Рассказ №10 Парижский Дьявол

Комиссар Дюфруа, обласканный славой после поимки Парижского Дьявола – знаменитого маньяка-убийцы, много лет терроризировавшего столицу, до какой-то степени считал теперь этого маньяка своей собственностью.
– Я знаю, доктор, – говорил он низкому человеку в костюме и шляпе-котелке, шагая рядом с ним по коридору тюрьмы Ля-Санте, – у вас разрешение от Президента Республики, но вы уверены, что не хотите нашего присутствия? По мне – это чистое безумие.
– Не хочу. – отвечал человек в котелке. – Мне важно поговорить с ним наедине.
То был доктор Фриш, австрийский психиатр с громким именем, один из теоретиков-титанов, стоявших у истоков психоанализа, персонаж совершенно неуместный в этих декорациях, и никогда бы здесь не появившийся, если бы не чрезвычайный пациент, ожидавший казни в одной из камер этого коридора.
– Может, вы хотя бы дадите нам связать ему руки?
– Не очень-то удобно говорить по душам со связанным человеком.
– Доктор, это не человек! Он отправил на тот свет больше людей, чем вы встречали за свою жизнь.
– Отчасти он мог бы разделить это достижение с жандармерией, не так ли?
– Ценю вашу иронию доктор, но в этом-то и загвоздка. Не скрою, мы тут много маньяков повидали на своём веку, и у каждого из них был свой особый почерк, обычный тип жертвы или мотив… Но этот как будто убивает всеми способами и при любой возможности. Душит, режет, травит… Про многие убийства мы даже не знали, пока он сам не заговорил. Чертовски хитёр и опасен.
– Так ли опасен? Он уже пытался нападать здесь на кого-нибудь?
– Нет.
– Он оказывал сопротивление при аресте?
– Нет. Он вообще сам сдался правосудию.
– Какое-то угрожающее поведение?
– Нет. Целыми днями сидит за столиком в своей камере и смотрит в одну точку.
– Его уже приговорили к смерти? Ему нечего терять?
– Пока нет. И из-за этого, если честно, доктор, эта ваша затея мне ещё больше не по душе.
– Отчего же? Разве вы не желаете узнать, что движет подобными преступниками?
Комиссар махнул рукой.
– Знаете, в старые времена таких отправляли на гильотину – и дело с концом. А теперь какой-нибудь кретин, вспорет брюхо жене или зарубит кредитора топором – а в суде вдруг выясняется, что это дескать не злой умысел, а душевное помешательство, а общество, мол, само виновато, что довело доброго парня до отчаяния… Знаете, эти адвокаты… И получается, что вовсе он не убийца, а жертва обстоятельств, и вместо гильотины отправляется на пожизненный пансион в Савойские Альпы.
– Будьте спокойны, я не намерен выступать в суде. Но непременно опубликую своё заключение в научной прессе. Меня интересует феномен исключительно с психиатрической точки зрения.
Доктор оказался в настоящей тюрьме в первый раз в своей жизни. Вопреки его ожиданиям, она вовсе не выглядела, как отделение ада на земле. Обыкновенное казённое учреждение с обыкновенными людьми, несущими рутинную ежедневную службу по ту и по эту сторону решётки. Больше всего Ля-Санте походила на казарму, неторопливо, но усердно готовившуюся к большой войне.
Они остановились у стальной двери камеры.
– Доктор, вы точно не хотите, чтобы мы его связали? – спросил комиссар.
– Не хочу. – ответил доктор сухо.
– Ладно, мы будем стоять за дверью. И вот ещё что… Это же у вас револьвер в кармане пиджака?
– Да.
– Отдайте его мне.
– Вы же сами считаете, что пациент опасен? – усмехнулся доктор сквозь усы.
– Если он примется вас душить, у вас будет несколько секунд, пока мы его оттащим. А если он отберёт у вас револьвер – то шансов нет.
Доктор нехотя вынул из кармана «Бульдог» и передал комиссару. Тот спрятал револьвер в свой карман и указал надзирателю не дверь.

