Рассказ № 3 Хладомем

Идти пришлось сквозь гул и сизую дымку Аллеи Моторов, сотканной из разноуровневых площадок, мимо отправляющихся наверх, через шлюзы, экипажей. Потом направо, в Ремонтяшный переулок, воняющий горячим металлом, приветствующий прохожих карнавальными искрами визжащих дисковых пил. И уж затем по рыжим ступенькам вниз, в медвежий угол дешевых прицепных домов.
Латунный маршрутник, желтым блинчиком лежащий в руке, запомнивший все, что наговорил ему о правильной дороге дежурный в канцелярии, отщелкивал метры и загодя поворачивал стрелку, указывая повороты. Вот и цель путешествия – цилиндрический шлюз, разбитый на секции, к наружной стороне которых в холодном космосе прижимались неказистые, кое-как собранные домики. Иные на две комнаты с отдельной кухонькой, а какие-то на одну или вовсе без разделения помещений: тут тебе и плита, и помывочная, и прикрытое ширмочкой отхожее место.
У входа в шлюз стояли два квартальных констебля, рядом с ними – хозяин самого цилиндра, арендушник механического происхождения. Похожий на большого, ростом с человека, жука, стоящего на задних лапках, тускло поблескивающего металлическим пузом, он поворачивал в разные стороны не только усы, но и два больших глаза.
Констебли сдержанно поклонились, завидев начальника. Высокий, статный брюнет в дорогом костюме – от таких приятно пахнет и веет силой, самоуверенностью. Он убрал в карман маршрутник и тоскливо оглядел место, в котором оказался. Будто ожидал увидеть еще кого-то. Но не увидел. Представился:
– Дэйл Бочкин, дознаватель убойной канцелярии сыскного нотариата. Тело? – спросил без лишних предисловий.
– Так и есть, господин дознаватель, – ответил один из служак, тот, что поменьше ростом. – Есть тело.
– А этот кто будет? – Бочкин кивнул на жука-механоида.
– Билле Манн, хозяин стыковочного цилиндра.
– Что ж, ведите… – сказал начальник жуку.
Арендушник неуверенно переступил с лапки на лапку, искоса поглядывая правым глазом на дорогой костюм дознавателя.
– Скафнаряд придется надеть, уважаемый, – проговорил он приятным искусственным баритоном.
– Зачем? У вас ведь шлюз. Разве нет?
– Шлюз-то оно шлюз, но… Я ей говорил, господин Бочкин – швартуй домик как все добрые люди, а она ни в какую! Выкатывай, говорит, швартовочную ферму, хочу жить от вас от всех на расстоянии, чтоб никто к дому за просто так подойти не мог.
– Хорошо день начинается, – проворчал дознаватель, скидывая пиджак, передавая его высокому констеблю. С внутренним содроганием он представил себе, как выглядят гостевые скафнаряды жука-механоида.
Но, к его великому изумлению, предложенные скафнаряды были заботливо вычищены, не так уж и стары, а внутри даже обработаны чем-то, похожим на лавандовый парфюматор. Облачившись в них на пару с констеблем-коротышкой, поручив его напарнику стоять на входе и никого не пускать, Дэйл Бочкин двинулся следом за арендушником, которому никакие защитные костюмы были не нужны.
После шлюзования идти пришлось по ажурной ферме, слушая среди безмолвия космоса лишь глухое постукивание, с которым за людьми тащились страховочные тросы. Вот и внутренняя пропускная камера, встроенная в дом. Стрелка барометра медленно ползла из красной зоны в зеленую, позволяя непрошенным гостям еще раз хорошенько подумать – а туда ли вы пришли?
“Не любила она город Люкк”, – пришел к выводу дознаватель Бочкин. – “Жук сказал – она? Да, она. Так и сказал. И жителей города, надо полагать, не любила. Мало того, что прицепила домишко на окраине, так еще и через ферму”.
Воздух наполнил камеру, давление выровнялось. С хорошо слышным даже в скафнарядах скрипом открылась внутренняя дверь. Откинув прозрачное забрало, Дэйл указал констеблю:
– Идите вперед. Только ничего не трогайте. А вы, – обратился он к Билле Манну, – постойте у входа.
