были заняться вскрытием жилья. “Медвежата” – называл про себя их Александр, однако, уважительно относился к ним. Пожав руки новоприбывшим, медвежата принялись за дело. Вскрыть жилье было не простой задачей. Две советских двери, на каждой по два замка. Вторая входная дверь была особенно “противной”. Верхняя замочная скважина предполагала длиннющий ключ с крестообразной головкой, однако и этот замок поддался. Смоля одну сигарету за другой, Александр не заметил, как пронеслось время. В работу медвежат не входила работа непосредственно в доме, но они были обязаны остаться, так как их помощь еще могла пригодиться, для вскрытия чего-либо еще. Однако один из них сразу уехал. Пол в том же самом коридоре на входе уже был заменен. Совсем новый. Буквально неделю назад заменили. Доски на входе больше не проваливаются и не скрипят. Выйдя из коридора в зал, медленно, крадучись и очень осторожно, Александр резко заглянул в гостинную, удерживая руку на табельном пистолете Макарова, который уже многие годы пылится в кобуре без дела. Резкий поток страха и ужаса ударил по легким и обжигая холодом пополз наверх, распространяясь по всему телу. Вся комната была исписана и исцарапана надписями. Просьбами о помощи, мольбами, молитвами. Обои со стен были безобразно сорваны, а надписи были сделаны обычной шариковой ручкой. В квартире все стояло на своих местах. Пузатый телевизор стоял на ножках в углу комнаты, аккуратно заправленный диван, на котором сидел Константин в их первую с Александром встречу, никак не изменился и не сдвинулся с места, однако стены пребывали в ужасном состоянии. Старлей, заметив промедление старшего по званию, резко, как в кино, ворвался в комнату и замер на месте. Обходя дом, в каждой комнате они не находили ничего, кроме исписанных стен и сорванных и исцарапанных обоев. Дело было явно необычным, и было принято решение вызвать группу следователей. Александра зацепила больше всего именно детсткая. Красивая и аккуратная комната. Буквально три на три метра, зато как хорошо обставлена. Розовые, исписанные обои, аккуратный стол из светлого дерева, яркая, заправленная розовым покрывалом кровать, шкаф и тумба были достаточным украшением этой комнаты. Изучая её Александр заметил, что над тумбой красуется несколько небольших стрелок с надписью “Дневник здесь”.
Не став медлить, Александр открыл тумбу и нашел там небольшую записную книжку в кожаном переплете. В остальном тумба не представляла интереса. Пара игрушек, от взгляда на которые, почему-то, серьезному взрослому мужчине хотелось плакать и альбом с детскими рисунками, который, однако, Александра не заинтересовал. Ждать следователей-занятие не из веселых и интересных, тем более, когда найдена такая замечательная улика. Раскрыв дневник, Александр начал читать.

На первых страницах записной книжки какие-то незамысловатые закорючки и надписи, будто кто-то расписывался, или пытался заставить писать плохо выполняющую свою функцию ручку. Начиная с пятой страницы начинают идти записи:
“Меня зовут Константин Юрьевич Пастухов. Мне 32 года. И я нахожусь и пишу это в полностью дееспособном состоянии. Я никогда в жизни не употреблял запрещенных веществ, я не курю, а к алкоголю не притрагивался уже несколько дней и я могу заявить что все, что описано далее чистая правда. Прошу не подвергать мои слова сомнению, и верить в то, что описано далее. Умоляю никого не повторять того, что сделал я. Вы, скорее всего, можете мне помочь, но никогда этого не сделаете, потому что это будет стоить Вам жизни. Я постараюсь изложить все то, что произошло со мной за последние, чуть больше месяца, моей жизни. Даты я не помню, и не смогу