В узкой, но неплохо освещённой камере у левой стены стоял столик. С одной стороны за ним сидел знаменитый венский психиатр Герберт Фриш, а с другой – Леон Ламберже, известный как «Парижский Дьявол», «Адский Мясник», «Сатана» , имеющий ещё с десяток подобных же газетных прозвищ, и обвинённый в ста двадцати шести предумышленных убийствах. «Сатана» оказался одутловатым мужчиной лет сорока пяти, совсем лысым, но с большой окладистой бородой, делавшей его похожим скорее на почтового чиновника, чем на серийного убийцу. Он смотрел прямо перед собой тяжёлым, ничего не выражающим взглядом и курил принесённую доктором папиросу. Голос у убийцы был неожиданно высокий для его внешнего вида, и при этом очень монотонный и скучный.
– Вы проделали большой путь, чтобы попасть сюда, – говорил он, – но мне решительно нечего рассказать для вашей теории. У меня было обычное детство, обычные родители. Меня не били больше, чем других детей моего круга. Я не топил котят и не ходил смотреть забой скота. Я убивал людей.
– А где вы росли?
– До пятнадцати лет в Лемберге, потом переехал во Францию.
– Так вы говорите по-немецки?
– Не слишком хорошо.
– Вы были единственным ребёнком в семье?
– Единственным выжившим.
– А другие..?
– Некоторые действительно умерли от болезней. Другим я помог.
– Почему вы это делали.
Ламберже развёл руками, подбирая ответ на вопрос, который казался ему слишком очевидным, чтобы думать над ним.
– Это было моё главное дело. Моя задача. Убивать людей.
– В какой момент вы это поняли?
– Я всегда это знал.
– Кто-то сказал вам это?
– Нет.
– Вы испытываете от этого удовольствие?
Убийца посмотрел на доктора, как на ребёнка, сморозившего глупость.
– Кто может получать от этого удовольствие?
– Что ж, мне доводилось встречать таких людей.
– Должно быть, сумасшедшие.
Доктор поднял удивлённые глаза и не нашёл сразу, что сказать.
– Зачем вам это всё, доктор Фриш? – спросил Ламберже после паузы. От меня не будет проку вашей науке.
– Знаете, президент Фальер лично попросил меня встретиться с вами. Он потрясён вашей историей и верит, и я тоже верю, что если нам удастся лучше понять ваши мотивы, то это поможет предотвратить подобные трагедии в будущем. Спасти многие жизни.
Ламберже откинулся на спинку стула, слишком маленького и неудобного для его фигуры, и глубоко затянулся папиросой.
– Тогда точно не стоит труда. – сказал он. – Таких, как я, скорее всего, больше не будет.
– Что заставляет вас так думать?
– Я – устаревший метод лечения.
– Лечения чего, простите?
– Лечения человечества.
Фриш облегчённо выдохнул, как будто, наконец, услышал то, что хотел.
– Так вы заняты исцелением человечества?
– Исцелением душ.
– А что? Души больны? – спросил Фриш, понизив голос.
– Очень больны. – в свою очередь понизил голос Ламберже. – Поражены страшной эпидемией. Многие умирают или повреждаются навсегда.
– Что это за болезнь?
– Жизнь. Человечество.
– Я не понимаю вас.
– Человечество – это вирус. Вы знаете, что такое вирус? Он поражает души, как жёлтая лихорадка. И при этом размножается чертовски быстро.
– Угу… И ваша задача – освободить души от тел, которые заражают их жизнью?
– Или хотя бы замедлить распространение заразы.
– По-вашему, значит, все люди – вирусы или бациллы?
– Каждый человек при появлении на свет поражает и захватывает душу. А некоторые – сразу по две!
– Но дальше эти души всё равно продолжают жить в своих носителях, не так ли?
– Жизнь – это болезнь для души. Худшее, что может с ней случиться.
– Знаете, жизнь может быть не такой уж плохой. По крайней мере, есть множество людей, которым удаётся ей наслаждаться.
– Вот именно! Люди наслаждаются, а души страдают, истончаются и гибнут!
– Но ведь при нашем современном развитии… Мы далеки от первобытных людей. Общество и прогресс позволяют нам всё больше времени уделять духовной жизни. Разве это не хорошо для души?
– Нет. То, что вы называете духовной жизнью – наука, искусство, религия – всё это не имеет никакого отношения к душе.
– А к чему имеет?
– Только к извращённым потребностям чудовищно распухшего, уродливого человеческого мозга! Для души всё это невыносимые страдания! Вместо гармонии – музыка! Вместо вечности – материя! Вместо свободной воли – капитализм!..
– Так вы ещё и марксист?
– Нет, этим занимаются другие.
– А мы вообще как-то можем заметить проявления души в нашей повседневной жизни.