Дом был хоть и старый, с запахом переплетенных судеб разных обитателей, но не из бедных. Гостиная с кухонным уголком, отдельный санузел, спальня… Судя по вьющейся лесенке, наверху приютилось что-то вроде мансарды или чуланчика. Все полы застелены побледневшими от времени коврами, а стены закрыты уж и вовсе вызывающе-дорогими для космоса деревянными панелями. Вот только окна почему-то наглухо зашторены, а двери между помещениями закрыты.
Тело нашли в спальне, сразу, как открыли дверь. На расправленной кровати, среди сбившейся простыни и скомканного одеяла лежала девушка лет двадцати. Если бы не мертвенно-бледный цвет лица, можно было бы подумать, что она спит. Руки, сжатые в кулачки, под головой, коротенькая ночнушка беззастенчиво приоткрывает ноги.
Дэйл приложил палец к ее шее, потом взял за холодное запястье. Ничего.
– Как ее звали? – спросил он жука, потому как слышал, что тот, несмотря на запрет, не удержался и подошел, стал подглядывать из-за бочкинской спины.
– Фиби. Фиби Земляничка.
– У нее кто-то был? Вчера, позавчера? На неделе?
– Я за жильцами не слежу! – поспешил заявить приятный баритон.
Дознаватель обернулся, посмотрел на жука с укоризной. “Конечно следишь, шестеренковые твои потроха!”
Жук не выдержал, стыдливо опустил большие глаза.
– Посыльный приходил из продуктовой лавки, – признался Билле. – Вчера, ближе к обеду. Но больше никого, давно уже никого. Я потому и пошел утром проверять, что корзины с едой ждут, а она их не забирает. Мне-то что, облачаться не надо, по ферме перешел и готово. И ключик, понятное дело, запасной имеется. Без запасного ключика строго запрещено место на цилиндре арендовать. Открыл, зашел, а тут… Сразу побежал вам сообщать.
Дознаватель отодвинул штору, впуская свет Сатурна и его колец, над которыми парил город. Мимо, пульсируя оранжевым выхлопом двигателей, медленно проплывал чей-то дом, менял адрес.
– Значит, не было других гостей?
Билле с жужжанием повертел головой из стороны в сторону – пожалуй, слишком энергично, чтобы ему верить.
– Врешь.
Дэйл потянул одеяло, прикрывая мертвую девушку. Что-то тихо брякнуло, упав на ковер. Он нагнулся, поднял блестящую вещицу из полированной стали – плоский шестигранник с двумя утопленными в корпус кнопками.
– Ух ты! – заметил находку констебль. – Хладомем! Только на картинках такой видал.
Дэйл Бочкин выпроводил всех из спальни, вышел сам, прикрыв дверь. В гостиной сел в кресло, не выпуская из руки найденный прибор.
– Ну так что, арендушник? Кто к ней приходил? Вижу, что знаешь.
Тот снова стал переминаться с лапки на лапку, суетливо поворачивал глаза и усы то в одну сторону, то в другую.
– Вы должны понять меня, господин дознаватель, найти хороших клиентов трудно, а если пройдет слушок, что я про них сыскному нотариату болтаю, так и вовсе цилиндр опустеет.
– Говори!
– Ох… – передние лапы жука беспокойно почесывали одна другую. – Разные люди к ней ходили. Месяц тому назад еще ходили, потом отчего-то перестали. Но только мужчины, женщин не было. То есть… Думаю, вы понимаете. Шмулькой она была, продавала себя за сатмарки.
– А последний кто был? За месяц до посыльного.
– Не знаю, не знаю! Я не запоминал и на лица старался не смотреть. Ни к чему мне. Меньше знаешь, надольше завода хватит. Да ведь и человеком его не назвать…
– Кого? Последнего клиента?
Билле Манн понял, что проговорился. Если бы он мог, то побледнел бы от страха.
– Ну, ну! Давай, выдавливай! – подбодрил его дознаватель.
– Боже-боже… Святые кольца…
– Не тяни, не мучай себя и нас. Все равно придется рассказать.
Жук наклонился к дознавателю, баритон его стал совсем тихим.
– Думаю, что Скрюмир тут гулял. Хозяин большого камня.
