Рассказ № 7 «Обещает встречу впереди…»

Незадолго до полуночи я отправился на дежурство. Опечатал порог, заклинил замок, проклял дверь. Барбосу оставил сосиски с наставлением: «Ори, если что. Может, Ероха прибежит».
– Ладно, вали давай, – буркнул невоспитанный Барбос.
Пока я запирал дверь, он, чавкая, лопал сосиски.

Пошел вниз по темной лестнице. Не люблю лифты.
На фоне окна второго этажа маячил силуэт. Тусклый свет со двора смазывал очертания нелепой фигуры.
– Ночера, суседуш!
– Табак принес? – проворчал Ерофей.
Чего они все такие грубые.
Я вынул из кармана пакетик с растертыми в труху сигаретами, потряс перед Ерофеем. Тень аккуратно втянула в себя ароматную пыль. Считай, легкое наркотическое опьянение.
Я тоже закурил. Со стороны взглянуть: стоят на лестнице соседи, лениво обсуждают вчерашний матч. Только Ерофея вряд ли кто заметит из простых людей. Я и сам не сразу освоил «взгляд фантома». Хотя Ерофей не фантом, а морок или наваждение, кто разберет эти тонкости потустороннего мира. Для меня он служил разносчиком сплетен, слухов, домыслов, которые, если грамотно расшифровать, представляли информационный интерес.

– Что нового слышно… среди ваших?
Ерофей ухмыльнулся. Я не видел гримасы, но чувствовал, что он сдерживает смех.
– Лада хочет взорвать Лакалона.
Я подавился дымом.
– Взорвать банк?!
– Не… только Лакалона.
Копия античной скульптуры украшала фойе местного «Агропром-банка». Голый мраморный Лаокоон, лицом напоминающий председателя правления банка, успешно отрывал голову несчастной змее. Как это было связано с финансами и сельским хозяйством, никто не знал. Но скандальное изваяние пользовалось популярностью.
– Откуда знаешь?
– Фанак…
– Уверен?
Ерофей фыркнул. Обиделся. Ну да, эти мороки-наваждения общаются в параллельном измерении, как люди по ватсапу. Эти кротовые норы мне недоступны. Фанак – фамильяр Лады. Он похож на кошку с ушами Чебурашки, постоянно крутится рядом с ней, знает все секреты. И бесхитростно сообщает трансцендентным приятелям о намерениях хозяйки. Вот и передал заговор Лады с сообщниками: «Мы взорвем эту конуру!»

Ладка вообще безбашенная. Постоянно устраивает какие-то фокусы, которые называет шоковой терапией общества. Она считает, что ее «провокативная пропаганда» способна обратить внимание человечества на проблемы глобального потепления. У нее бзик на этом потеплении. Считает, что Земля в опасности и люди вымрут. Не сейчас, а через сто-двести лет. Ага, жди. Скорее тараканы и крысы окочурятся, чем сапиенсы.

В декабре Лада и ее соратники на льду городского пруда сконструировали гигантское слово «Хѣръ». Выстроили буквы из хвороста, газет, тряпья, окропили бензином, подожгли. Дым, вонь, толпа зевак. Пылающая инсталляция вызвала массу кривотолков и споров в сетях и прессе.
В полиции Лада объяснила историческое значение церковнославянского слова «Херувим». При этом долго рассказывала об угрозе всемирного потепления.

В январе раздевшаяся до трусиков Лада размахивала плакатом возле авторынка. На плакате красовался автомобиль, оголенная задница, черное солнце в виде осьминога и надпись «Хочешь сдохнуть?». Шофера были в восторге. В полиции Лада заявила, что поддерживает месячник борьбы за трезвость и демонстрировала на обратной стороне плаката слово «алкаш». После чего долго рассказывала об угрозе всемирного потепления.