– Да, можете. Когда проявляете свободную волю. Свободная воля – это главное свойство души. В сущности, душа – это и есть воля.
– Ну что ж, проявлений воли довольно много в нашем нынешнем обществе. А со временем, я уверен, для этого будет ещё больше возможностей. Разве нет?
– Нет. – отрезал Ламберже и замолчал. – Всё, что вы делаете – от начала и до конца подчиняется вашим инстинктам. Даже если человеку кажется, что он преодолевает естественные мотивы, то на самом деле он только жертвует одними мотивами ради других. Как-нибудь попробуйте выстрелить себе в голову. Это очень трудно. Душа, поражённая жизнью, не способна даже на такое очевидное самоизлечение. Что уж говорить о спонтанных проявлениях воли…
– Вы во всех видите душу? – спросил Фриш после тяжёлой паузы. – И во мне тоже?
– Да. Ваша душа увязла в болезни, как муха в паутине. Она лежит в обмороке, вся покрытая уродливым коконом липких наслоений, и вы сами не видите её, поэтому пытаетесь копаться в других душах.
Доктор вздрогнул, и это трудно было скрыть.
– Но ведь у вас тоже есть душа? – спросил он осторожно. – Значит, она тоже больна?
– Я синтетическая душа.
– Простите?..
– Я лекарство, но очень устаревшее. Мы научились создавать искусственные души, воля которых заменена предначертанным планом. Зараза поражает такую куклу. Но кукла продолжает следовать своему назначению в человеческом теле.
– То есть, убивать других людей?
– Устранять инфекцию и препятствовать её распространению.
– Но в этом вы как раз преуспели.
– Нет. Я безнадёжно неэффективен. В мире два миллиарда людей. За сорок лет я убил около трёх сотен. Хотя, возможно, вы слышали меньшую цифру. Даже тысячи таких, как я, не исправили бы положение. Наступает время новых методов лечения.
– Каких же? Это не секрет от нас, людей?
– Не секрет. Люди будут охотно истреблять друг друга сами. Я убил несколько сотен человек тайно, и через пару недель меня казнят. Но вскоре такие, как я, будут хвастаться своими делами на публике, а вместо гильотины их будут награждать и поощрять.
– Вы имеете в виду войну?
– Я имею в виду волну насилия.
Фриш вопрошающе смотрел на убийцу.
– Доктор, вы женаты? – спросил Ламберже.
– Я вдовец.
– А дети у вас есть?
– Есть, но я давно их не видел.
– Ну, не важно. Представьте, что вашу семью у вас на глазах убивают самым изощрённым способом. Что вы будете делать?
– Как любой на моём месте. Защищать. А если не получится – мстить.
– И возможно, что жертв вашей мести будет больше, чем жертв самого преступления. Но найдутся и те, кто будут мстить всему миру за убитых вами убийц. Люди сами изведут друг друга в войне всех против всех. Нужно только запустить эту лавину насилия.
– Знаете, наши экономисты в последние годы научно доказали, что никаких крупных войн, по крайней мере в Европе, больше не может быть. Гуманизм, рост благосостояния, цивилизованные методы разрешения межгосударственных конфликтов – всё это делает большую войну технически невозможной. Если только в каких-то отсталых уголках мира…
Доктор осёкся, заметив, что его слова задели собеседника, и тот вышел из своего полусонного состояния.
– А наша наука, если можно её так назвать, считает, что среди таких агрессивных бацилл, как люди, насилие порождает ещё большее насилие! Но только чтобы запустить лавину, насилие должно быть не тайным, а открытым и наглым! Так действуют другие средства, другие куклы.
– Вы считаете, они уже действуют?
– В вашей родной Вене таких сейчас наберётся с десяток.
– Что ж, если позволите, я всё-таки буду верить в победу гуманности.
– Поймите, гуманность – это любовь холеры к сифилису. Люди радовались бы, если бы им удалось заставить смертоносные бациллы уничтожать друг друга, вместо того чтобы заражать людей. Так и души испытают облегчение, когда люди сами займутся сокращением своей численности.
– А если это не удастся?
– Тогда придётся запустить ещё более сильное средство.
– Боюсь даже представить!
– Ничего сверхъестественного. Лучше всего с уничтожением людей справляются эпидемии. Как чёрная смерть. Это была большая передышка для нас.
– Так чёрная смерть – это тоже ваша работа?
– Нет, естественный ход вещей. Но люди со временем научатся сами создавать новые смертельные вирусы, и тогда дальнейшее – дело техники.
