Рассказ №14 Услышал сам – передай другому

В две тысячи третьем году наша школа была ещё зелёного цвета. Её перекрасят только через шесть лет, когда весь наш класс выпустится. Надеюсь, что это простое совпадение.

Ещё через год сделают капитальный ремонт всех внутренних помещений. Так что через три года после выпуска мы, наконец, прогуляемся по школе мечты. Но в моё время всё было не так.

Стены на четвёртом этаже были покрыты трещинами. Туалет на третьем забивался каждые два дня, поэтому его решили просто закрыть. Зимой отопления часто отключали, и мы сидели на уроках одетые в куртки или шубы. Пару раз ребята, дежурившие в столовой, разносили по классам горячий чай.

Да, мы дежурили сами. Не знаю, почему так сложилось – то ли персонала не хватало, то ли так нас приучали к ответственности. Дежурств было всего три: часть ребят разносили еду в столовой; другие сидели за специальным столом и принимали и выдавали школьные журналы старостам под роспись; а третьи, точнее, третий, давал школьные звонки. Он сидел на первом этаже рядом с охранником. По идее, тот должен контролировать, чтобы сигнал об окончании уроков дали не раньше и не позже. А ученик просто нажимал на кнопку, когда подходило время.

Дежурить все начинали с шестого класса. И так, отдежурив по одной неделе, эта миссия передавалась дальше: «А», «Б», «В», седьмой класс, восьмой, и вверх. Потом по кругу.

С шестого класса мне очень нравилось сидеть на звонках. Особенно по субботам. К последнему уроку в школе оставался только наш класс, и всё большое зелёное здание пустовало.

А ещё кабинеты никогда не закрывались. Поэтому я отпрашивался у охранника и шёл гулять по этажам.

Отчего-то субботы запомнились мне особенно сильно: во вторую смену зимой, когда солнце начинало клониться к закату уже в три часа дня, в каждом кабинете было особенно тепло. Каждую парту окрашивало в ярко-жёлтый, а порой даже красный закатный свет.

Можно было сесть за любое место. Раскинуть руки на всю длину парты, и никто не скажет тебе: «эй, это моя половина». Можно было даже закинуть ноги на парту. И никто не сделает замечание.

Бродить по пустым коридорам третьего этажа, зная, что ни здесь, ни этажом ниже никого нет, это по-своему щекотало нервы. Последние два урока у моего класса были на первом этаже. Охранник с кнопкой для подачи звонка сидел там же. На третьем был только я.

И мог быть в каждом кабинете. Зайти и посидеть за учительским местом. Или написать что-то весёлое на доске. Или сесть на парту.

Или просто смотреть на каждый кабинет, утопающий в отблесках света умирающего солнца.

В одно из таких дежурств я и нашёл тетрадь. Только в институте узнал правильное название таких – блочная. В шестом классе нам хватало двенадцати- и шестнадцатистраничных. Общие мы заведём только в следующем году. А потому такие тетради для меня тогда чётко ассоциировались с учительскими. Зачем иначе заводить такой талмуд – школьнику в нём писать просто нечего.

Передо мной, в абсолютно пустом классе триста второго кабинета лежала тетрадь одного из учителей. Если её открыть, то никто об этом не узнает – на втором, третьем и даже четвёртом этаже нет ни одной живой души.

Я посмотрел на часы. До звонка ещё двадцать минут. Можно открыть и посмотреть. Если кто-то пойдёт по коридору, то точно услышу – в этот раз скрип старых досок будет не раздражать, а помогать.

Но что за учитель так оставит свою тетрадь? И что там можно обнаружить, кроме скучных планов урока или расписания занятий?

Мне одновременно и хотелось открыть её, и было страшно. Лёгкое нарушение табу. Впрочем, об этом всё равно никто не узнает.

Я раскрыл тетрадь. Весь первый лист был исписан синими чернилами. Первое предложение гласило:

«Мне нужно перестать смотреть на неё – всё же она моя ученица».