Бочкин молчал несколько мгновений, потом сказал задумчиво:
– Сказки это. Нет никакого хозяина камня. Скрюмир – спутник Сатурна, вокруг которого Люкк построен. Что вы, в самом деле, как ребенок?
Но арендушник не слушал его возражения, он уже продолжал – быстро, скороговоркой, глядя, словно завороженный, в одну точку:
– Никто не приходил, я правду говорю. Мимо меня – никто. И по ферме никто – я бы знал. И с внешней стороны к дому не причаливали – увидел бы. Но прошлой ночью Фиби была не одна, это точно. Я таких криков в жизни не слышал, клянусь Титаном!
– Каких еще криков? Между твоей квартирой и ее домом – космос.
Жук развел передние лапы в стороны – мол, что уж теперь скрывать, расскажу все.
– Звукосъем в ее шлюзе поставил. Не для каких-то грязных делишек, вы не подумайте! Записи не веду, только слушаю, если сомневаюсь, что у жильцов порядок. Мало ли, всякое случается.
– Не вел записи?
Дэйл раздосадованно переглянулся с констеблем.
– Не вел, – подтвердил Билле.
Всасываемый воздух зашумел со стороны прихожей: кто-то хотел войти в дом. Образовавшийся вакуум позволил неизвестному проникнуть в пропускную камеру и он еще две или три минуты ждал, когда же она снова наполнится пригодной для дыхания воздушной смесью. Наконец, в доме показалась фигура в скафнаряде. Гость не смущаясь протопал по коврам мимо гостиной, но, заметив дознавателя и остальных, сделал шаг назад. Не без труда снял шлем.
– Я уж думал, что не придешь, – улыбнулся Дэйл.
– Как же, – сказала молодая женщина, стягивающая скафнаряд, – из постели вытащили. Давай, говорят, быстрее на окраину, там тело. Экипаж дали в канцелярии, чтоб тебя догнать. Да разве угонишься… Где?
– Дальше, в спальне. Ты правильно шла. Всегда чуешь, где работа!
Криминал-вскрыватель Торберта Калиниченко окончательно освободилась от защитной экипировки, оставшись в сером, шерстяном комбинезоне тесного покроя. Собрала в хвост растрепавшиеся рыжие волосы, перетянув их резинкой.
– Пошла. Мне не мешать. Надо будет, позову.
Дознаватель кивнул. Он и свое дело понимал, и другим старался не быть помехой – уважал труд профессионалов. Порасспросив жука еще о том о сем, он приказал констеблю выпроводить арендушника и остаться с ним на той стороне фермы, перекинутой от шлюзового цилиндра к дому.
Снова сел в кресло. Достал хладомем. Редкая штуковина, прав служивый. Такую и в самом деле лишь по картинкам изучать. Но сейчас… Вот же она, у него на ладони!
Две кнопки. Одна для записи, другая для просмотра. Имя изобретателя история не сохранила и никто теперь не знает, зачем ему понадобилось замораживать сны. Только выяснилось впоследствии, что так же хорошо, как сны, хладомем сохраняет и воспоминания. Всего и делов – включить его не на ночь глядя, а во время бодрствования.
Дэйл облизнул губы. “Что эта хреновина вытворяет с человеческим сознанием? А вдруг ему крышу снесет?” Раньше дознавателю не приходилось пользовался таким устройством. “Но все когда-нибудь случается в первый раз”. Он нажал на кнопку разморозки.
Темная спальня. Фиби лежит в своей постели. Она знает, что близится полночь, хотя по свету из окна ни один житель Люкка не определит время суток. Да и закрыто окно, задернуто плотной шторой.
Очень хочется натянуть одеяло, укрыться им с головой! Как в прошлую ночь, и в позапрошлую… Каждый раз она готовилась заморозить свои видения, надеясь утром пересмотреть, но закрывала голову одеялом и в результате, что бы там ни происходило – пересматривать, перечувствовать было нечего. Кроме темноты и страха.
“Сегодня будет иначе!” – убеждает себя Фиби. – “Я не закроюсь. Я буду смотреть!”
