Рассказ №6 Ошибка бога.

Вангог шел умирать подобно старому коту, который хочет уйти от любимых хозяев на задний двор, до того как смерть настигнет его. Правда у Вангога никогда не было близких, да и заднего двора у его жилища не было, как такового. Из покосившегося окна был виден лишь одинокий, зимний пляж да старый маяк на одиноком мысе. Вангог был сумасшедшим и давно жил один, в старой лачуге возле моря, в одном богом забытом месте.
Издавна его единственными приятелями была стая жирных чаек, которых он прикармливал остатками хлеба после обеда. Вангог мог часами рассказывать чайкам, почему он остался один, и что находит свое существование просто замечательным.
– Мои руки помнят больше, чем следует, поэтому лучше держать их подальше от людей, – не раз говорил он чайкам, летающим за его окном.
Солнце ласкало обветренную кожу старика, а морской ветерок безучастно приносил соленую влагу. Ею был пропитан весь дом, каждая дощечка, и по ночам дерево тускло светилось от избытка соли в своих волокнах и порах. Вангог смотрел на чаек, облокотившись на потемневший подоконник, улыбался миру почти беззубым ртом и был по-своему счастлив.
Его лачуга была проста и удобна, а маленькая печь, грубоватый стол и кровать составляли всю необходимую для жизни мебель. На кровати он спал. Под кроватью держал старый деревянный ящик от патронов со своими воспоминаниями о прошлом. Открывал он его редко, но пыль на ящике протирал регулярно.
– Не люблю суеты и грязи, – говорил старик чайкам во время дневных прогулок. Они его понимали, но не переставали гадить на крышу лачуги.
Вангог любил гулять вдоль пляжа и собирать те сокровища, которые море изредка выкидывало на берег. Правда, его не интересовали ни камушки с дырочками, ни красивые ракушки. Старик собирал только старый хлам. В углу, за кроватью, стоял кривой алюминиевый винт, от упавшего где-то над морем самолета. На столе, в порядке значимости, аккуратно лежали: позеленевшие гайки, пластиковая игрушка, курительная трубка, пару патронов и ржавый пистолет. Стрелять из него давно уже было нельзя, но чем-то он зацепил Вангога, иначе бы его давно уже выбросили прямо из окна, как не раз уже происходило с надоевшими находками.
– Вещи должны радовать глаз, а эта хламида скучна и безобразна, – крикнул он как-то в сердцах и выкинул шкатулку со старыми золотыми монетами в окно.
На что же жил старик? Раз или два в месяц Вангог не глядя и смущаясь засовывал руку в ящик под кроватью, словно под юбку молящийся монашки, и доставал оттуда несколько хрустящих банковских купюр. Он садился на старый велосипед с погнутым рулем и, чертыхаясь на чем свет стоит, ехал в поселок, находящийся в километрах двадцати от его лачуги. Таким же путем, и в том же настроении, он возвращался назад, привозя мешок риса или другой крупы, и пару десятков консервов. Тем и жил.
Прошло лет десять, а может и пятнадцать, такой жизни отшельника и почувствовал Вангог, что его время подходит к концу. Сердце стало чаще сжиматься в колючий ком, не отпуская по несколько часов кряду.
– Барахлит моторчик, сильно барахлит, – шептал он, корчась на кровати, все ожидая, когда боль наконец отпустит.
Вчера не отпускало слишком долго, и он первый раз за много лет попросил Бога простить его и дать ему еще пожить. Конечно, Бог его не услышал, не зря Вангог так долго от него бегал. Но уже в темноте, когда скрип ворот ада стал слышен слишком явно, дышать почему-то стало легче и тоскливая боль нехотя отпустила его изношенное сердце. Старик подождал до появления первых солнечных лучей и встал, собирая сегодня уже точно умереть. Место для смерти он уже давно себе подготовил. Эта была небольшая пещерка, скорее даже просто выемка в скале, недалеко от дома Клеопатры. Познакомились они прошлой весной, когда старик прогуливался по пляжу, собирая свои новые сокровища.
– Хорошо здесь, – сказал басистый голос над больным ухом Вангога, и старик вздрогнул от неожиданности, подняв голову вверх.
