Рассказ №13 не-родной

Восьмого красного дня Лютт обнаружил в дальнем лесу чужого.
В этот день Лютт долго бегал по ближнему лесу, преследуя роголобицу, и незаметно пересек границу. Ну как – границу? В дальнем лесу не запрещалось гулять, но и не поощрялось. Традиции племени незыблемы, и молодежь должна их чтить.
Роголобица задорно скакала, помахивая белым хвостиком. Лютт увлекся ненастоящей охотой и внезапно сообразил, что уже порядочно углубился в незнакомый лес. Здесь росли такие же огромные сосны и дубы, также щебетали и свистели птицы, а над цветущими лужайками струился узнаваемый сладкий аромат.
Лютт не стал возвращаться, а нашел участок голой сырой земли в небольшом овраге и улегся на спину, восстанавливая уровень не-жизни.

Он услышал странные звуки, похожие на крики самца белоглазки в брачный период. Но сейчас не сезон, а кроме того, звуки перемежались подобием хрюканья и слабым завыванием.
Заинтересованный Лютт пошел, не скрываясь, прямо на звук. Он не боялся – в случае опасности легко убежит, хотя уровень не-жизни восстановился лишь наполовину.
Миновав ягодную поляну и холодный ручей, он добрался до старой берлоги мохнача среди поваленных грозой сосен. Сердитой самки в яме не было, зато копошились три детеныша, один из которых издавал странные звуки. Детеныш выглядел отвратительно: почти никакой растительности на теле, тонкие хрупкие конечности, большая голова и слабые челюсти, лишенные клыков и роговых пластин.
Лютт решил, что это отброс родов – бывали такие у местных зверей. Конечно, слабые неприспособленные к жизни детеныши быстро погибали.
Лютт решительно наклонился, ухватил отброс за ногу, вытянул из ямы и побежал к границе своего леса. Бежал он быстро и ношей не тяготился. Он решил поиграть с уродцем, а потом съесть его. Или выбросить, если не понравится вкус. Или притащить в племя, может, старшие похвалят?
Остановившись на границе, он забрался в гущу пышного кустарника бомм, положил пленника на ворох сухих листьев, придержал, но тот и не думал отбиваться, лишь вновь издал несколько противных звуков, широко распахивая нестрашную мокрую пасть.
Лютт прислушался. Самки мохнача вблизи не было. Наверное, она отказалась преследовать похитителя.
Применяя щуп-щуп, Лютт исследовал сознание своей добычи. Никаких ресурсов памяти и следов размышлений. Только ярко выраженное желание насыщения.
Его добыча слабо трепыхалась на листьях, неуклюже поднималась и брела куда придется, чтобы свалиться от легкого пинка. И заново голосила, размазывая по щекам слюни и сопли.
И тут его проняло: да ведь это чужой! Лютт вызвал в памяти рисунки старого Зарра, который рассказывал пугающие истории. Старик ловко рисовал углем на камнях силуэты чужих. Лютт испуганно отшатнулся, но быстро сообразил, что столь слабое создание не причинит ему вреда.

Лютт попытался позвать не-голосом: «Чужж! Чужж!», лучшего имени не придумал. Но детеныш не реагировал и не откликался, лишь продолжал пищать. Он оцарапался о колючку, и капля крови на тощей шее неприятно привлекала внимание.
Лютт откашлялся и произнес вслух: «Ч-чу-ухх». Он давно не говорил, поэтому звуки получались слабыми и неправильными, как сам детеныш. Но эта попытка оказалась успешной. Чужой перестал орать, замер и посмотрел на Лютта. Будто чего-то ждал.
Лютт подумал, потом наклонился и слизнул кровь.
Ничего особенного. Птичья вкуснее. Лютт облизнулся и вспомнил: детеныш голоден!
Что они едят? Листья, траву и синий гриб Чу-ухх выплюнул, подавившись. И снова заорал.
Лютт проникся интересом, разыскал гнездо жутика, принес птенца, положил перед детенышем. Крику прибавилось. Пришлось разжевать птенца и кормить пленника из ладони кашей. Детеныш кое-как проглотил немного кровавой жижи, свалился на бок и застонал. Лютт применил щуп-щуп и помог глупому чужому переварить непривычную пищу.
А говорили, что чужие бесстрашные, сильные и опасные. Ерунда, врут легенды! И старики врут! Лютт преисполнился важности открытия – чужие не опасные и не умные! Хотя, возможно, детеныши их отличаются от взрослых особей. Но вот взять мохначей или роголобиц. Их потомство быстро становится самостоятельным, в короткий срок учится добывать пищу, драться или убегать. А этот? Лютт несильно шлепнул детеныша по голове. Тот опрокинулся на спину и жалобно запищал-захрюкал.