Я закрыл тетрадь. Вот оно – желал получить немного веселья, а вторгся в чью-то личную жизнь. В чьи-то мысли. А если меня поймают – одиноко стоящего в пустом кабинете и читающего учительские заметки. Войдёт мужчина и скажет: «ой, совсем забыл свои записи. А ты что тут делаешь?».

Я выглянул в коридор. Никого. Да и звуков не было слышно. Если тетрадь забыли, то за ней не спешили возвращаться.

Я добежал до стола и вновь раскрыл записи.

«Ей семнадцать. У неё тёмные волосы и прекрасные зелёные глаза. Кажется, они блестят как изумруды, когда смотришь в них».

Я посмотрел на дверной проём. Пусто.

Тихо, словно вор, я пересёк кабинет и закрыл входную дверь. Ключа не было, но если кто-то захочет войти, у меня будет время закрыть тетрадью.

Я вернулся к столу.

«Каждое моё утро начинается с кофе. Я принёс из дома кружку, в которой по утрам мешаю два к одному: сахар и кофе. С белоснежной кружкой иду в триста двенадцатый кабинет. Закрываю дверь и пью кофе. Обычно у меня есть примерно двадцать минут до звонка. Одиннадцатиклассники войдут е раньше и не позже. Ровно в восемь двадцать. До того времени я всегда успеваю выпить кофе и заполнить журнал.

Наверное, всё это я пишу, чтобы отдалиться от главного – от неё. Потому что она уже стала мне сниться».

В одном из ящиков стола стоит белая кружка. Внутри она слегка коричневая. Причина тому – кофе, которое выпили из неё. Много кофе и, видимо, столько же лени, раз так и не удосужились помыть. А кто не удосужился.

В голове прикинул: у нас пять мужчин-учителей: один ведёт информатику, другой – химию. Редко заменяет биологию. Плюс три новых, можно сказать – практиканты. Я спросил себя: может ли кто-то из них вести подобный дневник.

Или стоило задать другой, более важный вопрос – могут ли они влюбиться в ученицу.

Я стал листать тетрадь. У меня оставалось семнадцать минут, и мне показалось, что было бы интересно сразу скакнуть к интересным местам, пропуская сбивчивые мысли.

«Сегодня она пришла в юбке. Зачем-то обратил внимание, что она не надела колготки. Каждый раз, когда я смотрю в её сторону, рассказывая тему урока, она старается выставить в проход свою ножку. И я вижу её гладкую, нежную кожу».

Пятая, седьмая страница. Каждую будто писал человек, старающийся удержать своего внутреннего демона в руках. Информатик, химик, один из практикантов?

Одиннадцатая страница: «она поправляет свои тёмные волосы и отводит взгляд при общении со мной».

Пятнадцатая: «Очередная записка от неё. Стал сохранять, аккуратно складывая в файлики».

Семнадцатая: «Оказывается, в школе есть правила. В начале я думал, что это часть игр, в которые детки играют, но нет. Как мне объяснили, каждое из них чересчур реально.

Мы сидели в учительской, когда Роман Евгеньевич спросил меня, не видел ли я, чтобы в учительской горела красная лампа. До сих пор мне казалось, что он прагматик и не верит в потустороннее. Потому вместо ответа на вопрос я рассмеялся.

В этой школе только четвёртый этаж обособлен от остальных – здесь учатся ребята с первого по третий класс. На остальных трёх – с пятого по одиннадцатый. Да, здесь тоже перепрыгивают через четвёртый. И каждый раз посещая этаж для младших, меня удивляло их спокойствие. Они не носились по коридорам, не кричали, а наоборот, спокойно беседовали, облокотившись на стены или подоконники.

Они говорили о чём-то странном. Сначала мне казалось, что они обсуждали компьютерные игры, где есть определённые правила, которые нельзя нарушать, если хочешь выиграть. Но потом я понял, что говорят они о нашей школе. О туалете на третьем этаже. О кабинетах на втором. Лампочках в учительской.