– Вряд ли это произойдёт скоро.
– Это обязательно будет через сто или сто двадцать лет. Если, конечно, мы не справимся до того более простыми методами.
Фриш замолчал и посмотрел на собеседника. Весь этот бред казался ему не слишком оригинальным, но достаточно стройным, чтобы вызывать любопытство.
– Вы всё время говорите «мы», – спросил он, меняя тему, – а на что он похож, этот мир душ?
– Нет никакого мира душ. – ответил Ламберже с явным недоумением в голосе. – Есть только один мир, и все мы в нём существуем. А люди ничего не знают про души точно так же, как кишечная палочка ничего не знает про людей.
– Допустим… А бог тоже существует? – спросил доктор уже почти искренне.
Ламберже наклонил голову на бок и посмотрел на собеседника с явным разочарованием и даже жалостью. Мол, с виду взрослый человек, а задаёшь такие глупые вопросы.
– Ладно, простите. – сказал Фриш, поёжившись. Ему на минуту показалось, что его обыгрывают в его же собственную игру. – Вы не против, если я спрошу кое-что о вашей жизни?
– Извольте. Я никуда не тороплюсь. Хотите, я расскажу о том, как я работал в сиротском приюте? Кажется, комиссар Дюфруа ещё не добрался до этой истории.
– Спасибо, другой раз. Скажите лучше, вы когда-нибудь употребляли наркотические вещества?
– Иногда кокаин, чтобы не спать.
– Часто?
– Нет.
– Выпиваете?
– Нет.
– У вас бывали близкие отношения с женщинами?
– Доктор, моя задача уничтожать заразу, а не размножать её.
Фриш отчётливо понял, что дальнейший разговор бесполезен, и встречу надо как-то заканчивать, но чтобы это не выглядело слишком неуклюже.
– Вы хотели бы сами рассказать мне ещё что-то? – спросил он.
– Я мог бы много рассказать о том, как убивал, но вижу, что это вам не очень интересно. – ответил Ламберже лениво.
– Что ж, тогда я благодарю вас за беседу.
– И вам спасибо, особенно за папиросу. У меня тут не так много развлечений. Кстати, при случае передавайте привет доктору Фрейду. Кажется, большой души человек!

– Боюсь, я вынужден вас разочаровать, комиссар. – говорил доктор Фриш, когда они уже подходили к офису начальника тюрьмы. – Банальнейший, скучнейший случай паранойи. Навязчивые идеи, апокалиптические предчувствия… Зевать хочется.
– Да? – сказал комиссар разочарованно. – Интересно, что на допросах он ничего такого не рассказывает.
– Просто мы с вами задаём разные вопросы. Жандармерию интересует то, в какой руке убийца держал нож, а психиатрию – то, как убийцу дразнили в детстве. Не вдаваясь в подробности, он считает человечество заразой вроде жёлтой лихорадки.
Комиссар от души рассмеялся.
– Если бы это касалось только англичан, то я бы, пожалуй, и согласился. Но чтобы всё человечество!.. Кстати, да, – вспомнил он уже у самой двери кабинета, – вот ваш револьвер.

Мсье де Лекле, Начальник тюрьмы Ля-Санте мог бы сойти за профессора, если бы не выражение лица, полное неизлечимой скуки и цинизма. Он встал из-за большого стола навстречу Фришу и комиссару.
– Надеюсь, вы не получили удовольствия от встречи с нашим арестантом. – сказал он, подчеркнув «не». – Впрочем, хорошо уже то, что никто не пострадал.
– Вы полностью правы, мсье, – сказал комиссар, – а кто этот юноша?
Он посмотрел на молодого человека нахального вида, который не только не снял в помещении свою огромную плоскую кепку, но оставался сидеть на стуле, и встал только теперь, когда обратились к нему непосредственно.
– Это репортёр, журналист. Мечтает поговорить с именитым доктором. – ответил начальник.
– О, майн гот! – выдохнул Фриш, всплеснув руками. – Я так надеялся, что моё посещение останется тайным!
– Молодой человек, какую газету вы представляете? – сурово спросил комиссар.
– К вашим услугам, Жан Сент-Вариоль, газета «Юманите».
– Социалист?! Лекле, зачем вы его сюда впустили?
– Отчего нет? – рассеянно пожал плечами начальник. – Двери тюрьмы Ля-Санте всегда открыты для социалистов.