Приближалось время вечерних песен.
Лютт занервничал. Он, конечно, мог задержаться на полночи, но тогда старейшины объединят свои не-жизни и начнут осматривать не-глазами весь ближний лес. Потом их не-зрение достигнет периметра, и они обязательно обнаружат Лютта и детеныша чужих.
Лютт решился. С помощью щуп-щупа он усыпил детеныша. Нагреб вокруг листьев и прикрыл своей набедренной повязкой – пестрой шкуркой брысси. После чего влил в кустарник половину своей не-жизни – в темноте ветви замерцали лиловыми искрами. «Охранять!» – мысленно приказал Лютт и отправился домой.
В лагере старый Зарр подозрительно покосился на голого Лютта, но промолчал и даже не использовал щуп-щуп, чтобы узнать правду.
Лютт не стал наряжаться. Так, нагишом, примкнул к взрослым и влил свой не-голос в ночную песнь племени.

Утром он вышел в лес вместе с неспящими собирателями ядовитых грибов, незаметно отдалился от группы и стремглав помчался к границе.
Детеныш был на месте, спал, вздрагивая и мыча. Лютт обследовал кусты. Не-жизнь почти растаяла за ночь, но пригодилась – отпугнула желтопуза и стайку всеядных грызунов.
Лютт принес с собой старинную стеклянную плошку, куда вывалил пережеванную рыбу и позвал вслух: «Чу-ухх!»
Маленький чужой проснулся. Лютт отер мокрое тельце листьями, потом облизал его, детеныш вздрагивал, но не пищал. Он жадно поел из мисочки и, как и накануне, упал со стонами. Лютт уже знал, как помочь бедолаге. Шуп-щуп быстро помог переварить съеденное, а Лютт задумался – как появился чужой в берлоге мохнача. Скорее всего, зверюга выкрала его, когда детеныш удалился от своего племени.
Как живут чужие: племенем или парами?
Сколько у них детенышей и как они их охраняют?
Ответы на эти вопросы Лютт не знал.
Но его серьезно беспокоило: отправятся ли чужие на поиски детеныша?
Поразмыслив, он решил найти для своего пленника надежное укрытие.
Схватив Чу-ухха в охапку, Лютт побежал вдоль периметра, не пересекая границ своего леса. Двигался он легко и быстро, потому что за ночь полностью восстановил ресурсы не-жизни.
Через двадцать тысяч шагов он достиг невысокого нагромождения валунов с удобной расщелиной.
Внутри оказалась сухая мелкая ложбина, куда Лютт натаскал мха и листьев, покрыв их набедренной повязкой.
Детеныш начал было капризничать, но Лютт несколько раз, меняя голос, позвал: «Чу-ухх, Чу-ухх» – и малыш замолчал. Лютт накормил детеныша горстью сладких красных ягод и зализал царапину.
Пока тот спал в новом убежище, Лютт разыскал следы небольшой роголобицы, выследил ее у ручья и убил щуп-щупом. С трудом содрал шкуру, поскольку ножа при себе не имел, а когти у него были короткие и не такие острые, как у остальных. Вымя животного содержало немного молочного створа. Лютт выжал сок и кровь в чашку, накормил детеныша, потом уже привычно помог переварить пищу. Усыпив детеныша, завалил вход в расселину обломком скалы и отправился домой.

