Нюрка
« Здравствуй, милый Макарушка. Вот пишу тебе письмо, я сама плачу. Почему я вчера так поступила, не знаю. Ведь ты мне нравишься сильно-сильно. Люблю я тебя. Просто я испугалась. Ведь это первый раз, когда кто-то захотел меня поцеловать. А ты ещё сказал слова такие горькие, что убьют тебя, что ты уверен в этом, и что поцеловать ты хочешь меня на прощанье один единственный раз. И просил ты, Макарушка, такую малость, до щеки моей дотронуться, а я глупая, лишь сжала твои пальцы и убежала. Я ведь сегодня пришла раньше всех специально, чтобы тебя увидеть, чтобы попрощаться по-человечески. Бегала по этажам, искала тебя, платье надела красное новое. Мать ещё до войны купила, так я его первый раз сегодня надела. Даже в перевязочную забегала, думала ты там, а потом меня Игнат Тимофеевич поймал за руку и сообщил, что тебя на фронт отправили.
А, я ему ничего не сказала, стояла и плакала. Он смотрел на меня, в одной руке держал банку тушенки, а в другой твою записку. Тогда он мне и передал твоё послание. Я записку сегодня уже десять раз перечитывала, и всё время плакала, выучила её наизусть. «Нюра, ты мне очень нравишься. Прости, что напугал тебя. Просто я ещё никогда никого не целовал. Я знаю, что погибну. Прощай. Целую тебя. Макар».
Игнат Тимофеевич перед уходом подошёл ко мне и сообщил, что дал тебе мой адрес, а потом взъерошил мне волосы, так что платок сбился на бок, и сказал, чтобы я ждала писем с фронта, как настоящая солдатка.
Я, Макарушка, тебе часто писать буду, и ты мне пиши, сразу, как только передышка после боя появится. Я дождусь тебя с войны, и всё у нас будет хорошо. Ведь это судьба нас свела не иначе. Мне ведь двенадцать лет было, когда война началась. Отца убили почти сразу. Дома мать больная, работать не может, и младшие брат с сестрой. Тогда и позвала меня соседка баба Паша в госпиталь работать. Я сначала хотела идти на завод, но в госпитале пайки были хорошие, да и солдаты разные вещи в подарок давали. Вот пошла бы я на завод, и не встретились бы мы никогда. Жизнь она такая. Я сначала очень боялась в госпитале работать, стеснялась сильно. А баба Паша меня учила и говорила всегда, что надо только на рану смотреть и перевязывать быстро, да добрые слова не забывать говорить… »
« Здравствуй, милый Макарушка, вчера пришла на тебя похоронка. Но я не верю, что ты умер, и ты не верь. Это ведь ошибка? Верно? Я всю ночь ревела, а утром мать в госпиталь отправила, и сказала, что у какой-то женщины, тоже похоронка на мужа пришла, а он вернулся живой, только без ног. Но ведь это ничего. Я решила, что ты живой и всё тут. Буду письма тебе писать. А придёшь с войны, я их тебе все и отдам. Платье красное я в шкаф спрятала, надену, когда ты вернёшься, чтобы нарядной быть…»
«Здравствуй, милый Макарушка. У нас в госпитале вчера проверка была. Ко мне тоже начальники подходили, спрашивали у меня, тяжело ли мне в двенадцать лет тут работать. Очень удивились, узнав, что мне уже пятнадцать. Велели Игнату Тимофеевичу для меня паек увеличить. Так, что ты с фронта придёшь, я уже потолстела. Тут вчера один боец потихоньку мне кусочек сахара дал и банку тушенки. Вот праздник был дома. Теперь сытые долго ходить будем. Врач у нас новый объявился молодой, зовут его Сергей Иванович. Называет меня курносой рябухой. Шоколадку мне подарил. Я дома её с сестрой и братом съели. Ох, как вкусно…»
« Здравствуй, милый Макарушка. Война закончилась! Я сначала не поверила. Мы плакали, а потом смеялись и бегали по госпиталю, как сумасшедшие и кричали: «Ура!». Игнат Тимофеевич говорил, чтобы мы раненными солдатами занимались, госпиталь ещё не закрылся, но мы не могли успокоиться. А он стоял, смотрел на нас и плакал. И говорил всё время: «Да, да, дожили, детки, дожили».