Комиссар рассмеялся:
– Вот вам, мсье Фриш, как раз представитель «Человечества».
– Простите, – холодно произнёс Фриш, – я не имею ни времени, ни желания разговаривать с прессой.
– Но всего несколько вопросов! – воскликнул журналист. – Вам удалось проникнуть в тайну Парижского Дьявола? Правда, что его покрывали влиятельные люди?
– Молодой человек! – отрезал доктор. – У меня действительно нет времени на болтовню. Меня ждут на аудиенцию в Елисейском дворце.
– Но это как минимум нечестно! – не унимался юноша. – Общественность имеет право знать мнение науки о явлении, погубившем сотни жизней!
– Что ж… – пробормотал Фриш сквозь зубы и усы. – Завтра на рассвете я уезжаю в Вену. Если успеете до того времени – можете найти меня в гостинице на улице Нанси.

Рано утром, уже забыв о своих словах, доктор Фриш с саквояжем в руке спускался по лестнице маленькой гостиницы, как вдруг увидел из окна второго этажа огромную кепку и чуть не сплюнул на пол от досады. Деваться было некуда. На пороге его ждал Сент-Вариоль с блокнотом в руках.
– Вы очень целеустремлённый юноша. – сказал Фриш раздражённо. – Я тороплюсь на вокзал.
– Я вас провожу. – ответил Жан. – Всего несколько вопросов. Что рассказал вам Парижский Дьявол? Правда, что он связан с высшими кругами общества?
– Я не занимаюсь расследованием. Задайте этот вопрос комиссару Дюфруа. Хотя лично мне очевидно, что ни с кем он не связан.
– Вам удалось выяснить его мотивы? Зачем он убивал незнакомых ему людей?
– Молодой человек, разговор пациента с психиатром – сродни исповеди. Я не имею права и не желаю выкладывать вам подробности нашей с ним беседы.
– Ладно, спрошу по-другому. Вы можете подтвердить, что он душевно здоров?
– Нет. Он душевно нездоров.
– Эта болезнь может быть заразна?
– Вы шутите? Болезни души не бывают заразными.
– А как вы думаете, если бы наше общество было более справедливым, он не совершал бы всех этих преступлений? Или, быть может, совершал бы меньше?
– Послушайте, в более справедливом обществе с более толковой полицией его бы поймали и казнили гораздо раньше. Он бы в любом случае убивал: хоть в Париже, хоть в Индокитае. Этот человек глубоко болен!
– Тогда почему вы не выступите на суде и не с кажете об этом? Они же гильотинируют безумного!
Фриш остановился и раздражённо посмотрел на юношу.
– Да потому что, во-первых, он убил сотни людей, а во-вторых, это не ваше дело, молодой человек, решать, кого можно казнить, а кого нет, и где мне выступать, а где нет! Я психиатр, а не адвокат!
– Но это нечестно! Нельзя казнить за душевную болезнь!
Доктор тяжело вздохнул и закатил глаза.
– У вас есть ещё вопросы?
– Я спрошу ещё кое-что, раз уж вы приехали из Австрии. Что вы думаете об аннексии Боснии и Герцеговины? Это приведёт к большой войне?
– Знаете, если бы вы внимательнее учили современные социальные теории, то знали бы, что большие войны в Европе более невозможны по целому ряду причин, в которые я не намерен вдаваться. Мы все слишком гуманисты. Как ваша газета. Теперь разрешите мне откланяться, я опоздаю на поезд.
– Вы правы, – недовольно ответил репортёр, – это не моё дело. Но вы берёте на себя ответственность за новое убийство! Прощайте.
Не дожидаясь ответа, он развернулся и зашагал в обратную сторону по улице Нанси, до угла которой они как раз почти дошли. В этот ранний час выходного дня окрестные улицы, по которым и в обычное-то время мало кто ходил, были совершенно безлюдны. Доктор Фриш презрительно посмотрел на удаляющегося журналиста, потом отвернулся, но через мгновение повернулся снова, достал из правого кармана «Бульдог» и выстрелил. Юноша, едва отошедший на пятнадцать шагов, молча упал ничком на мостовую, раскинув перед собой руки. Пуля попала в сердце. Доктор спешно убрал револьвер в карман, нырнул в ближайшую подворотню, из которой вскоре вышел на Страсбургский бульвар, и быстрыми шагами направился в сторону Восточного вокзала. Он не почувствовал ничего.