Рассказ №21 Продавец мороженого

Я долго думал, как рассказать эту историю. Начинал и так, и этак. Подробно описывал место действия. Сочинял биографии второстепенных героев. Пытался ввести сюжетные повороты. Менял стиль, тщательно редактировал каждый абзац.
Рассказ выходил сложным, запутанным и недостоверным.
Сегодня я опять пришёл в парк, на то самое место, где стоял продавец мороженого. Подобрал с пыльной тропинки угловатый камень и швырнул его в грязную воду пруда. По воде медленно пошли концентрические круги. В качающемся отражении я увидел, что продавец стоит за моей спиной. Он мягко улыбнулся и негромко сказал:
– Ну, что ты мучаешься? Напиши правду. Ничего не сочиняй и не усиливай. Кому надо – тот поймёт и так.
– А как же сюжет? – спросил я. – Что делать с динамикой? Где взять эффектную, запоминающуюся концовку?
Я спросил это рефлекторно. Меня поразило, что он заговорил со мной.
Он снова улыбнулся и терпеливо продолжил:
– Ты когда-то увидел эту историю без прикрас и сумел понять. Отчего ты считаешь, что другие видят хуже? Просто расскажи.

Тогда, в июле, я всё ещё думал, что люди состоят из мяса, амбиций и сомнений. Для того, чтобы считаться человеком, казалось мне, надо непременно родиться, вырасти, обзавестись характером и мировоззрением, ходить на работу, менять носки, бояться пандемии и жутко уставать по вечерам. А потом обязательно состариться и умереть. И в коротких перерывах между этими важными делами бороться с приступами жуткой тоски по чему-то совершенно непонятному, пугающему и притягательному.
– Такова жизнь, – говорили все вокруг и многозначительно качали головами.
– Такова жизнь, – послушно повторял я.
Всем своим существом я невыразимо благодарен этому продавцу мороженого за то, что он помог мне избежать самого страшного. Он не позволил мне умереть, так и не проснувшись.

Да, я называю его продавцом, хотя за своё мороженое он не брал плату деньгами. Он прикрепил к тележке картонку с надписью: «Вся выручка пойдёт на топливо для космического корабля» Глядя на эту надпись, люди улыбались. Думаю, именно для того и нужна была картонка. Улыбаясь, человек раскрывается, и с ним легче проделать то невообразимое, что и было платой.

Со мной он провернул свою хитрость так.
В конце июня мне, как и многим коллегам поставили жёсткое условие: сделать прививку от чудовищной хвори, или остаться без работы. Я говорю «поставили условие», потому что помню, как беспомощен глубоко спящий человек, как унизительно он зависим от всего, что считает окружающей действительностью.
Я не был противником прививки. Надо – значит, надо. Смешно говорить, но тогда меня больше всего тревожило воздержание от алкоголя, которым должна сопровождаться эта процедура. Я, честно говоря, привык немного выпивать после рабочего дня, чтобы расслабиться. А трезвый выходной и вовсе выглядел сущей бессмыслицей.
Поход к эскулапам я запланировал на вечер, а утром вышел в парк прогуляться и собраться с мыслями. Солнце уже начинало припекать, но до дневной духоты было далеко.
В парке, на аллее, усаженной канадскими клёнами, стоял ручной рефрижератор с большим разноцветным зонтом. Под зонтом на складном табурете сидел человек в белом фартуке.
Помню, как поразило меня его спокойствие. Ведь люди никогда не бывают спокойны по-настоящему. Теперь я знаю, почему. А раньше воспринимал это просто как свойство человеческой природы.
Я едва успел подойти, а он уже стоял возле тележки, протягивая мне эскимо. Моё внимание привлекла надпись. Я прочитал её, улыбнулся, взял мороженое и машинально развернул заиндевевшую обёртку. В тот момент я и не вспомнил о деньгах. Это случилось чуть позже.
А тогда я с наслаждением откусил холодную молочную свежесть в шоколадной скорлупе. И ещё, и ещё. Зубы заломило, мороженое таяло во рту, холодная струйка текла по пищеводу, а с меня словно спадала туманная пелена.
Так артист, с блеском отыгравший роль, не сразу освобождается от образа, в который старательно вживался долгими часами репетиций.
Наконец, я сумел сбросить остатки пелены и недоумённо поглядел вокруг. «Вокруг» – не на аллеи, деревья и торчащие из-за них дома. «Вокруг» – на весь мир, который нелепым нагромождением образов окружал меня.
«Надо же было такое сочинить!» – подумал я и расхохотался. Хохоча, я разглядывал собственное тело. Руки с сильными пальцами, предназначенными для физической работы. Крепкие кривоватые ноги, на которых начали проступать фиолетовые пятна варикоза. Объёмистый живот, в который хорошо помещается пара литров пива и килограмм-другой калорийной еды.
Потом я увидел мысли, которые считал такой важной и неотъемлемой частью себя. Там было и беспокойство по поводу работы, и дремучая боязнь врача со шприцом в руке. Долгие серьёзные размышления об ипотеке. Желание познакомиться с красоткой из второго подъезда (но так, чтобы жена не узнала). Нелюбовь к заносчивым соседям из верхней квартиры. Машина, которую надо бы поменять на более вместительную.
Я обессилел от хохота и опустился прямо на тропинку. На мгновение мой взгляд сфокусировался на продавце. Он сидел на табурете и улыбался.
«Я ведь не заплатил ему за мороженое», – вспомнил я и упал на тропинку ничком, трясясь в новом приступе смеха.
Наконец, я собрался с силами, кое-как поднялся с земли и дополз до урны, чтобы выкинуть обёртку от мороженого. Рядом с урной стояла скамейка, я опустился на неё.
«Здесь и буду сидеть. Удобное место».