Я знаю, что ты скоро вернёшься Макарушка, ведь всё, победили фашистов проклятых. Свидимся, я жду тебя и целую. Любимый мой…»
« Здравствуй, милый Макарушка. Плачу я весь день. Замуж меня хотят отдать. Мама совсем плохая, говорит, что умрёт скоро. И тогда останемся мы трое круглыми сиротами, а в детский дом идти, страшно даже думать об этом. Вот и получается, что замуж мне надо выходить за врача, что к нам в больницу недавно приехал. А мне его даже целовать не хочется, только о тебе и думаю…»
« Здравствуй, милый Макарушка. Я жизнь идёт. А ты там, неизвестно где, в земле сырой лежишь. Доченька у меня родилась, такая же курносая, как я. Вот бы это твоя доченька была, как бы здорово было. Муж мой, обижать меня часто стал, бросить нас хочет, оставить одних. А я и рада, поскорей бы, не получилось у меня полюбить его и он это знает…»
« Здравствуй, милый Макарушка. Вот и живу я теперь без мужа счастливо и радостно, доченька растет, Машенькой её назвала. Очень умная и хорошая девочка. Я теперь только о тебе каждую ночь думаю, Макарушка, и плачу спокойно, и никто мне не мешает. Младшие брат с сестрой уже подросли и мне помогают, учатся. Всё у нас хорошо, Макарушка…»
« Здравствуй, милый Макарушка. Внучок у меня сегодня родился, назвала я его Макаром, дочка обрадовалось, сказала, что имя очень красивое. Вот я выполнила свой долг перед тобой, любимой мой. Вот и живёт теперь твоя душа в моём внуке. Я сегодня перед иконами на коленях стояла, чтобы дал мне Бог свидеться с тобой в последний раз перед смертью. Чтобы обнять тебя и умереть спокойно…»
Макар
« Здравствуй, моя любимая курносая Нюрка. То, что я вчера тебе сказал, что убьют меня. Это я просто смалодушничал. Испугался, что больше не увижу тебя. Записку написал тебе, надеюсь, Игнат Тимофеевич тебе её передаст. А перед отъездом мне Игнат Тимофеевич, твой адрес дал и сразу на душе, радостней стало. Я его к своим документам положил, а как в поезд сели, сразу тебе письмо и начал писать. Тут старшина лист бумаги дал, а Семёныч, что сидит со мной рядом, карандаш. Вот и получается, что сможем мы всё преодолеть. А когда война закончится, и я вернусь, то сразу женюсь на тебе, моя любимая Нюрка, и маму твою вылечим, и братика с сестренкой на ноги поставим. Заживём так, что все завидовать будут. Сейчас вот думаю, что Игнату Тимофеевичу тушенку для тебя передал, а сухари забыл. Спрятал их за тумбочку, что в палате в углу стояла, а передать забыл. Но надеюсь, санитарка какая-нибудь найдет завтра, заберёт. А ладно, бог с ними, с сухарями. А ведь только сейчас понял, что ты даже школу не закончила, что после войны учиться пойдёшь. Ну, ничего и это хорошо.
