Впервые Лёнька взлетел в пятом классе, когда местная красавица Яна поцеловала его за пирожок, купленный для неё в школьной столовой. Полноценным полётом это болтание в воздухе назвать было ещё нельзя, однако, силы гравитации на какие-то доли секунды отпустили Лёньку в свободное парение на несколько сантиметров над землёй.
Лёнька страшно перепугался, но списал это на головокружение с кратковременным расстройством сознания. Ещё бы: его поцеловала сама Яна! Девочка, в которую он давно был безнадёжно влюблён. То, что она через минуту забыла о Лёнькином существовании, совершенно не меняло произошедшего. Возможно, если бы Яна видела, как окрылил Лёньку её поцелуй, жизнь обоих двинулась бы по иному пути. Но Яну больше интересовал внезапный комплимент с капустой, и она прошла мимо своей судьбы, испуганно висящей в воздухе.
Как ни старался Лёнька впоследствии нарушить законы физики, аккуратно целуя девушек в исследовательских целях, никаких сверхъестественных последствий не наступало: Лёнька твёрдо стоял на ногах. Постепенно удивительное событие стало забываться, и Лёнька перестал вспоминать нездоровую реакцию организма на девичий поцелуй. К тому же, страх показаться сумасшедшим в глазах сверстников его нисколько не окрылял, поэтому для себя он решил, что это было галлюцинацией.
Второй раз он оторвался от земли уже на третьем курсе, случайно став мужчиной в ночь перед Рождеством.
Никакие хутора близ Диканьки были тут не при чём, хотя Лёнька некоторое время ходил гоголем, свысока поглядывая на однокурсников. Просто красавица Машка из тридцать второй комнаты, по которой Лёнька тайно вздыхал, благодаря коктейлю Молотова — шампанское плюс водка, перемешать, но не взбалтывать — ошиблась дверью и, вместо своего ухажёра, неожиданно горячо поздравила с рождением Христа Лёньку, почти забывшегося тревожным сном в кромешной темноте. Когда правда просочилась наружу, парни из общаги втихаря поздравляли Лёньку за то, что тот не растерялся и принял удар на себя.
Никто даже не подозревал, что Лёнька не дал стрекача из-под нетрезвой Машки по причине полного отсутствия контакта с землёй. Стоило ему проснуться и почувствовать тепло женской ласки, как всё его естество рванулось вверх, прихватив за собой обескураженный организм. Пока Машка неслась во весь опор, пришпоривая внезапного Дон Жуана, последний висел в двадцати сантиметрах над уровнем кровати, восхищённо цепенея от происходящего.
И тогда Лёнька понял, что это «ж-ж-ж» неспроста. Машка впоследствии стыдливо сторонилась его, хоть и бросала красноречивые взгляды, но Лёньке даже не пришлось закреплять достигнутый успех: он теперь мог взлетать без дополнительной стимуляции. Обсудить этот феномен Лёнька решился только через неделю, встретившись вечером с приятелем в дальнем уголке городского парка.
— Батон, тормози, — сказал Лёнька, быстро пробежав взглядом по безлюдной аллее и густым тёмным кустам. — Дальше не пойдём.
— Ещё раз назовёшь меня Батоном, получишь в рыло, — пробурчал приятель и натянул съехавшие джинсы на толстый живот. — Зачем мы здесь? — он удивлённо смотрел по сторонам.
— Прости, Иван, просто вырвалось, — Лёнька стушевался. — Помнишь историю с Машкой?
— Из тридцать второй? — Иван поморщился. — Избавь меня от подробностей. Я не хочу в сотый раз выслушивать, как тебя…
— Не будет подробностей. — Он испуганно посмотрел на приятеля. — Просто смотри.
Лёнька ещё раз огляделся по сторонам, закрыл глаза и плавно оторвался от земли, зависнув в полуметре от асфальта. Иван ойкнул и осел на землю. Его лицо вытянулось из-за отвалившейся челюсти и вытаращенных глаз.
— Как ты это сделал?! — взвизгнул Иван и тут же испуганно закрыл ладонью рот, словно боясь спугнуть увиденное.
— Просто подумал об этом и… вот, — Лёнька открыл глаза и смущённо посмотрел на Ивана сверху вниз.
Приятель, кряхтя, поднялся с земли, подтянул джинсы и медленно обошёл Лёньку вокруг. Потом пошарил ногой под его кроссовками и тихо присвистнул. Осторожно вытянул мясистый указательный палец и легонько толкнул Лёньку в грудь. Последний плавно отодвинулся в сторону, словно плавал в киселе.
— А выше можешь?
— Могу, — кивнул Лёнька и тут же взмыл ещё метра на два вверх.
— Матерь божья, — сказал Иван, задрав голову. — Ты ж теперь, как грёбанный Супермен. А ещё выше можешь?
— Не знаю, не пробовал, — Лёнька виновато улыбнулся. — Я высоты боюсь.
— Отлично! — Иван улыбнулся в ответ. — Такие способности и вдруг акрофобия… А Машка тут при чём?
— Дык, после ночи с ней это всё и началось…
— М-да-а. Машка, значит, не залетела, а ты, значит… — Иван весело захрюкал.
— Батон, ты болван! — Лёнька мягко опустился вниз. — Я с тобой поделился, как с другом, а ты… — он угрюмо посмотрел на приятеля.