В основе ее революционных речей глобальное потепление, повышение средней температуры Земли, которое продолжается уже второй век. Тут Ладка входит в раж и вещает, как пророк: «Основная причина – неуемная деятельность человечества во всех сферах промышленности. Антропогенный фактор. Изменение газового состава атмосферы. Повышение уровня моря, экстремальные погодные явления, расширения пустынь… необратимые изменения в экосистемах… и самое страшное – рост потусторонних сущностей зла!».
Странно, что ее аудитория не прислушивается к последним словам.
Или народу надо натурально продемонстрировать эти «сущности зла» – с клыками, огненными очами и серной вонью. Или народ просто уже настолько привык к идеализации зла, что воспринимает все философски и безмятежно на авось.

Был случай, когда эта чокнутая пыталась с друзьями перекрыть центральную магистраль, выкатив на дорогу старые детские коляски с торчащими куклами. Сеть взорвалась снимками грузовика, давящего игрушечные ясли. «На наших внуков надвигается глобальное потепление!» подписала она шокирующую фотосессию.
Ее не арестовывают, потому что Комитет защиты материнства и детства, а также Союз ветеранов, а также Общество зеленых, а также альянс «Добрых дел» сразу бросаются защищать «бескорыстную патриотку».

Немногие знают, что Лада не совсем та, за кого себя выдает. Не совсем человек. На самом деле она пайрика. Дочь персидской феи и алтайского ведуна. Каким образом встретились и сошлись ее родители, мне невдомек, но их дочь уже который год успешно ставит на уши весь наш город.
Я всегда ржал, когда узнавал очередную сенсационную новость, в которой Ладка исполняла главную роль. Мы с ней давно хорошо знакомы, часто пересекаемся, а главное, имеем общие «фантом-корни».

Я задумался. Меня беспокоил подозрительный смысл «взорвать». Черт ее знает.
– Ладно. Бывай, Ероха. Пойду осмотрюсь.
– Ты там это… осторожнее, – предостерег на прощание Ерофей. – Злыдня во дворе.
А то я не знаю! И никакая не злыдня.
Мой собеседник свернул разговор, стал сливаться со стеной, растекся по ней бурой краской, мутными кляксами.
Я хлопнул дверью, вышел во двор. Ближайший газон терялся в сумраке. Детскую горку и трансформаторную будку совсем не видать, одинокие иномарки сонно мигали сигнализацией.
Никого. Даже котов Банюта перепугала. Я ее зову Банютой. Прикольная штучка. Речь не о котах, хотя даже мой Барбос не отваживается бродить за полночь. Она охотится за мелкими окаянными, шишками и другими разновидностями злых сущностей. Патрулирует двор и окрестности не хуже Полкана, которого на ночь спускают с цепи.
Банши – фея, предвещающая смерть. По-нашему, Банюта. Очень злая. Абсолютно безжалостная. Поэтому ночами все коты со двора исчезают. Но при этом оригинально справедливая. Местных жителей не обижает – лишь посторонним внушает панический ужас. Банюта напоминает хищную кошку каракала, сбежавшую от хозяев. Вроде, ручная, но шипит, обнажая внушительные клыки. Глаза ее вспыхивают желтыми углями, на лбу и щеках проступает щетина оборотня. Кажется, еще миг – и бросится, как бешеная.
Меня видит – радуется. Адово отродье. Скалится, но готова сотрудничать за чуточку крови. В таких случаях я сержусь, называю ее противной Банькой и угрожаю, что перестану кормить вкусняшками. Она успокаивается, нехотя отступает, пряча глаза…

Банюта бесшумно вынырнула из тьмы. Я чувствовал ее приближение, но рассмотрел, когда она уже оказалась в паре метров. Ее пасть была перепачкана фосфоресцирующей слизью, которая считается кровью потусторонних сущностей. Глаза полыхали малиновыми всполохами. Я-то привык и не заморачивался от жуткого зрелища, а вот случайный прохожий мог бы свалиться с инфарктом. Хотя вру. Случайный прохожий в лучшем случае заметит перемещение плотной тени, словно летящую по ветру газету.
Не уверен, что прохожий сможет схватить эту «газету», ощутить ее фактуру. Скорее, его ладони почувствуют мельтешение пыли, вроде роя мошек на веранде у лампы; лишь слабые точечные прикосновения. Это не значит, что Банюта не в состоянии причинить вред человеку. Ее «бесплотность» обманчива. Энергетика этой дамы способны вырабатывать мини-молнии, поражающие живую цель на расстоянии до десяти метров. Видел, как она убила оскаленную дворнягу, что мчалась по улице.
А уж своих потусторонних родичей и соратников она уничтожает по-акульи, вцепляется, разрывая на куски.
– Опять кого-то порвала? – спросил я с напускной строгостью.
Банюта насупилась.
– Молодец, девочка. Не давай им спуску.
Банюта повеселела.
Фактически она выполняет часть моей работы. Очищает «райён» от нечисти, занимается профилактикой мелкого зла.