Зачастую у этих историй был один рассказчик – белобрысый парень с ярко-голубыми глазами. Как-то он сказал другому:
– Лучше не заходи в туалет на третьем этаже. Из последней кабинки могут позвать тебя по имени. Если откроешь дверь – то внутри никого не будет. Только вот Она уже знает твоё имя. Услышал сам – передай другому.

Каждая его история заканчивалась этими четырьмя словами. Мне казалось, что дети дурачатся, рассказывают истории, которые прочитали на одном из тысячи страшных сайтов. Только если в страшилках цель испугать тебя, чтобы у слушателя волосы дыбом от страха встали, то у этих ребят всё было наоборот. Они рассказывали эти истории как бытовые вещи. Словно описывали свой завтрак.

– На втором этаже есть кабинет 213. Если прийти туда в перемену, то можно увидеть девочку, сидящую за последней партой у окна. Она не обратит на тебя внимание, потому что пишет что-то ручкой на парте. Эта девочка либо влюбилась в кого-то, и царапает любовные послания, либо сильно ненавидит весь класс, и строчит гневную заметку. Если подойдёшь к ней и прочитаешь, то всё написанное случится с тобой. Либо любовь, либо ненависть. Услышал сам – передай другому.

Не только белобрысый, все ребята постоянно рассказывают новые истории. Дети словно сами перевоплощаются в учителей, а все окружающие слушают их так, как не слушают нас на уроках.

Я считал, что всё это выдумки, соревнования в фантазии. Пока Роман Евгеньевич не спросил меня про красные лампы в учительской.

А я рассмеялся в ответ. Он кивнул. Как будто понял, что пытается поговорить о чём-то высоком с довольно приземлённым человеком.

– Но всё равно, – сказал он, вставая, – не заходи, если в учительской горит красный свет.

Я посмотрел на лампочки. Белые, ртутные. Даже подошёл к выключателю и нажал на него. Днём лампы светили не так ярко, но горели они белым светом.

Так странно. Люди верят, что этом мире есть место сверхъестественному, когда настоящие проблемы такие реальные.

Её зовут Катя. Фамилия Амросина. Ей 17 лет. Она учится в одиннадцатом классе. У неё темные волосы.

Мне кажется, что если я напишу о ней, то она вылетит у меня из головы. Как проблема.

В детстве мама подарила мне общую тетрадь в твёрдом переплёте. Она сказала, что это дневник плохих мыслей. И если я буду записывать туда всё плохое, то перестану об этом тревожиться. Не знаю, читала ли мама эту тетрадь, но в ней я был откровенен. Рассказывал о том, как меня обижали во дворе. Какими словами называли.

А когда стал старше, повзрослели и мысли. Вместе с гневом. Сердится на товарищеское «дурак» уже казалось каким-то неважным, детским. А вот на учителя, занизившего оценку, самое то.

Я менял одну тетрадь за другой. Старые сжигал. Не давал читать их даже самым близким людям. На первом курсе такую тетрадку нашла моя девушка. Ей стало интересно, но я запретил даже раскрыть мои записи. Из-за этого мы и расстались. Своим подругам она рассказала, что это была одна из самых глупых причин разрыва отношений. Обозвала меня скрытным. Злым, раз я посвятил целую тетрадь личному чувству гнева. Она много чего наговорила своим подругам. А те новым подругам.

Услышал сам – передай другому.

Чем-то можно поделиться со своими друзьями. Рассказать о том, что наболело. Но есть такая боль, такие мысли, которые лучше держать внутри. Потому что если кто-то узнает о них, то тебя сочтут ненормальным.

Вот, я написал о Кате. О том, во что она одевается, и как себя ведёт. Вряд ли кто-то из моих друзей способен выслушать такое. Да и я вряд ли признаюсь.

А то поползут слухи. Грязные слухи. Потому что я могу держать себя в руках. Мысли – это просто мысли.

В день всех влюблённых мне пришло одиннадцать валентинок. Три из них – от учениц из моего подшефного класса. В них девчонки просто восхищались мною как классным руководителем. Ещё семь были не подписаны. На последней стояла литера «К». Загадка, которая загадкой и не была.