Перед ним стоял рослый и кряжистый рыжеволосый мужчина лет шестидесяти, хорошо одетый и загорелый.
– Хорошо, – голос Вангога был скрипучим, – кто вы?
– На сколько я понимаю, то ваш сосед, – глаза рыжего горели озорным огоньком.
Он был явно рад случайной встрече, но и не лез с расспросами. Это Вангогу сразу понравилось в Клеопатре. Они помолчали немного. Вангог просто пошел дальше, смотря себе под ноги. Рыжеволосый его больше не о чем не спросил, уважая свободу и одиночество. Потом были мимолётные встречи издалека и редкие встречи лоб в лоб. На каменных отвесных тропинках такое иногда случается. Рыжеволосый махал или улыбался, Вангог больше отмалчивался. Чайки важно кричали. Море вело себя по разному, оно не любило постоянства. Через три или четыре месяца при очередном столкновении Вангог неожиданно для себя спросил, как зовут рыжеволосого соседа.
– Вы знаете, называйте меня, как хотите. Так будет даже лучше.
– Вам все равно?
– Абсолютно. Да и какое это здесь имеет значение?
– Наверное. А я – Вангог, – сказал Вангог так, чтобы сразу стало понятно, что к искусству он не имеет никакого отношения.
– Тогда, – улыбнулся рыжеволосый, – называйте меня Клеопатрой. Тут это будет уместно.
Вангог не знал, что уместного в женском имени, но промолчал.
– Я монеты на днях нашел, – сказал он невпопад, – не старые еще, середина девятнадцатого века.
Клеопатра молчал и уважительно смотрел на Вангога.
– Я их выкинул из окна, они еще наверное лежат там. Если хотите, можете собрать.
– Спасибо. Я не нумизмат. А почему выкинули?
– Они гарью пахнут, – тихо признался старик, – и войной.
– Понятно, – шумно вздохнул рыжеволосый, – а пойдемте ко мне чаю пить.
– Пойдемте, – Вангог протянул ему руку, словно старшому брату, и они молча пошли в гости к Клеопатре.
Встречались они не часто, да и не говорили почти. Просто сидели рядом и смотрели на море: два старика, которым уже не хочется говорить. Один раз Клеопатра принес Вангогу детский костыль, который нашел на прогулке. Костыль Вангогу понравился и он подарил Клеопатре найденную жемчужину.
Все это произошло год назад, да и Клеопатры в последнее время видно не было. Рыжеволосый, хоть и был молчуном, вел достаточно активную жизнь вне их общего морского приюта. Идя умирать старик подумал, что Клеопатры не будет еще несколько дней, и его мертвое тело успеет смыть приливом. Пещерка находилась совсем недалеко от воды, и с берега была совсем не видна. Заходить к ней нужно было со стороны моря. На берегу стоял туман, довольно вязкий и холодный. Уставший Вангог нехотя вошел в него, хотя обычно ничего не боялся. Обычно боялись его.
Идти в тумане было не сложно, хотя он сразу погасил все внешние звуки и стер ориентиры. Мимо пробежал маленький ребенок, зазвенел колокольчик, и сзади раздался женский плач. Вангога галлюцинации никогда особо не волновали, тем более что на своем веку видел он всякое, потому и сторонился людей. Неожиданно его кто-то схватил за руку и развернул, а за затылком почувствовалось зловонное дыхание. Вангог молчал, думая, что умереть здесь было бы тоже не плохо. Если его тело упадет сейчас в воду, то крабы и мальки разделаются с ним за пару дней, не дав телу провоняться и разбухнуть.
Тонкая полупрозрачная рука нежно обняла его за тело. Длинные, грязные ногти легли на грудь. Сердце стало стучать учащенно, говоря о приближении очередного приступа.
– Ну, вот и все, – сам себе сказал Вангог.
– Не спеши, – прошипела обладательница костлявой руки, – вспомни, зачем ты родился на свет.
– Я не хочу, – сердце остановилось и стало больно сжиматься в спазме.
– Вспомни, – потребовала тварь из тумана, брызжа едкой слюной прямо на больное ухо.