На этой скамейке я провёл весь июль. Я старался приходить, как можно раньше. Но, когда бы я ни пришёл, продавец уже был на привычном месте со своей тележкой. А когда я уходил домой, он всё ещё стоял, белея фартуком в летних сумерках.
Вот что я делал – я наблюдал за людьми, покупающими мороженое, а потом слушал их истории. Это получалось само собой. Человек покупал мороженое и присаживался на скамейку, чтобы съесть его. А потом мы разговаривали. По ночам я торопливо записывал услышанное. Спал – час, или два, если повезёт. И снова шёл в парк.
Я помню тихого интеллигентного Льва Борисовича – алкоголика из соседнего дома. «Помню» – не совсем верное слово. Мы и сейчас встречаемся ежедневно.
Он рассказал мне, что когда-то был преподавателем черчения в колледже, а по вечерам выпивал так же обстоятельно и аккуратно, как проверял небрежные чертежи студентов. Выйдя на пенсию, поменял хорошую просторную «двушку» на малогабаритную однокомнатную квартиру. Это позволило ему покупать алкоголь, не ограничиваясь мизерным пособием по старости. Так и собирался дожить до тихой и скорой, по его расчётам, смерти.
Отец Андрей по-прежнему служит в церкви Покрова Пресвятой Богородицы. Мне кажется, даже начальство его ничего не заметило. В конце концов, по их разумению, он просто выполняет свои прямые обязанности. Даёт страждущим надежду и утешение. А то, что в церкви его всё больше народу – так оно и понятно. Времена нынче тяжёлые.
Отец Андрей со Львом Борисовичем очень любят посидеть на скамейке, которую я по привычке считаю своей, и поговорить о жизни. При этом никогда не ссорятся.
Влад тем летом ушёл из полиции. Мне кажется, он очень быстро забыл, что когда-то носил форму и старался говорить солидным баском. А я помню молоденького сержанта, который подошёл к продавцу проверить разрешение на торговлю и купил мороженое, спасаясь от невыносимой жары. Он-то и рассказал мне о том, какая странная у продавца тележка. Всё-таки, профессиональный взгляд у Влада. Когда продавец открыл крышку, чтобы достать мороженое, сержант краем глаза успел увидеть чёрную вращающуюся воронку, в которую нырнула рука продавца.
Влад говорил, а сам неотрывно смотрел в сторону детской площадки, где шумела, кричала и веселилась ребятня. Я почувствовал его нетерпение и не стал расспрашивать дальше.