указать четкую последовательность событий, однако постараюсь рассказать все так, чтобы читателю было понятно. Все началось когда я вернулся из командировки. Сотового телефона у меня нет, поэтому регулярно поддерживать связь со своей семьей, даже не смотря на хорошие заработки, я не мог. Поговорив по телефону из отеля со своей женой с вечера, услышав детский смех моей дочурки, я был счастлив, зная, что завтра увижу их. Жена рассказала, что дочь в этот же день споткнулась о пол, у порога, и до крови разбила себе губу. Не разбила даже, а бежала с открым ртом, и чуть зубами себе нижнюю губу не откусила. По моему приезду меня никто не встретил. Дверь была заперта. Замков у нас много. Чтобы никто не украл самых дорогих мне людей. Открывая дверь, я уже напевал под нос, надеясь, что сейчас услышу детский смех и мне на встречу выбежит моя дочь, обнимая меня, а затем в коридоре я увижу мою жену в домашнем халате, которая поцелует меня, а затем мы трое заключим друг друга в объятия. Но этого не произошло. Я зашёл в пустой и холодный дом. Совсем тихий. Беззвучный. Только сраный пол под ногами в коридоре продолжал скрипеть, пока доски гуляли из стороны в сторону, будто пытаясь проглотить мою ногу. Меня давно раздражал этот пол. Еще от прошлых хозяев. Нужно было давно его заменить. И сейчас я очень жалею, что этого не сделал. Войдя внутрь, казалось, что здесь не жил никто совсем давно, если бы не кисловатый запах откуда-то из дома. Зайдя внутрь и пройдясь по комнатам, я всеми силами подал вид, что я дома. Сказал об этом вслух, громко потопал, похлопал в ладоши. Просто, Чтобы отогнать от себя жуть, что пришла с ощущением пустоты в доме. И тут я подошел к ванной. На полу лежала груда мяса, что когда-то была котенком. Рыжим котенком. Зайдя же внутрь ванной я увидел худший свой кошмар. То, что и сейчас стоит у меня перед глазами. Тело моей мертвой жены и дочери. Они были убиты. Я тут же проверил пульс, дыхание, сердцебиение. Не было ничего. Они были мертвы уже достаточно давно, чтобы окоченеть. Я тут же вызвал милицию, а затем, выйдя из предынсультного состояния я просто упал на колени, обнял их и расплакался. Как я мог поступить иначе? Я не могу до сих пор осознать факт, что я их больше никогда не увижу. Не услышу детский смех дочурки, не поцелую жену. Я не мог и представить, что такое случится. Меня никто не может понять. Никто. Никто не должен так страдать, как страдал в тот момент я. Затем милиция. Меня обвинили в убийстве, затем отправили в дурдом, затем сняли обвинения. Они думали, что я сошел с ума. Но я на протяжении трех недель, с самого момента поступления не подавал никаких признаков психических заболеваний, кроме депрессии. Но и её я мог умело маскировать, показывая лишь грусть и сожаление, но не выказывая признаков депрессии. Я не настолько глуп, чтобы выказывать симптомы безумия в том положении, в котором оказался. Через три недели я забрал ключи от дома в полицейском участке. За это время меня уже уволили с работы, но денег было достаточно, чтобы еще пару лет не работать. Мы откладывали деньги на обучение дочери. Ну, или чтобы она купила себе квартиру. Ей то квартира больше была не нужна. И котенок. Я совсем не понимал, откуда этот котенок взялся. У нас никогда не было котенка. Моя жена была психологически здорова и не могла никак без причины сойти с ума и убить и дочь и себя. Я в это не мог поверить. Однако и изменить ничего я не мог. Я не мог никому ничего доказать, я понимал, что все мои действия бессмысленны. Я лишь хотел, чтобы этот кошмар закончился. И вот, по прошествии двух дней, я решил сломать пол. Да, вот так, запросто. Я хотел хоть чуть-чуть