Я сейчас вспомнил, как увидел тебя в первый раз, ты шла такая худенькая маленькая по коридору, а я возле стены лежал. Я подумал, что ты навещала кого-то, мне даже в голову не пришло, что ты в госпитале работаешь. Ты мне сразу понравилась, вот ведь, думаю, какая симпатичная курносая девчонка, да ещё с веснушками. Даже на душе потеплело. Я ведь из детдома, нет у меня никого, а теперь появилась ты, любимый мой человечек. Я о тебе, не переставая, думал. Хлеб прятал под подушкой, чтобы тебе отдать, но всё стеснялся. А когда ты мне перевязки стала делать и разговаривать со мной ласково, так я самым счастливым человеком на свете становился. Знаешь, я тебе правду скажу, когда мне врач сообщил, что я здоров и на фронт мне пора, то я даже захотел сам себе ногу прострелить ещё раз, лишь бы от тебя не уезжать. Стыдно мне теперь за такие мысли. Вот, поговорил с тобой и легче стало на душе, родной мой человек, Нюрочка моя.
Главное, что живы мы будем и вместе, а остальное … Нюрочка, гул идёт, мессеры подлетают к нам, бомбить будут, не иначе. Прощай, моя милая Нюрочка, так и не довелось мне тебя поцеловать… Всё…»
Солдаты
– Да, сильно поезд разбомбило, за раз столько людей погибло.
– Да, фашист проклятый, чтобы ему пусто было, когда уже перебьют их всех?
– Скоро. Ты давай не болтай. Если раненные есть, то санитаров окликай, а трупы в грузовик складывай, на поле закопаем, да не забывай документы доставать, и политруку отдавать. Ему ещё похоронки писать.
– Да, знаю, товарищ сержант, знаю.
Рядовой Рябков поправил шинель, натянул на уши, выданную не по размеру, шапку и направился к развороченным вагонам поезда. Он шагал осторожно, чтобы не задеть никого.
– Рябков, ты давай в балет там не играй, ежели наступишь на кого мёртвого, не пугайся, он же труп, а ежели на живого наступишь, так он стонать начнет. Это хорошо, искать не нужно, понял?
– Так точно, товарищ сержант, – Рябков мотнул головой и зашёл в один из вагонов.
-Товарищ сержант, товарищ сержант, сюда.
Рябков стоял на краю вагона и указывал своими замерзшими пальцами на кого-то внутри.
Сержант подошёл:
– Ну, чего раскричался? Пополам что – ли кого разворотило?
– Нет, вон, – Рябков смотрел в темный угол, что остался целым после налета. Сержант запрыгнул в вагон и, подойдя ближе, остановился и несколько минут смотрел и вздыхал. Потом снял шапку, вытер ею холодный пот, который взялся невесть откуда зимой, перекрестился и сказал:
– На фронте и не такое увидишь. Ты давай дело делай и про документы не забывай.
– А, их вместе грузить?- спросил ошарашенный и чуть заикающийся Рябков.
– Да, вместе, что же ты не видишь, таких даже смерть не разлучает. И откуда она здесь взялась, ведь этот поезд прямиком на фронт шёл, без остановок. Да и без пальто. Странно всё это.
Рябков подошёл и осторожно, дрожащей рукой достал документы.
-Рядовой Сидоров Макар, – прочитал он вслух. – Ну, а ты кто? Совсем ведь молоденькая, школьница ещё. Товарищ сержант, у неё, похоже, даже ранений нет никаких. А у Макара вся шинель кровью пропитана.
– Разговорчики отставить и работать молча.
– Так точно, товарищ сержант.
Но документов при совсем молоденькой курносой девчонке, что лежала рядом с Макаром Сидоровым в красном ситцевом платье, не было. Рябков ещё долго не мог найти в себе силы тащить их в грузовик, ведь лежали будто живые. Рядовой Макар Сидоров обнимал хрупкую девчонку, непонятно откуда взявшуюся в этом поезде, а его губы касались её щеки, а она прижималась к нему и улыбалась детской наивной улыбкой. Рябков заплакал, слёзы катились по грязному мальчишескому лицу, и исчезали в его улыбке.
– Это любовь, я про такое в школе читал. Я знаю, – сказал он сам себе. – Это их первый поцелуй …