Гадкое чувство тревоги, перерастающей в ужас, стало приходить к ней после невесть откуда взявшегося ночного кошмара, всплывшего из глубин подсознания. Пустой проем двери, распахнутой в спальню. Тишина и сумрак. Озноб от того, что там, за дверным проемом, в пустом коридоре кто-то есть. Но откуда?! Нет там никого! И не может быть! Но оно там. Оно ждет. Оно сейчас появится! Медленно, страшно, неумолимо, нарушая безопасность ее маленького мирка, вторгаясь в реальность своей потусторонней необъяснимостью!
Ей дали хладомем. По дружбе, на время. Для того, чтобы сохранить страх, пересмотреть и успокоиться. Сказали, что это поможет, кошмар уйдет. Но вот уже которую ночь она замораживает лишь память о тьме под одеялом, не решаясь смотреть страху в лицо. И Фиби готова поклясться, что пока она лежит в постели, укрытая с головой… оно ходит рядом. Ходит вокруг нее и ждет.
“Сегодня будет иначе!” – убеждает себя Фиби и держит дрожащими руками краешек пропитавшегося потом пододеяльника. Держит, пока в проеме…
Дэйл дернулся вперед, едва не свалившись с кресла – запись неожиданно прервалась.
– Что за черт? – он вытер испарину на лбу. – Разве я нажимал отключение?
Он был уверен, что не нажимал. Отключилось потому, что запись была прервана самой девушкой? Но он бы знал об этом, ведь только что дознаватель чувствовал и понимал все, что чувствовала и понимала сама Фиби. И она точно не нажимала на отключение.
– Я закончила!
Бочкин вздрогнул от неожиданности.
– Тьфу ты, Берта… Появилась из ниоткуда.
– Из соседней комнаты, – поправила его она. – Это все ковры. Заглушают шаги.
– Да, конечно… Ковры.
Он встал, одернул дорогой костюм.
– Раскопала что-нибудь?
– Медикатор уверяет, что сердце остановилось. Время – от двенадцати до часу ночи. Но надо проверять на вскрытии, поэтому точнее скажу только завтра. Во всяком случае никаких признаков преступной силы. А у тебя?
Дэйл подкинул в воздухе стальной шестигранник. Сунул его в карман.
– Муть какая-то. У девчонки, возможно, с головой не все было в порядке. И запись какая-то странная, будто испорченная. Зайду к машин-мастеру, проконсультируюсь.
Уже на выходе из шлюзового цилиндра, когда они сняли скафнаряды и Бочкин предупредил жука, чтобы тот готов был явиться в убойную канцелярию, Торберта наклонилась к дознавателю, задевая его рыжей прядью, прошептала на ухо:
– Вечером?
На лице Дэйла мелькнула едва заметная улыбка. Он кивнул.
Рыночная площадь, куда дознаватель пришел в поисках нужного специалиста, гудела, словно улей. Здесь невозможно было идти прямо или на одном уровне: повороты налево, повороты направо, лестницы вверх и вниз – одно только название, что площадь! На самом деле хаотичное скопище магазинов и лавок, страшненьких и изящных, карабкающихся друг на друга, соединяющихся мостиками над головами прохожих и исчезающих в провалах под металлической мостовой.
В узком месте, где пахло острой едой, Дэйл купил себе картонное ведерко, наполненное куриными ножками. Половины этих ножек как раз хватило, чтобы занять его едой, пока он пробирался по извилистому переулку, а потом поднимался по лестнице в старом здании, обросшем пристройками и башенками.
Одна из башен приютила в себе мастерскую с вывеской “Рукастый Кот”. Бочкин постучал. “Тут я!” – донеслось из-за двери. – “Входите”.
Кот серого окраса был большим и действительно рукастым. Он сидел на рабочем месте в белом фартуке и передними лапами, которые заканчивались не когтями, спрятанными между подушечек, а блестящими пальчиками тонкой работы, ковырялся в одном из чудных устройств, которыми был завален стол.
Он поднял мохнатую голову, отодвинул от себя лампу на сгибающейся ножке. Чуть нахмурился, разглядывая гостя сквозь круглые очки.
– Ах, это ты, Бочкин Дэйл. Что за мур случился опять?
Дэйл достал хладомем, положил перед мастером.
– Погляди, Барсо. Может скажешь, что не так с этой машинкой. Последняя заморозка словно на середине обрывается.