***
Лада дважды рассказывала про таинственное лунное озеро на крыше большого дома. В нем сочетаются волшебство потустороннего мира и магический реализм окружающей жизни. Словно материализовавшийся мираж, только не в жаркой пустыне, а на холодной крыше в морозную ночь. Оно теплое, потому что соткано из птичьих трелей, звона капели и мяуканья одиноких котят. Помнится, я скептически поморщился, но Лада увлеченно продолжала:
– Оно впитывает перламутровые блики звезд и песни айсбергов, которые переплетаются в северном ветре, ласковые ладони ночных фей сцеживают в него молоко метели и слезы ураганов. В нем дыхание дочерей сударыни Метелицы.
Я думаю, продолжала она, загадочно моргая, что это отпечатки пальцев Всевышнего, который прикасается к планете в надежде облагодетельствовать всех разом.
– Всех разом не получится, – возразил я. – Даже у Всевышнего.
Признаться, я пытался искать это озеро втайне от Лады. Не то, чтобы верил в него, но порой хотелось полюбоваться чем-то экзотически прекрасным, прикоснуться к загадочному артефакту.
Может, оно не одно, озеро? Может, по ночам крыши высоток вспыхивают магическими прожекторами, освещающими тусклое небо и привлекающими детенышей ангелов?
Поиск не удавался, ограничивался зимними месяцами и полнолуниями.
Я облазил несколько крыш, встретился с тамошними смотрящими, контролирующими чердаки и кровлю. По старинке зову каждого Маковычем. От слова «маковка», то есть вершина здания, купол церкви. При каждом высоком здании свой Маковыч. Без этого никак. Днем они хоронятся в печных трубах, чердачных перекрытиях, оборачиваются стропилами или черепицей. Ночью их воля и кураж. Власть, суд и ответственность. Поэтому ночами на крыши могут безбоязненно подниматься только местные жильцы. Свои. Чужого Маковыч может столкнуть.

На рассвете отправился домой, вздремнул пару часиков. Барбос разбудил в девять тридцать. Блин, проспал. Наскоро ополоснул лицо, нашел чистую рубаху и модный свитер, выскочил из дома. Опоздаю, нет?
Опоздал. Слава создателям, обошлось без взрыва, но с пародийным скандалом.
«Агропром-банк» радовал прекрасным холлом с пальмами в бочках и респектабельными сотрудниками с искусственно приветливыми лицами, излучавшими фейковую учтивость. Вымытые шампунем колонны, ресторанные стойки – думаю, что обходительные банкиры могли бы потчевать посетителей пивом и чипсами.
Лестница на второй этаж, как портал в святая святых. На широком постаменте у ступеней возвышался во всей древнегреческой красе четырехметровый Лаокоон, смирившийся с тем, что сотни посетителей ежедневно разглядывают его пенис, похожий на горбатый баклажан. Одни возмущаются, другие прячут ухмылки.

Утром Лада, облаченная в строгий деловой костюм, чопорно вошла в холл, рассматривая на ходу папку-скоросшиватель. Этакая бизнес-леди в сопровождении пузатого секретаря. Возле пресловутой статуи они затормозили, псевдо секретарь, колоритно похудел, вытянув из-под свитера грелку с какао. Лада живо схватила грелку, распечатала и облила Лаокоона струями благородного напитка. Пока охранник бежал к диверсантам, секретарь снимал на телефон прямой эфир. Лада вопила на весь банк: «Глобальное потепление уничтожит сельхоз, колхоз и навоз!», секьюрити вырывали у нее грелку – все это онлайн шло в сеть.