– Не хочу, – крикнул Вангог, сорвал руку с плеча и побежал вперед.
Его бег не был долгим. Он упал в прибрежный песок, расцарапав себе лицо. С пришедшей болью, опять слабо забилось уставшее сердце и вернулась запоздало память. Он вспомнил зачем родился. Очень-очень давно Вангог еще не знал вкуса крови и был почти обычным мальчиком. К нему приходили умершие и не родившиеся духи, а иногда и нечеловеческие субстанции. Мальчик считал это нормальным. Вангог говорил с ними и они ему отвечали, как могли. Показывали что-то, вздыхали и улыбались. Иногда скандалили и били тарелки. Взрослые думали, что мальчик сумасшедший. Он считал себя избранным. Как это часто бывает, его обследовали и поставили на учет в сумасшедшем доме, по сути поломав всю его дальнейшую жизнь. Вангог сопротивлялся, как мог, и его записали в отделение для буйных сумасшедших, с принудительным лечением. Со временем он разобрался в мире взрослых и на время затаился. Прошло три года, его опять обследовали, успокоились и отпустили для домашнего ухода, посчитав не опасным. Вангог вышел на свободу и стал убивать. Ведь он продолжал считать себя избранным, цель которого – очистить место вокруг себя от всяких ненужных ублюдков. Его снова поймали, уже с ножом в руках, но связать его и убийства в округе так и не смогли. Наверное Вангог разобрался в окружающем мире. Здесь нужно было врать, улыбаться и смотреть на окружающих понимающими глазами. Иногда просто поддакивать. И, о диво, окружающие начинали верить тебе, не видя явных доказательств обратного. Со временем он повзрослел и снова попался при полицейской облаве, ведь округ уже стало трясти от страха и череды бесконтрольных убийств. Его решили снова обследовать, а потом – и полечить. После токов и терапии его, на этот раз уже точно больного, отпустили. Ведь он не казался уже опасным. А Вангог снова стал убивать, но уже в соседнем округе, а потом – еще в одном, и еще в одном. Больше его никто не смог поймать и уличить во лжи.
Но вот, на закате жизни, когда тело уже отказывалось служить, позабытые духи вспомнили об избранном мальчике. Жизнь часто так неумело шутит.
Когда Клеопатра увидел окровавленого и пошатывающегося соседа возле своего дома, его руки невольно уронили чашку с горящим чаем на пол. Вблизи Вангог выглядел еще хуже. Язык плохо слушался старика, а левая сторона тела практически онемела. Нужно отдать должное рыжеволосому, он быстро разобрался в ситуации: отпихнул осколки чашки, положил на пол старика, подложил подушку под шею, а голову повернул набок.
– Потерпи, это чтобы язык небу не прилип, а то задохнешься, – он силой раскрыл онемевший рот алюминиевой ложкой. Старик молчал и тогда Клеопатра несколько раз ударил его по груди.
– Мне лучше, – только и смог прохрипеть Вангог.
– Что?
– Лучше бы я умер, – произнес Вангог более членораздельно. Он резко поднялся, издавая звуки поломанного насоса и что-то всунул в руку своему спасителю.
– Бери, – выдохнул он и закатил глаза. На большее сил у него уже не хватило.
Вангог пришел в себя, когда солнце давно прошло зенит. Клеопатра сидел в кресле, по детски поджав ноги и рассматривая вещицу, которую старик вынес из тумана. На столике лежал пустой шприц.
– Мне пришлось тебе сделать тебе прямой укол адреналина в сердце. Когда-то я делал такой своей покойной жене. Не думал, что придётся делать снова. Ты можешь говорить?
Вангог молча кивнул.
– Этого не может быть, – Клеопатра протянул руку Вангогу, – этот медальон подарила мне сестра перед смертью. Мы разбились тогда на крутом горном повороте, ведь мой папа не справился с управлением. Наша машина перевернулась и упала с обрыва.
Вангог молчал и смотрел на своего спасителя. Рука и язык вроде бы снова стали слушаться, а сердце пока не давало о себе знать. И на том спасибо.
– В этой жуткой катастрофе выжил я один, и то чудом. У меня вся спина в шрамах, на людях раздеваться не могу, чтобы не испугать.