изменить то, что напоминало мне о семье. Я не мог продать этот дом и переехать. Это было выше моих сил. Однако,я мог его по чуть-чуть пересобрать. Как корабль Тесея. Забавный парадокс. Если бы я со временем заменил все части дома на новые, был бы этот дом тем же самый дом? Дом Тесея. Забавно. Я каждый день ходил на могилу дочери и жены. Я не мог отказаться от них, забыть, пытался, но не мог. Я не говорил о том как начал пить. Никогда не пил и не умел, но начал. Я заливал в себя самое дешевое, Что есть в магазине. Водку и какой-то дешевый джин. Заедал тушенкой. Я больше пил, чем ел, и больше выходило из меня, чем входило. О ремонте?. Я решил поменять пол. Достал весь нужный инструмент из шкафа, и занялся ремонтом. Убрал ковер и я понял, Что доска, противно качающаяся, когда на неё наступаешь, была совсем не закреплена. Она как качели, просто балансировала в своем пазу на бревне. Каркасе пола. Я спокойно поднял доску и увидел там.. Книгу. Обычную старую книгу. Без каких-то пометок на обложке. Просто толстый фолиант в красной коже. Мне смутно показалась эта книга знакомой. Быстро пролистав её, я понял, что это сборник то ли алхимика, то ли колдуна. Я не стал вникать, а занялся ремонтом, попутно пытаясь вспомнить, где я мог видеть эту книгу и.. вспомнил. Моя жена рассказывала мне, что её родная бабушка по линии отца была ведьмой. Она в детстве учила её всяким простым обрядам, нарекая, что дочь моей жены будет великой колдуньей, если судьба заблаговолит. Никогда ей не верил, думал, что это все бредни. А вот моя жена нет. Её мать погибла при странных обстоятельствах. Она прокусила себе нижнюю губу и умерла от инфаркта. Нашли её у неё же дома. Она лежала на диване, растянув улыбку на все лицо, все губы в крови, а выражение такое, будто счастливой умерла. А в руках у неё была эта самая книга. Жена еще долго говорила, что это она сама себя убила так, мол, тяжело ведьмы умирают обычно, долго, мучаются сильно, а она раз, и все. Без страданий. Говорила, что бабка её сильная ведьма была, могла лечить от всех болезней почти, привороты, повороты, не знаю, как оно называется, все могла делать, в общем. Я никогда в это все не верил, но вот Любовь верила даже в гороскопы. Гадать так пыталась. Да, я закончил ремонт, а затем закинул эту книгу куда-то в детскую. На стол. Мне нравилось спать на кровати в комнате дочери. Мы кровать покупали сразу на вырост. Спать в односпальной кровати куда спокойнее и уютнее, нежели на огромном матрасе в полном одиночестве. Каждую ночь я плакал. Нужды выходить из дома особой не было, и я продолжал днями, что говорится, плевать в потолок. Но уже через день я вспомнил про тумбу, что стоит у кровати. Я нашел там альбом и записную книжку. Думал, может напишу чего дельного, в этой книжке, но нет. Я просто изрисовал первую страницу ручкой, что была вложена в эту же книжку, а затем убрал её в тумбу, положив, по рабочей привычке, ручку к себе в карман домашней рубашки. В тумбе еще лежал альбом Софии. Она любила рисовать. И я заметил, что почти весь альбом был изрисован по-детски простыми рисунками то семьи, то дома, а то… Рыжего кота. С белым пятном на груди. Это было странно. Еще в тот момент я вспомнил о котенке, и мне показалось это все каким-то, неправильным, искаженным. В голове на тот момент прозвучал щелчок. Уже тогда меня пробила догадка, и я полез в эту книгу. Искать ответы там. Целый день я убил на изучение фолианта. Текст, на котором была написана книга, представлял из себя смесь кириллицы и латиницы. Знаки препинания не имели смысла, а на страницах было множество символов и простых схем-рисунков. Было понятно, что вся книга написана