***
Старшие нехотя рассказывали о чужих.
Чужие враги и предатели. Чужие умеют убивать на расстоянии. Причем не с помощью всплеска не-жизни, а каким-то иным способом.
Кто-то называл чужих чудовищами, вылезающими из самой дальней пещеры заоблачной горы, а кто-то вообще считал детьми одноголовых богов, которым суждено жить на земле.
Только старики знали правду. Главный секрет, которым владел Зарр, и который был известен каждому – чужие виноваты в не-смерти племени.
От чужих не жди добра, они ненавидят соплеменников Лютта. Одно время Лютт не мог понять: за что его лично ненавидят эти странные чужие? Он не живет рядом с ними, не крадет их пищу, не посягает на самок и не поет с ними по ночам.
Наверное, такие, как я, могут убить чужого, а каждый в мире зверь, птица или змей не хочет, чтобы его убили.
Если так, то я сильнее чужих, думал Лютт и свысока глядел, как у его ног копошится детеныш, который уже начал отзываться на кличку Чу-ухх. В этот момент он прекращал разглядывать небо или перебирать цветные камешки, неуклюже поднимался и ковылял к Лютту.

– Я могу убить чужого? – спросил Лютт дремлющего Зарра. Старик уставился на дерзкого юношу. И долго молчал. Потом нехотя сообщил:
– Только если нападешь внезапно из засады. Если чужой заметит тебя, то не подпустит к себе, убьет первым.
– Ты говорил, что они лишены не-жизни и не пользуются щуп-щупом.
– У них есть иные способы убивать и общаться. У них есть летающая лодка, от которой трудно убежать. Они не поют по ночам, как мы.
Лютт давно не вел такой длинный разговор.
Весь следующий день он учил детеныша откликаться на прозвище. Общаться с ним не-голосом не получалось, детеныш лишь издавал звуки разной тональности и бормотал непонятные кусочки слов.
Лютт хотел, чтобы найденыш перестал орать по любому поводу, поэтому в воспитательных целях несколько раз отшлепал его. Теперь Чу-ухх лишь тихо хныкал и повизгивал, если был голоден или наступал на колючку. Все ранки этого дохляка Лютт тщательно вылизывал, а внутренние недомогания лечил щуп-щупом. Вечерами он оставлял его сонного в расселине, утром приносил пищу, иногда кости и раковины.

Утром пятьдесят первого красного дня Лютт отправился к логову мохначей в дальнем лесу.
Он бежал без устали. Нашел знакомую берлогу, возле которой лежало разлагающееся тело злой самки. В ее черепе была круглая дырка. Вокруг обнаружились полустертые следы ног, обмотанных дубленой кожей.
Соплеменники Лютта никогда не нападали на самок мохначей – тем более, втроем.
Чужие искали своего детеныша.
Чужие нашли зверя, что украл их детеныша.
Чужие отомстили, убив зверя.
Остановятся ли они? Пусть думают, что мохначи съели их детеныша.
Пусть думают, глупцы. Сами виноваты. Надо было охранять свое потомство, а не бегать потом по лесу в ярости.
Лютт осторожно прошел по старым следам до прогалины и через тысячу шагов достиг небольшого лесного озера, круглого, синего, усеянного яркими цветами. Здесь следы кончались. Песок был примят, как если бы на нем долго стояла большая круглая лодка. На берегу чернели следы двух костров, валялись обломки непонятных вещей, среди которых желтела ненастоящая утка размером с кулак. Лютт поднял утку, она легко смялась под пальцами и вдруг свистнула! Лютт никогда не удивлялся, поэтому свистнул в ответ и ушел, унося утку и кусок полотна.
При виде утки детеныш оживился, уверенно схватил ее и стал тискать, повторяя: «У-ти, у-ти!»
Утка свистела, а детеныш издавал странные горловые звуки, словно ему щекотали пятки.