Накануне Роман Евгеньевич сказал мне, чтобы я не читал письма от неизвестных отправителей. Ведь вопрос главный вопрос здесь – кто передал.

Белобрысый на четвёртом этаже говорил, что нельзя читать послания от незнакомцев. В конверте обычно лежит локон волос, а на самой бумажке написана дата твоей смерти. Не важно, прочитаешь ты её или нет, она уже воплотилась в жизнь. Но если сжечь конверт на школьном дворе, то из пепла сложится имя отправителя. Ах да.

Услышал сам – передай другому.

Если верить рассказам с четвёртого, то у меня таких отправителей было семь. Ради любопытства я прощупал конверты, но ничего, напоминающего прядь волос внутри не было. На свой страх и риск даже просветил конверты – восьми цифр, даты, месяца и года, тоже не увидел.

И всё же, я не открыл ни один из них. И не сжёг их на заднем дворе школы. Даже не открыл записку от Кати.

Но в классе она реагировала спокойно. Если бы я в своё время признался в любви учителю, то на его уроках ёрзал бы на стуле так, что привлёк внимание всех. Но она была спокойна.

Может, не она отправила мне письмо.

Забавно, что мы с ней так и не поговорили. Только на уроках и по теме. Я боялся оставлять её после занятий. Это напоминало сюжет очень плохого фильма, который показывают после полуночи.

Перед уроками она не заходила в класс. Стояла за дверьми, как и все. Только после звонка.

У детей есть история и на этот счёт. Что-то вроде «если войти до звонка, то можно попасть не в свой кабинет. Когда вошёл, дверь за тобой закрывается. Других учеников не будет, услышишь только их шёпот. А через пять минут придёт учитель. Он никогда не поворачивается лицом к классу. На доске он напишет одно из трёх слов: «неверно» или «согласие». Третье слово не знает никто. Задача ученика – придумать такой вопрос, ответив на который учитель выпустит его из этого класса. Видимо, на третье слово нужного вопроса так и не придумали. И конечно же:

Услышал сам – передай другому.

Я хотел как-то написать одно из этих слов на доске, но Роман Евгеньевич предостерёг меня. Говорит, что не надо играть с тем, чего не понимаешь. Но я молодец, добавил он, что поделился своими мыслями. Передал то, что услышал сам.

До урока Катя не заходит в класс. После звонка уходит с остальными.

В коридоре мы просто киваем друг другу.

И я не могу рассказать о ней никому. Чёрт, даже не могу посоветоваться с Роман Евгеньевичем, который взял надо мной шефство в этой школе. Про учительниц вообще молчу – они заклеймят меня позорным прозвищем, и передадут другому, вернее, другим. Тогда на карьере учителя можно будет ставить крест.

Всё из-за каких-то мыслей, которые я могу держать в узде.

Неужели только у меня появляются такие странные картины? Неужели только я один из всего мира сломан? Да, я проходил тесты, много тестов. И онлайн, и в институте нас неоднократно тестировали ребята с психфака. Отклонений у меня не выявлено.

В этом мире, нет, даже в этой школе одновременно могут существовать призраки, мстительные духи, параллельные миры, но никто не допускает и возможности, что может произойти нечто столь приземлённое, как любовь. Да, любовь неправильная, но это звучит куда реальней, чем «не смотри в окна школы после последнего школьного звонка в субботу».

И, в отличии от привычных концовок, тут не скажешь: «передай другому». Тут добавишь «сохрани в себе». Открой самый глубокий ящик в своей черепной коробке, и запихни это туда. Так далеко, что никогда и не вытянешь.

Молчи. Закрой рот ладонями, сожми их так, чтобы костяшки пальцев побелели, но не дай и звуку вырваться из твоего рта.

Рассказывай истории. Говори, какой ты глупый, смешной, а порой страшный. Как провалился на собеседовании или победил в школьном баскетболе. Говори свои детские мечты и взрослые страхи.

Но оставь глубоко внутри то, что кажется таким неправильным в этом и так треснутом мире.

Но есть маленький шанс, очень мизерный шанс того, что стоит тебе раскрыть личный секрет, как кто-то ответит «и со мной происходит тоже самое».