от руки. Однако часто мне попадались записи синей ручкой прямо поверх всего. Прямо поверх неизвестных надписей или на полях красовался почерк. Аккуратный и такой знакомый. Почерк, что принадлежал моей жене. Люба не пыталась переводить этот текст, она, скорее, оставляя заметки. Я заметил, что на каждой странице в тексте есть запись “Deus timor risus”. На первых страницах были записи синей пастой что-то из разряда: “Не представляю даже что это” или же: “Не совсем понимаю, зачем это нужно”, но были и осмысленные записи. На одной из страниц, если я правильно понял, был заговор на вывод камней из почек. Забавно, но, по всей видимости, Люба верила в действенность этого “обряда”. Но была и одна необычная страница. Особенно интересная для меня и особенно важная. С ней все и связано. Она объяснила все, что произошло ранее. Надпись вверху страницы гласила “Н’зот”. А примечание Любы звучало примерно так: “Н’зот достаточно слабый, но хитрый бог. Его невозможно обмануть. Ведьмы еще в древние времена обращались к нему за помощью. Он не очень стар, чтобы стать культовым, ему чуть меньше полутора-двух тысяч лет, но все уважающие себя ведьмы должны его знать. Он способен выполнить почти любую просьбу. Он не может поднять живого человека из мертвых, ему не подконтрольно время, он не обладает знаниями всего мира, но кое-что он все же может. Есть древний обряд, с помощью которого можно очень просто вызывать его и попросить почти о чем угодно, и он это исполнит, но желание может быть только одно, а в течение десяти минут, после того, как желание будет исполнено, нужно немедленно покончить с собой. Мне слабо известно, что будет, если не прислушаться к этой просьбе, но бабушка говорила, что просящего постигнут такие муки, с какими не сможет справиться ни один смертный. В основном ведьмы просят помощи у этого божества, чтобы умереть безболезненно.” Затем запись, которую я хорошо запомнил, она гласила: “Il successo causa invidia dei morti”. Возможно, я неточно передал написанное, но, боюсь, Это не столь важно. Далее шло само описание обряда. И я понимал, что скорее всего Люба была действительно безумной женщиной, и неправильно было ей доверять. Обряд был прост до безумия. Да и собрав 2+2 в голове, я уже примерно догадывался, что нужно делать. “Думай о том, чего хочешь. Прикуси до крови губы, закрой глаза и растяни губы в улыбке. И нужно так, не отрывая зубов от губ произнести: 13 раз: “Н’зот.”.” Я ни на что не надеялся. Пока я это читал, мне хотелось плакать и в эту минуту, я принял свое решение. Я сразу же прикусил губу и начал произносить его имя вслух. Книгу я держал в руках. Закрыв глаза, почувствовав кровь, что стекает по подбородку тонкой струей, я заговорил. Я думал лишь об одном.
Увидеть вновь дочь и жену. Я хотел увидеть их, еще раз. Когда я произнес его имя 6 раз, я почувствовал, чье-то присутствие. Странное ощущение иррационального страха, и с каждым произнесением оно лишь усиливалось. после 10 раза, я почувствовал, как пол дрожит, а весь дом будто пытался скрипом заговорить со мной, предостеречь от чего-то. После 13 раза все стихло. Я открыл глаза, и понял, что ничего не изменилось. В доме была полная тишина, а в голове лишь горе. Я тут же бросил книгу на пол и начал её топтать, я злился на себя, на свою жену, что отобрала у меня шанс на счастливую жизнь. Я был зол и глубоко несчастен. Выбившись из сил, я прямо на полу, на обрывках этой книги лег спать. Мне снился наш двор. Двор нашего дома. Я не понимал, Что это сон, все казалось таким реальным. Дочь бросилась ко мне, стала меня обнимать. А жена.. Жена ненавидящим взглядом сверлила меня.
-Люба! – Воскликнул я.