– Ошибка бога, – четко произнес Вангог.
– Что?
– Чудо иногда называют ошибкой бога.
– Этот медальон выпал из моих рук во время той жуткой аварии, и я больше его не видел. Машина сгорела до тла.
– Ты уверен, что это именно тот медальон?
– Тут ее инициалы и царапина в виде птицы, которую я поставил, пока мы еще ехали вдоль обрыва.
– Поздравляю тебя.
– Спасибо. А с чем?
– Ты обрел память, вспомнил прошлое.
– Где ты его нашел? – Клеопатра вскочил и схватил Вангога за плечи.
– Я покажу тебе, но до этого мне нужно кое-что тебе рассказать.
– Зачем? Ведь есть медальон. Нам нужно идти туда?
– Не сейчас. Еще рано. Мы пойдем туда на рассвете.
– Но почему?
– Я так чувствую. Да, и медальон этот я принес, чтобы ты просто поверил мне.
– Слушаю тебя, говори.
– Все не так просто. Я умираю.
– Давай вызовем доктора. Я отвезу тебя в поселок.
– Это не поможет. Давай не тратить попросту время.
Клеопатра посмотрел на него своими глубокими зелеными глазами и, видимо увидев ответ на свой вопрос, потому просто сказал:
– Давай.
– Я расскажу тебе кое-что, потому что они меня об этом попросили.
– Они?
– Не перебивай меня. Обо все узнаешь позже. Но, у меня к тебе будет просьба.
Клеопатра принес Вангогу воды и напоил, чтобы смочить его скрипучее горло:
– Говори.
– Обещай, что не задушишь меня и не убьешь до рассвета, ведь я обещал им, что приведу тебя.
– Ты говоришь загадками. Ну, ладно, обещаю.
– Без ну. Тебе будет страшно и противно. Поэтому, пообещай мне сейчас. Поклянись.
– Да, что с тобой? Я же тебе пообещал.
– Пообещал. Перед тем, как я откроюсь тебе, скажи, ты ведь полицейский?
– А что, это так заметно? Да, я был детективом, работал двадцать лет в полиции. Искал и сажал убийц.
– Я так и думал. Взгляд у тебя цепкий. Когда смотришь, у меня шерсть дыбом встает. Помни, ты обещал мне. И не забывай – мне не долго осталось.
– Говори, я готов слушать.
– Ну, так слушай. Я – убийца.
Надо отдать должное выдержке Клеопатры, он не схватил старика и не выбросил его из дома. Да, ему было тяжело слушать признание и жуткие подробности некоторых убийств, но он держался, как мог. Правда, в конце не выдержал и спросил:
– Значит, утверждаешь, что именно ты задушил женщину на складе, недалеко отсюда, десять лет тому назад?
– На самом деле, я хотел откусить ей язык, и еще кое-что, но услышал вой полицейских сирен, и был вынужден бросить ее там.
– Но, этого же просто не может быть! Я выезжал на тот вызов, и когда мы вбежали на склад, жертва была еще теплая. Мы обыскали всю округу, ты не смог бы вырваться или уйти.
– Смог. И в тот раз, и во все предыдущие! Ведь они помогали мне всегда: нашептывая куда идти и что делать, чтобы не попасться в лапы копам.
– Ты юлишь и прикрываешься призрачными голосами! Ты не мог бы уйти с того склада!
– Я спрятался в старой проржавевшей бочке и просидел там часов десять – двенадцать.
– Не может быть! Ты – лжец! Мы все осматривали!
– И бочки в подвале?
Клеопатра нервно встал и стал ходить вперед-назад не останавливаясь.
– Ты забываешь, что я был не один. Они, они мне все время помогали! Я избранный, – Вангог закашлялся и с трудом сел.
Бывший полицейский не выпускал из крепких рук принесенный медальон. Он подошел к старику и отвесил ему хорошую пощечину, да так, что голова замоталась из стороны в сторону,
– Какая же ты все-таки сволочь. У убитой тобой женщины осталась пятилетняя дочь. Она рыдала на похоронах так, что мы не могли ее успокоить. А потом, мне лично пришлось везти ее в детский дом. Ты знаешь, что она выросла и стала наркоманкой? Скольких людей ты еще загубил, говори?