«Я сохраню это и не передам никому».

Вы увидите боль в глазах друг друга. И облегчение от того, что так долго скрывали внутри. Вы признаетесь друг другу в том, в чём не признавались никому и никогда, только писали в долбанной «тетрадки гнева». Но ни одна тетрадь не сравнится с живым человеком. Тем, кто посмотрит тебе в глаза и скажет: «я чувствую тоже самое».

Тоже самое.

В учительской горел красный свет. В двести тринадцатом кабинете действительно сидела ученица, которая что-то писала на парте. Я видел её.

Если посмотреть в окно субботним вечером после звонка, то увидишь, как тебе машет один из твоих одноклассников, которого уже нет в живых.

Это я тоже не передавал никому. Мне показалось. Привиделось. Страшные истории не реальны. Как нереальны и вполне жизненные. Учитель и ученица никогда не будут вместе. Для неё эта станет романтической историей, которая она расскажет мужу за бокалом вина. Для него – тайна, которую он будет хранить вечно.

Дети с четвёртого этажа не хранители тайн. Они – собиратели историй, которые рассказывают только своим, доверенным лицам. Тех, кого хотят защитить.

Хранители – это мы, взрослые. Для нас каждый секрет словно засечка на душе. История, с которой нам жить.

В отличие от детей мы не всё расскажем друг другу. И не передадим дальше.

Но, возможно, как я не верю в школьного духа, так и дети не верят в часть тех грехов, с которыми столкнутся. Они не представляют и толики всех тайн, которые будут сопровождать их по жизни. И скоро, совсем скоро, они накопят целый багаж того, о чём не рассказать другому.

А если и рассказать, то только тем, кому доверяешь. Доверяешь настолько, что можно вверить тому свою жизнь. Но всё равно рассказывать и бояться, что лучший друг вот-вот отвернётся от тебя.

Но что если все те истории, которые я слышал краем уха, всё, что я собрал и записал, это и есть тайна тайн. Загадка всех загадок. То, что доверишь не каждому. И дети, наоборот, стараются защитить себя и других. Лучших друзей.

А я высмеиваю их тайны, говоря, что они ничего не стоят. Так и дети, услышав мою, посмеются и покрутят пальцем у виска.

Но я могу рассказать их правильно. Так, как они должны звучать. И тогда они станут частью их предостережений

Так что когда я встретил светловолосого мальчика, то сказал ему:
– На третьем этаже есть кабинет под номером триста два. Каждый день вместе с учениками туда приходит и Она. Девушка, в которую невозможно не влюбиться. Для каждого она выглядит по-своему. Кто-то видит в ней брюнетку с карими глазами, для других это голубоглазая блондинка. Она не говорит с тобой. Но если ваши взгляды пересекутся, то пути назад нет. Ты влюбишься окончательно. Она не скажет тебе о своих чувствах. Не будет ждать твоего признания. Просто будет беззаботно улыбаться. И стоит тебе заметить её один раз, как ты будешь встречать её постоянно. Но даже в школьном коридоре ты не посмеешь заговорить с ней. Ты обречён до конца учебного года любить её и только её. Безответно.

Мальчик не проронил ни слова.

Я добавил:
– Услышал сам – передай другому.

Он кивнул. Развернулся и ушёл.

Мы можем говорить. Только не напрямую. Спрятав свою историю так, что её никто не найдёт. Никто никогда не поймёт, что скрыто под обычной детской пугалкой. За мистическим красным светом. За словом «согласие» на школьной доске.

И теперь я стал частью этих историй. Моя легенда – часть школьной мифологии. И никто не поймёт, кто её рассказал. Никто и никогда не узнает, какие мысли породили простую историю.

Одну из многих».

Это был последний лист в блоке. Дальше, в файликах, аккуратно лежали конверты, которые подарили учителю на день всех влюблённых.

И тут раздался звонок с урока. Вместо меня его дал охранник.

Последний звонок субботнего вечера.

И я посмотрел в окно школы. И не увидел там ничего необычного.