***
Завершились нескончаемые красные дни, наступили желтые. В лесу повеяло прохладой, стало меньше ягод и жирных корней. Зато появились молодые грибы, обнаружились запасы меда в дуплистых деревьях.
Детеныш заметно окреп. Энергично двигался и главное – хорошо переваривал почти любую пищу, что нажевывал или растирал Лютт. Правда, дважды он серьезно болел, отравившись грибами и замерзнув под холодным дождем. Лютту пришлось основательно опорожнить запасы своей не-жизни, чтобы спасти умирающего детеныша.
А потом Чу-ухх научился слышать не-голос. Однажды вечером он произнес: «Люти… хыршо… бай» – и Лютт не сразу сообразил, что это сказано мысленно. Лютт почувствовал прилив сил, как если бы пролежал полночи на земле. Детеныш видел в нем сильного и храброго защитника, поэтому делился своей жизнью. Лютт очень редко чувствовал растерянность, но в этот вечер он понял нечто очень важное.

Чу-ухх все чаще издавал звуки, которые не раздражили Лютта, а доставляли легкое беспокойство, как ночное песнопение племени, к которому примешивается уханье желтоглаза, что бесшумно летает во тьме и смотрит на луну. Странно, хотелось их слушать еще и еще. Лютт пару раз щуп-щупом проверял сознание детеныша в такие минуты. И обнаружил в нем удовлетворение, которое испытываешь в момент поимки роголобицы или в процессе переваривания ядовитых грибов. Лютт принес такой гриб детенышу для пробы, то тот, понюхав и лизнув подарок, решительно отказался его есть.
По преданию – для того, чтобы приручить врага, нужно омочить его язык в своей крови.
Лютт не любил долго рассуждать. Приняв решение, начинал действовать. Проведя когтем по запястью, он приложил раненную руку к губам детеныша. Крови было очень мало, как у всех не-живых. Детеныш лизнул и сказал: «Люти-ути…».
А через день его укусила змея, и Лютт спас детеныша, влив в него изрядно не-жизнь. Чу-ухх открыл глаза, потянулся к Лютту хрупким тельцем и вдруг отчетливо произнес: «Па-ап… паа… пап…»
Десять дней спустя, купая детеныша в ручье, Лютт впервые уловил обрывки голосов, которые, казалось, сочились из маленького тельца: «…прошел год. Всем тяжело… мы сделали, что могли. …в берлоге не обнаружены фрагменты… даже роботы не выявили молекулярного распада… жив, я чувствую… только не зомби…
Будем продолжать поиски…
Лишь бы не зомби!»
Лютт удивился, если такая характеристика приемлема для мертвого мальчика.
Он поздно почувствовал приближение сильного и жестокого существа.
Оно подкралось так искусно, что даже мохнача бы застало врасплох.
Лютт резко обернулся, готовый драться со всем миром, словно самка зубастика.
И опустил руки.
Перед ним стоял Зарр.

…Племя приняло чужого. Сначала Чу-ухха долго осматривали и ощупывали старшие, просвечивали щуп-щупом. Потом немного поспорили. Но когда детеныш съел кусок сырого мяса, а потом не-голосом позвал Люти и Зари, то скептики замолчали.
Племени не требовалось питаться ежедневно. Иногда для восполнения мускульной массы они ели свежее кровавое мясо, лакомились ядовитыми грибами, сладкими ягодами и диким медом. Раз в сезон ловили змей. Важнее было по несколько часов в сутки спать на голой земле и купаться в большой луже с пиявками, восполняя ресурсы не-жизни.
Ради Чу-ухха все по очереди ходили на охоту.
Больше всего приемышем заинтересовались женщины. Они осторожно брали его в руки, медленно раскачивали, их сухие губы начинали дрожать. Женщины тяжело дышали, бормотали непонятные слова, у некоторых из глаз сочилась вода.
Детеныш быстро привык к странным женщинам, принимал их неуклюжие ласки, и сам в ответ доверчиво гладил обтянутые кожей черепа, обрамленные пучками редких волос, когтистые руки и прижимался к высохшим грудям. Когда он убегал к Лютту, женщины горбились, опускали головы, уходили к большой луже, долго смотрели в воду.