Когда я прибыл, Ладу аккуратно тащили к выходу. Ее блуза и форма охранников пестрела сочными пятнами. Сзади семенил заместитель управляющего, брезгливо двумя пальцами держа грелку – улику преступления. Оператора тоже скрутили, камеру отобрали. Но было поздно, инцидент уже плавал в сети. Конфуз, понимаешь: по мускулистому торсу стекают коричневые ручейки. В чатах появится мем «КАКА-о-БАНК». Или просто мраморный елдак, капающий словно прохудившийся кран.

Подъехавшие полицейские хорошо знали революционерку. Иронично поприветствовали, усадили вежливо, неспешно покатили в отделение. Я отправился следом. Тут недалеко.
Пока шел к райотделу, размышлял о природе пайрики.
Пайрика помогает людям и охраняет земных избранников. Посланцами и исполнителями ее воли являются волшебные звери и птицы. Появление пайрики сопровождается необыкновенным ароматом и благоуханием. Пайрики могут вступать в брак с полюбившимися людьми и рожать от них детей.

У полицейского форпоста уже начинал скапливаться народ. Суровые дамы, пара кряжистых стариков и молоденькая мамаша с хныкающим свертком. Эти явно из активистов, требовавших «прикрыть позор банка», то есть задрапировать член Лаокоона. Или отпилить его к чертям, чтобы не смущал и не развращал.
При мне подвалила молодежь с плакатом «Отмывание ЛаКАКА-Банка». Что я говорил?
Телевидение. Радио. Какой-то проныра с мегафоном.
Короче, выпустили ее через час. Ладка наскоро прокричала в камеры свои лозунги о потеплении, при всех взяла меня под руку и утащила в сторону парка.
Мы не были любовниками. И, наверное, не станем. Тут, скорее, дружба лакируется родственной привязанностью и возникает новый формат отношений – побратимы-соратники.
Это не значит, что я не замечаю женственности Лады, не реагирую на грудь, растягивающую майку в нужном месте. Меня всегда радует аромат ландышей, который она распространяет, будто рекламирует крафтовую парфюмерию. Запах ландыша нежный и деликатный, как негромкий звон хрустального колокольчика, опьяняет лучше молодого вина. Таков аромат магии пайрики. Разве не хочется ею обладать хотя бы в мечтах?
У нее зеленые глаза ведьмы и высокий чистый лоб элитной натурщицы.

– Зачем тебе это все? – спросил я, когда мы дошли до рубежей заснеженной аллеи.
– Дурак ты, Назгул, – она озорно показала язык и хихикнула. Видимо, еще не отошла от пережитого.
Я всегда обижаюсь на назгула.
– Вольха, не дуйся… – она сжала мне ладонь. Не рассчитала силу. Я поморщился, но мне по душе, когда Ладка от бюрократических лозунгов переходит к бытовому общению, поэтому терплю.
– Вольха, милый, ты прекрасно знаешь, что парниковый эффект и рост добычи углеводородов может привести к необратимому изменению климата и экспансии отрицательных героев.
– Избавь от своих лекций.
– Ты что, действительно не понимаешь? – она остановилась, уперла руки в боки, пытливо уставилась снизу вверх. – Астральные паразиты, они же ляр…
– …лярвы. Знаю. Что дальше? Опасны характеристикой насыщения – за счёт энергии живых людей. Они, по сути, хищники, а люди их кормовая база. Именно голод и желание заполучить энергию – их основная движущая сила.

Я их видел не раз и не два. «Взгляд фантома» мне в помощь. Матерые лярвы похожи на осьминогов, чаще всего и быстрее всего развиваются в местах с переизбытком тяжелой негативной энергии. Они образуются во многих ситуациях. Их привлекают алкаши, наркоманы и курящие. Они реагируют на любителей сладостей и фаст-фуда, обжор и гурманов. Их добыча – азарт, им по нраву фанаты компьютерных игр, сумасшедшие геймеры, серферы соцсетей. И уж самое желанное и обильное насыщение там, где бурлят негативные эмоции: лярвы, как окунь на червя, клюют на ревность, гнев, страх, зависть и хамство. Это традиционные охотники за людскими страстями, вожделениями, жаждой и пороками. По одиночке не страшны. В стаях же могут быть очень опасны.