Итак, дни напролёт я проводил в парке, общаясь с людьми, а по ночам писал. Ирина, как будто, ничего не замечала. Наверное, она уже тогда понимала больше, чем я.
Интересно, что я так ни разу и не поговорил с продавцом. Сначала не было повода, а после – необходимости. Мы часто переглядывались, но в глазах его я никогда не видел нетерпения, или ожидания. Только покой.
Знаете, когда пристально смотришь на человека, и вдруг встречаешься с ним взглядом, всегда испытываешь неловкость. Ты словно сталкиваешься с чужой личностью, и она спрашивает: ну, чего тебе? Но смотреть на продавца было так же легко, как на бесконечно текущую воду, или падающий тополиный пух. Это завораживало, и ни к чему не обязывало.
Время текло незаметно. Работа? Ну, да. Вы ведь ещё просыпаетесь. Нет никакой работы, кроме той, что мы придумываем себе сами в тщетных попытках объяснить необходимость сна. Или той, которую мы подсовываем себе, чтобы поскорее проснуться.
Вообще, сон – очень забавная штука. Ты засыпаешь и снишь себе себя. Сначала тело. Потом характер, привычки. Потом семью, работу, друзей. Снишь себе жизнь, любовь и вражду. Снишь страну и эпоху. А потом снишь смерть.
Но ещё забавнее, когда во сне ты ложишься спать и снишь себе себя настоящего. Запутались? Ничего, это просто сонливость, это проходит, едва лишь холодное мороженое касается горячего нёба.

Я задремал под утро и вдруг вскинулся в кровати, пытаясь унять заколотившееся сердце.
«А что, если он уйдёт?» – эта мысль вонзилась в меня и засела, как сапожное шило в грубой коже вытачки. Я посмотрел на Ирину – она молча лежала с открытыми глазами.
Мы встали и позавтракали, перебрасываясь ничего не значащими фразами под бормотание телевизора. Потом оделись и вместе пошли в парк.
Продавец был на месте, и лёгкая улыбка тоже была на месте, и спокойный взгляд похожих на воду глаз.
Он протянул Ирине вафельный стаканчик. Она взяла, несмело оглянулась на меня. Долго молчала и, наконец, решилась.
Я обессиленно сидел на скамейке, чувствуя боль и облегчение. Потому, что невозможно позволять близким людям спать, когда сам проснулся. Но и пережить это без боли не получается.
Они уходили по аллее всё дальше. Продавец катил свою тележку, а Ирина держала его под руку. Она больше не оглядывалась. Оглянулся только он, в самом конце аллеи, и во взгляде его я увидел благодарность.

Удивительно, как мы, всё-таки, привязаны к этому парку. Даже сейчас, когда знаем, что никакого парка нет. Стремление как-то локализовать себя в пространстве-времени так быстро не проходит. И пусть. Вечерами в тени деревьев прохладно, на пруду крякают утки, и багряный закат нависает над плоскими крышами домов. Не худшая из иллюзий.
Иногда я медитирую вместе со Львом Борисовичем. Мы неподвижно сидим и смотрим на гладь пруда, а вокруг старательно и размеренно сопят его многочисленные ученики. Лев Борисович будит их осторожно и постепенно, стараясь не дать им слишком привязаться. Люди, вообще, очень привязчивы. Это страх перед одиночеством. Тому, кто пока не нашёл свой путь, всегда снится одиночество. Но ведь все не могут жить в парке.
Иногда я захожу к отцу Андрею и наслаждаюсь тишиной и полумраком небольшой церкви. Пожилая прихожанка, неслышно двигаясь, собирает свечные огарки. С чисто выкрашенных стен смотрят строгие лики святых, блаженных и мучеников, а под куполом парит Христос в окружении ангелов. Красиво.
Сердце радуется, когда глядишь на выходящих из церкви людей – умеет отец Андрей найти нужные слова, умеет и выслушать, и просто помолчать вместе.
С Владом мы видимся чаще всего – детская площадка в двух шагах от моей скамейки. Он целыми днями возится с детьми, влюблён в них по уши. Кажется, и роман завёл с молодой незамужней мамой.
Но большую часть времени я провожу на скамейке. Это теперь и есть то, что я считаю работой. Ко мне подсаживаются люди, и я слушаю их. Расспрашиваю, пытаясь под залежами боли, страхов, иллюзий и надежд рассмотреть настоящее. А потом пишу сказку, которая помогает настоящему проснуться.
Я снова кидаю камень в пруд. Волны бегут и затихают.
Легко передать окружающим молекулам твой импульс. Сложно пробудить в них собственный.
Мороженщику для этого требовалась одна улыбка и порция сладкого холода. Нам труднее. Но мы ведь только учимся.
Я лениво размышляю – может, мы не выдумали эту планету? Может, она была всегда, а потом пришли мы и заснули внутри её двуногих обитателей? Интересная концепция.
Ещё я думаю, что когда-нибудь обязательно навещу Ирину и продавца мороженого. Хотя бы через пару тысяч оборотов выдуманной планеты вокруг иллюзорного солнца. Когда-нибудь обязательно.
Пусть только боль чуть-чуть притупится.