– Не время болтать. Мне везло, и я много успел сделать. Они подарили мне несколько лет тихой радости, отпустив меня на этот пляж. Мне даже кошмары перестали сниться, и руки мои не тянулись убивать. И когда я думал, что уже все, пришли они и попросили тебя привести. Чем ты их мог заинтересовать, Клеопатра?
– Не знаю. Всю жизнь, я ловил таких, как ты, и вот теперь ты лежишь и спокойно рассказываешь мне про совершенные зверства, – он наклонился над Вангогом и угрожающе провел кулаком по впалой щеке.
– Ты обещал!
– Да, обещал! Но, я и представить себе не мог, что ты окажешься монстром.
Вангог смотрел на бывшего полицейского и терпеливо ждал. Сердце вело себя беспокойно.
– Продолжай, – сказал через минуту Клеопатра и сел напротив старика, в свое любимое кресло.
– Почему ты не назвался своим настоящим именем?
– Оно мелькало в газетах несколько раз, в связи с громкими задержаниями и я порядком устал от глупых расспросов и интервью. Теперь я на пенсии, как и ты, убийца невинных.
– Уже светает. Нам нужно идти. Помоги мне встать.
– А если я не пойду с тобой? Зачем мне нужны какие-то загадочные ОНИ?
– Ты им нужен, а я уже нет. Поверь мне, полицейский, они и есть настоящие монстры. Я на их фоне просто игрушечный Чикатило.
Клеопатра промолчал, сунув медальон в карманы брюк.
– На улице холодно, я принесу тебе плед.
Зима на юге не в пример мягче, чем на континенте, но все равно любит похандрить и покапризничать. Как только старики вышли из дома, им в лицо ударил ледяной дождь, позже закрутил по кругу озлобленный снег. Потом неожиданно вышло солнце из-за туч и они, каким-то дивным образом, попали в густой туман, словно в испарину. И все это за какие-то несколько минут. Впереди неспокойное море плескалось о прибрежные камни, и это, пожалуй, был единственный ориентир в тумане.
– Держи меня за руку сколько сможешь, – сказал Вангог.
Клеопатра нервно хохотнул, и тут же впереди истерично засмеялась какая-то женщина.
– Что это такое? – голос детектива дрожал.
– Они, – только и сказал Вангог.
Мимо прошла какая-то механическая тень гигантских размеров. Сервоприводы натужно ныли, переставляя ноги, вывернутые в неестественное положение. Затем кто-то стрельнул в них из тумана, и полицейский отпустив руку, рефлекторно упал на гальку, прикрыв голову руками. Сердце Ванога остановилось и он через силу сказал:
– Здесь безопасно. Не нужно прятаться, просто иди вперед.
– А ты?
Тело Вангога упало.
Впереди, возле самой воды, послышался резкий визг тормозов и удар машины о что-то твердое.
– Папа? – крикнул Клеопатра, – Мама, Сюзанна? Это вы? Я иду к вам!
Он побежал вперед, обдирая ноги о прибрежные камни, но никакой машины там не нашел. Возле воды туман немного рассеялся, и Клеопатра увидел на камне заплаканного мальчика лет десяти. Его одежда была изношена. Выглядел мальчик уставшим и измученным, и сильно дрожал.
– Как ты сюда попал? – спросил полицейский.
Мальчик пролепетал что-то на непонятном языке, на его руки блеснули странные часы с большим, темным, прямоугольным диском. И так было понятно, что он потерялся в этом тумане и ему безумно холодно и одиноко.
– Пойдем пить чай, – сказал полицейский, – я где-то здесь обронил плед, возможно мы найдем его на обратном пути.
Пока он суетился вокруг мальчика, белая тонкая рука вынырнула из тумана, и незаметно вытянула медальон из его штанов. Глаза мальчика удивленно поднялись вверх, но он смог промолчать, надеясь, что рыжий старик не увидит зубастого чудовища позади себя.
Все прошлое должно оставаться в прошлом, особенно, когда неожиданно появляется будущее.