Фанак мельтешил рядом, взрывал снег, прыгал расшалившимся щенком. Лада улыбалась, наблюдая, как он кувыркается и взвизгивает от полноты чувств.
– Фенечка разыгрался, смотри. Фенечка, не простудись… – совсем чушь несет. Фамильяры практически неуязвимы в привычном понимании. Разве что в противостоянии с такими же существами.
– Когда ты покажешь мне лунное озеро? – перебиваю ее сюсюканья.
– Когда сочту тебя достойным! – она щелкнула меня по носу, промахнулась и чуть не выколола глаз коготком. – Когда ты сможешь писать о феврале навзрыд…
– Чиво-о?

За разговорами время прошло быстро, начало смеркаться. Мы забрели в дальнюю часть парка. Здесь ровной пеленой лежал снег, по которому никто не ходил. Мамаши с детьми тут не гуляли, а редкие лыжники предпочитали привычные тропы. Внезапно стало тихо, словно закрылись невидимые окна, и парк завесили невидимыми шторами. Меня насторожило отсутствие беличьих и вороньих следов на снегу. Прямо-таки сцена для появления маньяка.
Тут они и напали. Я никогда не видел сотни лярв, объединенных стремлением уничтожать. Так на полотне сюрреалиста выглядела бы стая инфернальных грачей с растопыренными когтистыми лапами и щелкающими клювами. Среди них мелькали крупные особи, похожие на уродливых волков и росомах.
Лярвы атаковали сзади и спереди. Мы с Ладой, не сговариваясь, стали спина к спине, одновременно выставили астральные щиты, о которые десятки хищников расплющились, как мошки о горячее стекло.
Первую волну выдержали. Последующие атаки встретили пси-всплесками. Сверкающие брызги выжигали в стае дымящиеся проплешины. Лярвы бросались вновь и вновь, стремясь задавить нас массой. В пылу боя трудно распознать материальное и бестелесное. Энергетика сражающихся привела всех к единому формату. Со стороны посмотреть обычным взглядом – всего лишь двое молодых людей слишком оживленно барахтаются в снегу, гримасничая, беспорядочно машут руками и ногами. Молодежь балуется, что с нее взять, подумает случайный свидетель.

Мы не баловались, а бились сначала, как охотники, почуявшие богатую добычу, а потом вдруг ощутили себя загнанными жертвами. Наши щиты были пробиты в нескольких местах. Потоки лярв не кончались. Мы рубили их ментальными тесаками, рассеивали всплесками сырой магии. Лада метала шаровые молнии. Я размахивал энергоплащом, который уничтожал сразу по несколько злобных «птичек». Этакий тореадор с мулетой и шпагой. Но вместо одного большого быка меня штурмовали и таранили множество мелких тварей, каждая из которых норовила ударить в лицо, рассечь горло, вцепиться в затылок.

Фанак метался, как терьер среди крыс, ловко выхватывал и рвал их по одной. Наверное, так с рыжими собаками сражался Акела. Лярвы клевали и жалили Фанака, его шкурка была изорвана когтями. Вокруг громоздились убитые твари.
Крупное существо бросилось мне в ноги, я успел уклониться, рассек костистый лоб тесаком.
Сбоку взметнулось гибкое тело, особь, похожая на каракала, ухитрилась опрокинуть Ладу, прижать длинными лапами к земле. Я развеял по круговой сразу десяток атакующих «грачей», обернулся, не поверил глазам.
– Банька?!
В ее пасти клокотала магия, словно магма вулкана, красный язык извивался гадюкой меж клыков.
Она было замешкалась, среагировала на знакомый голос, но жажда убийства пересилила. Банши мотнула башкой и вцепилась Ладе в горло.
Я не успел поставить блок.
Но успел Фанак. Израненный фамильяр взвился цирковым гимнастом, кувыркнулся в прыжке и попал на клыки Баньки. Челюсть лязгнула. Я рубанул банши по голове, астральный череп лопнул.
Остатки стаи исчезли так же внезапно, как и появились. Трупы тварей таяли на стыке двух миров.