– Ого! Давно мне не приносили такое. Я думал, что и не осталось в Люкке ни одного. Ну давай посмотрим…
Барсо достал из-под стола маленькую платформу с оголенными проводками и мерцающей линзой. Аккуратно положил туда хладомем. Линза тут же почернела, потом стала ярко синей и что-то у нее внутри пришло в движение, но что именно – Дэйл не мог разглядеть. Мешала пушистая щека склонившегося над устройством кота.
– Сложное дело, – сказал, наконец, машин-мастер.
– Не разобраться?
Кот фыркнул.
– Разобрался. Но непонятно, кто смог запись разорвать. В этом темнота. Я так не мур. Никто так не мур. Не техническая сила работала.
– И не восстановить?
– Говорю же – я так не мур. Найдешь того, кто мур, пусть он восстановит. Скажу только, что, хоть хладомем и морозит последнюю запись, а остальные не хранит, но можно утверждать, что записей этих много было. Десять, может пятнадцать. И почти все от разных носителей. Больше ничего нельзя узнать.
Барсо снял с платформы шестигранник, отдал дознавателю.
– Спасибо, мастер. Сколько я тебе должен?
– Сатмарки не давай, – кот повел носом, нюхая воздух. – Ножки куриные давай, Бочкин Дэйл!
Домой Бочкин вернулся ближе к вечеру. Выпил стаканчик красного и долго стоял у окна, глядя на кольца планеты-гиганта. Слишком привычное зрелище, чтобы восхищаться. Но помогает думать.
Тихо приоткрылась дверь, в квартиру вошла Торберта. Скинув башмаки, она прижалась сзади к мускулистой фигуре Дэйла, обняла его.
– Закажем чего-нибудь? – спросил дознаватель. – Я ничего не готовил.
– На твое усмотрение.
Налила в его стакан еще вина, выпила, усевшись на плюшевую кушетку.
– Как наше дело?
Он достал хладомем, бросил ей. Смотрел, как Берта крутит его в руке.
– Заморозка восстановлению не подлежит.
Берта вздохнула.
– Ну и черт с ней… Я схожу в душ, пока ты еду заказываешь.
– Хорошо, иди.
Он снял пиджак, дернул галстук за узелок, стягивая его с шеи. Расстегнул рубашку. Упав на кушетку, вытащил из под себя хладомем. Долго гладил кнопку просмотра и, неожиданно для самого себя, нажал. Шестигранник запомнил его последнее включение и начал с того же места, хотя повреждение записи не должно было ему этого позволить.
Фиби видит, как оно появляется. Медленно и страшно, сантиметр за сантиметром, показывая что-то, похожее на голову. Вокруг темно, но она видит настолько отчетливо, что сердце ее перестает биться. И когда маленький человеческий насос снова начинает пульсировать, разгоняя по телу горячую кровь, Фиби визжит и бросается к дверям! Она хочет закрыть их и полотно с громким стуком врезается в откосы.
У дверей в спальню нет замка, ей не на что надеяться. Разве только… Снова залезть под одеяло?
Фиби пятится назад. Делает маленькие шажки, не отрывая глаз от бледного дверного прямоугольника. Еще шаг… Еще… Падает спиной на кровать. Пытается нащупать одеяло. Да где же оно?! Вот, вот – наконец-то! Теперь можно накрыться и она спасена! Как и в прошлую ночь, и в позапрошлую. С головой…
Холод чужого прикосновения. Нет, сегодня не будет, как вчера. И в последние секунды перед тем, как страх окончательно сжимает ее трепещущее сердечко, она истошно кричит, чувствуя холод рук, холод чужого тела, прижимающегося к ней.
Дэйл едва нашел в себе силы нажать на кнопку, чтобы вернуться. Он сидел на кушетке и его частое дыхание никак не хотело успокаиваться. “Что за бред?! Как это может быть? Это реальная запись? Разве это случилось на самом деле? Но я же дознаватель, я не верю в страшные сказки про Скрюмира, который выходит гулять, оставляя страшные заморозки, заставляя ехать крышу и даже сердцу приказывая останавливаться!”
Дэйл поднял голову. В свете ночника было видно, как что-то появилось за дверью, в прихожей.
– Я готова.
Голая Торберта легла рядом. Прижалась к нему неимоверно, невозможно, жутко холодным телом.