***
Завершились нескончаемые сто тридцать желтых дней.
Наступили холода. Детеныша кутали в меха, соорудили ему пушистые обмотки на все конечности. Он стал похож на маленького мохнача после первой линьки. Он храбро бегал по всему стойбищу, много ел, издавал звуки, которые Зарр назвал смехом. Его заливистый смех все чаще звенел возле женщин, которые грубыми иглами шили ему чудесные одеяния.
Восемьдесят шестого белого дня на поляну с неба опустилось облако. Рассеялся серый туман, и Лютт увидел большую круглую лодку. Не деревянную. Из лодки вылезли четверо чужих. На них были блестящие кожи и странные палки в руках. Не деревянные.
Самый молодой из них при виде племени охнул и пробормотал: «Зомби!».
Вперед вышел высокий широкоплечий чужак, остановился перед Зарром.
– Здравствуйте, Андрей Николаевич.
– Вы нарушили границы, – строго проговорил Зарр. – Мы вас уничтожим.
– Да поймите же вы! – топнул чужой, словно продолжая давний спор. – У нас не было антивируса! Неужели мы не понимали! Неужели мы не поделились бы! Вы были другом моего отца…
– Из-за вашего бездушия мы превратились в нежить! – прорычал Зарр, и глаза его покраснели. Старики шагнули вперед, еще секунда – и на пришельцев хлынет волна не-жизни, а шуп-щупы всего племени выжгут разум непрошеных гостей.
– Мы такие же колонисты, как и вы! – крикнул чужой. – Кто виноват, что вся ваша группа облучилась в долине?!
Зарр указал на соотечественников:
– Посмотри на них. Более тридцати лет мы мертвы. Более тридцати лет мы живем, как дикари, как люди каменного века. Мы остановились в развитии. Вечная смерть – как это романтично! Изгои, чудовища, мутанты! Почти у всех стерта память. Почти все ненавидят вас.
Он замолчал.
Чужак не ответил. Его спутники опустили оружие.
Лютта словно в голову лягнул самец роголобицы. Нельзя жить в неопределенности. Только в надежде, что массовое ночное пение обусловит процесс регенерации. Кто это сказал? Откуда эти мысли? И Лютт вдруг начал вспоминать! В сознании бушевала гроза и гремел камнепад.

– Мы ищем ребенка…
Голос чужака прозвучал глухо и словно упал на землю булыжником.
Зарр не успел ответить. Лютт не успел крикнуть. Чу-ухх выскользнул из рук Майзы и выбежал на поляну.
Чужой, как раненый мохнач, опустился на колени:
– Вадик?!
Он смотрел на Чу-ухха, кажется, не видя перед собой ребенка, побледнел, страшно оскалился:
– Превратили сына в зомби?
Лютт почувствовал, как в звенящей тишине Чу-ухх пытается щуп-щупом проникнуть в сознание большого сердитого человека. Чужак гримасничал, кусал губы, разорвал ворот.
«Он заражен!» – сообразил Лютт и впервые за свою не-жизнь испугался.
Не за себя. Вадик, Чу-ухх, детеныш чужих… мой детеныш! – последняя надежда, связь с иным измерением, с чужими, которые когда были нашими согражданами. Благодаря ему Лютт научился смеяться, у женщин появились слезы, а Зарр рассказал всю правду…
Детеныш семенил к страшному чужому и лепетал на обоих языках:
– Люти хоршо. Зари хоршо. Чухи хоршо. Здесь дом. Мы петь… ля-ля!
И когда обезумевший чужак вскинул палку… Лютт успел прыгнуть, оттолкнуть и заслонить детеныша, а потом ощутил сильную боль в груди, словно упал в костер.
Он возвращается в мир живых? Если есть боль и радость боли, и гордость, что спас своего детеныша, и осознание приближающейся бездны.
– Люти!!! – услышал он отчаянный крик и в последнюю секунду подумал… сможет ли он меня вытащить?