Лада быстро очнулась. Огляделась недоуменно, выглядела проснувшейся с похмелья.
– Фенечка? – спросила с нарастающим беспокойством.
Мне вспомнился давний случай… я видел, как человек бежал по горящему мосту. А Лада сейчас стояла, не бежала. И мост пылал, готовый рухнуть.
– Он спас тебя, – пробормотал я глупо.
– Фенечка? – переспросила она спокойно, и эта безмятежность меня напрягла.
– Лада, мы найдем его. Может, он жив. Уцелел. Только ранен, – я бормотал глупости, в которые сам же охотно верил.
– Он умер…
– Мы найдем его, – повторил я, понимая, что надо произнести жуткое слово.
– Скудельница. – Лада пощадила меня. Сама назвала адрес.

***
…Мы прошли длинным коридором, где оштукатуренные стены были увешаны темными плакатами, испещренными воззваниями и девизами. Под ногами скрипел и стучал коричневый паркет, которым множество стариков играли в домино. И не доиграли. Пахло мочой и вишневым вареньем.
Дом культуры машиностроительного завода имени XXVII съезда КПСС сохранился образцом забвения меж двух миров. Сюда могли проникать только хозяева погибших в бою фамильяров. У нас свои транспортные магистрали. Своя логистика.
В конце коридора за полуоткрытой дверью колыхалось сизое, как в курилке, пространство. Мы вошли в него, словно в колючий кустарник.
Такие залы хороши для спортивных занятий в больших школах. Или для собраний крупных производственных коллективов. Высокие потолки, огромные окна и море света. Эффект обширности помещения подчеркнут патриархальной свободой и отсутствием трибуны.

Большой зал был полон трупов.
Фамильяры лежали длинными косыми рядами, вдоль которых бродили редкие, в шоке, хозяева.
Изуродованные тела териоморфных существ громоздились на полу. В основном это были коты, собаки, еноты с оторванными лапами, вспоротыми животами, расплющенными черепами; встречались вараны и жабы. Совы и орлы. Выжженные глазницы, вырванные с мясом хвосты. Торчащие из боков ребра. Мертвые переломанные куклы, трупы, похожие на дешевые игрушки с вывороченными конечностями, вскрытыми спинами, лишенными кожи.
Скудельница фамильяров. Свалка манекенов и декораций. Лаборатория мастеров хоррора. Отбракованные фабричные уродцы, апокалипсис фауны. Для кого компаньоны и слуги, а кому – самые верные друзья. Как дети. Как часть души.

Два фрагмента особо поразили. Вывороченная зубастая челюсть, словно выдернутая из пасти на розовых хрящах, распахнутая в застывшем рычании. Маленькие руки худенькой женщины беспрерывно гладили сверкающие клыки. Тонкие пальцы бесконечно ощупывали, ласкали эту челюсть, словно на что-то надеялись.
Второй эпизод – тело примата, со спины похожего на ребенка. Разумеется, это не был ребенок. Наши законы запрещают использовать фамильяров в таком формате. Но в памяти осталось тельце с выгрызенной ножкой и торчащей из рассеченной спины лопаткой. Рядом топтался толстенький усач, старательно протирающий очки белоснежным платком. Одно стекло вылетело, но он не замечал, протирая пустоту.