Я плохо помню, Что она мне говорила. Я помню суть. Она стала плакать. Она смотрела на меня, опустив руки вдоль туловища и горько плакала. Она умоляла меня сейчас же проснуться и перерезать вены себе ножом. Умоляла проколоть себе шею иглой. Умоляла разбить себе голову о стену. Она говорила, что это не шутки. Что у меня есть 10 минут, уже возможно меньше. А наша дочь была счастлива вновь увидеть меня. Я смотрел на Софию и не мог нарадоваться. Целый месяц мне снились лишь кошмары, где они приходят ко мне мертвые, а единственный раз, когда я хочу насладиться моментом, у меня пытаются его отобрать? Я стал кричать на жену, что она дура, раз так поступила, поверила в глупую сказку. Она же стала рассказывать, как ей пришлось зарезать и раздавить котенка, она надеялась, что Н’зот, не придет за Софией, но опоздала. Он забрал Софию с собой. Она просто исчезла. Действовала она быстро. Найдя книгу в комнате, Люба выполнила обряд, попросив девочку назад. Н’зот вернул её, но в этот раз Любовь не ошиблась. Она сумела помочь и себе и дочери. Но. Теперь мне никто не поможет. Сейчас, я понимаю, как же я был не прав. Но уже ничего не изменить. Я проснулся. Но проснулся не в нашем мире. Место, где я нахожусь вечно темное. Оно один в один совпадает с нашим миром. Здесь те же дома, те же вещи и так далее. Здесь не нужно есть и пить, не нужно ходить в туалет. Здесь не удается спать. Здесь нет людей. Вернее есть, но об этом позже. Все люди, что есть в нашем мире, просто отсутствуют здесь. С ними нельзя взаимодействовать. Я могу передвинуть предмет, но стоит мне отвести от него взгляд, как он тут же возвращается назад, на то же место, где я его взял. Я очень долго выбирался из дома. Стоит воткнуть ключ и отвести взгляд-он тут же пропадает. Я потратил десяток попыток, чтобы открыть обе двери, и мне это удалось. Я задумался над тем, что вместе со мной суда переместилась и моя одежда, и да, действительно. В этом мире я могу пользоваться тем, что взял с собой. Ручка, что я положил в карман. Ей я могу оставлять следы для нашего мира. Но чернила в ней не бесконечны. Я пользуюсь пуговицами, чтобы царапать на заборе у входа. Однако, стоит мне отвести взгляд от блокнота, и он тут же попадет назад в тумбу. Но записи на нем остаются. Но. Это не самое страшное, что есть здесь. Я понял, какие еще правила здесь царят. Помимо меня здесь есть и другие люди. Это такие же бедняги как и я, которые когда-то суда попали. Знаете в чем смысл обряда прокусывания себе губы? Пустить кровь из головы, очень уязвимого места человека. Здесь раны работают наоборот, не как в нашем мире. Они растут, а не уменьшаются. Мои прокусанные губы на данный момент уже разошлись огромный темно-бурым пятном по всему лицу. Я начинаю хуже видеть, и, что самое ужасное, эта рана болит. Я уколол себе ногу, чтобы проверить, это работает лишь с губами, или со всем телом. Нет. Нога у меня тоже начинает темнеть, а точка превратилась в колотую рану на ноге. Я с трудом могу ходить. Меня постоянно разрывает боль, которая с каждым часом становится все сильнее. И я встречал тех, кто превратился в одну огромную кровоточащую рану. Сейчас, когда я ненароком касаюсь лица или ноги-я кричу. Но они больше не могут кричать от боли. Их голосовые связки гниют, заживо хороня их, заставляя страдать. А что еще хуже, чем сильнее тебя поглощает гниение, тем медленнее ты начинаешь гнить. Сейчас рана на мне растет по сантиметру в 3-4 часа. А на тех людях, что я вижу на улице, от которых остался лишь скелет, облепленный гниющими заживо мышцами, раны почти не растут. Первый лежит около километра от моего дома. И я думаю, что мне придется составить ему компанию. Стараюсь писать мелко, чтобы больше поместилось, но понимаю, что скорее всего, мне уже никто не поможет. И даже это не все. В этом мире есть кое-что похуже беспрерывного гниения. Сам Н’Зот. Я видел его всего трижды. Он представляет из себя огромную черную субстанцию, размером 3-4 метра в высоту, с сухими, но жилистыми конечностями, и