Лада шла вдоль рядов. Молчала, как и все, кто находился в зале. Тишина, лишенная звуков, давила и окутывала. Плач и крики, осторожные всхлипывания разбавили бы вязкое беззвучье. Безмолвие. Немоту.
Тишина скапливалась комьями, прессовалась плитами, обволакивала вязкими лохмотьями. Мы задыхались, погружаясь в трясину.
Тишина крошилась слепыми звуками – словно высохшие трупики мух вываливались из покинутой паутины. Тишина расслаивалась, как ветхие обои и сквозь ее прорехи виднелись распахнутые рты. Немые вопли, вакуумное отчаяние, бесшумное горе…
Фанак обнаружился в третьем ряду. Красная лисичка, похожая на пушистую игрушку, лежала на спине, а лапок у нее не было. Вместо них темнели грязные дыры, словно процарапанные вилкой.
Ладу шатнуло. Она схватила меня за плечо, впилась ногтями. Я стоял, не шевелясь.
– Фенеч…

***
Зло по сути – поступок. Большое зло – выдающийся поступок. Незаурядное действо. Конечно, оно должно быть вознаграждено. В этом мире любая активность имеет право на поощрение и признание заслуг. Так сохраняется баланс.
Идеальной доброты не существует. Но абсолютное зло, как явление, имеет место. Поэтому чрезмерному пороку противостоит меньшее, компактное зло. Оно универсально, поскольку чаще всего образовано союзом разных величин, противоположностей и безнравственных ценностей. Мы, потусторонние метисы, пользуемся достоинствами и силой обоих родителей.

Я не могу понять – и, наверное, вряд ли пойму, почему рядом с Фенечкой лежала Банька, чья голова была изуродована моим ударом? Она ведь не фамильяр, не приемыш. А если все же фамильяр, поскольку в скудельницу попадают только фамильяры, то выходит, что это был мой питомец, моя часть, моя судьба, а я не догадывался или просто не решался себе в этом признаться. Мы брезгливо отвергаем зло в чистом виде, не желая его соотносить со своими демонами. Лицемеры.
Мы покинули скудельницу, как уходят от свежего захоронения одинокие состарившиеся люди. Не добрые и не злые. Осиротевшие.

Достать чернил и плакать…
Мы забрались на крышу Торгового Центра, где я бывал дважды. Нет там никакого озера. Только переплетение антенн, среди которых дрожат канаты, фиксирующие гигантские рекламные боксы. Там торчит длинный шест с фонарем, что сигналит самолетам. Там неуютно и очень холодно. Местный Маковыч неповоротлив и глуховат, и никому не захочется гулять по его крыше даже в тихую теплую ночь.

…Оно там было, лунное озеро.
Лада не врала. Все так и есть. Исполинская жемчужина, идеально распиленная вдоль, окаймленная розовыми штрихами, словно трехмерная проекция поцелуя исполинских губ. По перламутровой поверхности искрами сновали отражения далеких метеоритов.
Мы стояли у самого прекрасного в мире озера, и с одной стороны гремел кипящий криками и свистом вокзал, с другой давило безмолвие выкопанной ямы, в которую скатываются комочки черной земли. Так мне казалось.
– Предназначенное расставанье обещает встречу впереди, – прошептала она. – Помнишь Есенина? Ровно сто лет назад.
Лада подошла к серебряному водоему, наступила на зеркальную поверхность и начала таять. Уход в подпространство – не смерть в человеческом понимании. Это иная форма существования. Материального в ней один процент. Лада медленно исчезла в небе – таком же безнадежно пустом и опрокинутом, как высохший круглый аквариум с тонкой зловещей трещиной на дне.
Исчезла, оставив аромат ландышей, нежный и деликатный, словно негромкий звон хрустального колокольчика. Этот аромат невозможно забыть, он чистый, загадочный и изящный, как и сам цветок. Пахнет невинностью на грани соблазна, прохладой и рассветом. Сладкими снами, до головокружения сладкими.

Лунными вечерами, когда над домами, как слабый мираж, переливаются всполохи отражения ледяных крыш, в небе можно заметить нежный силуэт. Девушка и фанак, ее верный фенечка, с которым она встретилась там, куда даже мне пока нет дороги.
Мы не были любовниками. Только приятелями и стратегическими партнерами.
Я не оплакиваю Ладу, не просыпаюсь под утро с тоской и судорогами.
Но февральскими ночами взбираюсь на крыши высоток. Мне все кажется – найду лунное озеро, отпечаток ладоней высшего существа – и Лада вернется.
Или хотя бы проплывет мимо, как парусник, дрейфующий в океане.