невероятно жутким, улыбающимся, окровавленным лицом. Его тело все время пульсирует, будто состоя из мышц, которые без перерыва напрягаются совершенно хаотично. Впервые я его увидел, когда он заглянул в окно. Я просто снимал обои в зале, чтобы оставить просьбы о помощи, как вдруг в окно заглянул он. Мне нечего терять, но я испугался за свою жизнь в тот миг, я спрятался под стол и начал дрожать, но ему не было до меня, он просто ушел. Второй раз я встретил его здесь, в комнате. Для него нет никаких преград, этот мир – ЕГО мир. Я пытался спать, думал, получится, а он просто появился в комнате. Он подпирал собой потолок и смотрел на меня. Пауза, и я закричал. Сам же Н’Зот, не издавая ни звука, Потянулся ко мне своими пальцами. Руки его это шестипалая конечность, с десятью, если не более, фалангами, и невероятно острыми концами-пальцами. Он начал ковырять мою рану в ноге. Я думал к боли можно привыкнуть, но когда я услышал стук его пальцев о мою кость, когда я почувствовал, как он скребет своим когтем по моему суставу, я понял, Что даже не подозревал что такое боль. Он медленно царапал мое лицо, а я даже не мог пошевелиться. Он отрезал мою челюсть. Он вырвал её, и просто ушел. Я для него просто скот, мясо, веселая игрушка. Я пытался молиться ему, и еще не совсем понимаю, помогает это или нет. Язык безвольным куском мяса свисает из моей ротовой полости, постоянно обливая меня кровью и слюной, жидкостями, которые, как мне кажется, стали в моем теле бесконечными. Мои молитвы – мычание и мысли о том, как я его восхваляю. Он увидел меня, когда я молился ему. Он просто сел рядом и начал смотреть. Я молился несколько десятков часов с закрытыми глазами, иногда открывая их, чтобы увидеть, рядом он или нет, но в один момент он просто ушел. Этот мой контакт был прерван с ним где-то около шести часов назад. Спасения нет, я понимаю, что я здесь буду целую вечность. Н’зот никому не позволяет умирать. Я находил останки, представляющие из себя костный или головной мозг. Это все еще живые люди, не смотря на то, что с такими ранениями не живут. Они реагируют на прикосновения, сокращаются. Но даже когда остается от человека лишь торс, он продолжает жить. Страдать и жить. И такие уже почти не гниют. И я стою перед выбором, укоротить свой срок страдания, если конец ему есть, и попытаться порубить себя на части, или, если будет возможность, сбросится в вулкан, или может что-то подобное. Звучит глупо, но, мне кажется, должно помочь. Странно, но в этом мире совсем нет машин. Путь до чего-то подобного будет не близкий. Но я попробую. Прости друг, если ты это читаешь, мы с тобой не поговорим, надеюсь, я составлю своей семье компанию на том свете.”
Спустя трое суток после вышеописанных событий.
Двое милиционеров, сидя в машине, обсуждали последние новости.
-Слышал, Плисецкий в кабинете вчера вздрючился?
-Захар, ты так не шути. А то по лбу получишь.
-Совсем не шучу. Представляешь. От горя обезумел совсем. – Молодой милиционер положил головной убор себе на колени. – У него же дочь, как выяснилось, уже достаточно давно лейкемией болела.
-Это еще что такое?
-Рак крови. Ну так вот. Обезумел Александр Родионович совсем, несколько месяцев пахал ведь как проклятый. Видимо, жизни дальше не видел, и решил богу душу отдать. А тут ведь представляешь какое дело. Вчера я лично на деле был в той больнице, где дочурка его лежала. Врачи все это время ей и многим другим вместо лекарств какие-то таблетки вредные что-ли сыпали. У людей нет ничего, ни рака, ни, извини меня, срака. – Вовсе неуместно пошутив, представитель закона продолжил. -Все с ними в порядке было. Не болел совсем никто. Просто деньги тянули с родственников, у кого болеет кто. И синяки на теле оставляли, и кровопотеки. А выглядело как самый настоящий рак.
-Скоты. Их не сажать, а стрелять нужно.
-Согласен, но.. – замешкавшись, милиционер продолжил, – жалко Родионовича то, ему еще жить да жить, а тут вот как вышло.
-Печально конечно, пускай земля ему будет пухом.