— Батон. Рыло. Не забывай, — Иван погрозил указательным пальцем. — И что ты теперь собираешься делать?
— Я не знаю, — пожал плечами Лёнька. — Может быть, как-то развить эти способности?
— Как ты сможешь их развить, если ты не знаешь, ни природу их возникновения, ни пределы собственных возможностей? — в глазах Ивана запрыгали искорки смеха. — Ты же выше сарая взлететь боишься, — добавил он и хохотнул.
— Знаешь, Батон…
— Морду лица береги, понял?
— Да ну тебя!
— Я знаю, что нужно сделать: сдать тебя в больницу. Для опытов.
***
Способности к левитации у Лёньки пропали так же внезапно, как и появились. Через три дня после встречи с Иваном-Батоном Лёнька в общаге наткнулся на Машку. Она так сладко целовалась в коридоре со своим парнем, что у Лёньки заныло внутри, а дыхание сбилось, словно его придавили чем-то тяжёлым. Он ретировался в свою комнату и тут же попробовал взлететь, в надежде, что увиденное придаст ему дополнительные силы. Все произошло с точностью до наоборот: способности как ножом отрезало.
Более того, Лёнька почувствовал себя дурно, стало совсем тяжело дышать, и он, обессиленный, заполз на кровать, обидевшись на Машку, на девушек и на весь белый свет.
Прошли годы. Память о чудесном вознесении выцвела и поблекла, как детские фотографии на старом чердаке. Лёнька стал взрослым — человеком, у которого, как он думал, всё под контролем. Он так и не выяснил, что являлось катализатором для его полётов, и проверить это ему удалось почти по Дюма: десять лет спустя.
Вероника была олицетворением его детских грёз и, по совместительству, менеджером по продажам из того же отдела, куда устроился Лёнька по окончании университета. Ника могла с лёгкостью продать козе баян, попу гармонь, а икону — папуасу. Лёнька понимал, почему. Пухлые, чуть капризные губы, бархатный голос и все остальные достопримечательности этой подтянутой жгучей брюнетки были на высоте.
Начальство использовало Веронику и в хвост, и в гриву, приглашая её на самые сложные участки реализации, правда, доплачивать за успехи не торопилось. Веронику это страшно злило, так как она считала, что достойна большего. Лёнька тихо млел, глядя на неё украдкой из-за своего монитора, и ни на что не надеялся, пока начальство, само того не ведая, не вмешалось в их судьбу.
Увидев, что его робкие знаки внимания принимаются благосклонно, Лёнька ошалел от счастья. Вспоминая влажные взгляды Вероники, он почти каждый вечер с нетерпением подпрыгивал дома, в попытках оторваться от земли, но так и не смог оторвать от пола свой счастливый зад.
После того, как Вероника вывела Лёньку в лидеры продаж, они, на радостях, отметили это дело в ресторане, а потом поехали к нему домой.
Там всё и случилось.
Уже утром, нежно целуя свою Веронику, спящую под одеялом в позе выполненного долга — скрещённые руки, откинутая голова — Лёнька почувствовал, как воспарил над кроватью и бренностью бытия. Вероника улыбнулась поцелую и открыла глаза.
Лёнька, боком висящий в воздухе по горизонтали, медленно отлетал ногами вперёд в сторону кухни с загадочным выражением лица.
При всей нелепости позы, зрелище было завораживающим. Вероника зажала рот ладонями и не произнесла ни звука, следя за происходящим глазами девочки-аниме. Она словно окаменела, не веря своим глазам.
Через несколько минут суженый вплыл в спальню с маленьким подносом, на котором дымились две чашки кофе и тосты.
Лёнька плавно опустился на одеяло и по-турецки скрестил ноги, прикрыв краешком подушки отсутствие смокинга и штиблет. В это мгновение он был похож на молодого Тома Круза, в глазах которого читалось: «Миссия выполнима».
— Это… Это… Что ж такое? — прошептала Вероника, тыча дрожащим пальцем в направлении облупившейся стены, мимо которой проплыл Лёнька мгновение назад. Простыня съехала с её обнажённых плеч, но Вероника даже не заметила.
— Это любовь! — туманно пояснил воздухоплаватель, хрустя тостом и по-хозяйски осматривая собеседницу. — Жри завтрак, а то остынет.
Почти полчаса Вероника, зажав в руках чашку с остывшим кофе, слушала Лёнькину исповедь. Безусловно, рассказ о его вознесении был сильно приукрашен, но сквозь витиеватые подробности проступала голая правда: когда Лёнька влюблялся — он воспарял не только в переносном, но и в буквальном смысле слова.
Правда, для запуска Лёньки в стратосферу требовалось ещё и прикосновение к предмету обожания, но это обстоятельство он мысленно отбрасывал, считая, что только любовь окрыляет, а не какой-то там плотский контакт или, например, дурацкий Red Bull.
— Крутяк! — произнесла Вероника охрипшим голосом, когда Лёнька, наконец, заткнулся. — Ваще-е-е!
— Да ты переплюнула саму Эллочку-людоедку, — Лёнька сардонически улыбнулся и изогнул бровь. — Ну, что: закрепим успех?
— Иди ко мне, мой герой! — рассмеялась Вероника и притянула к себе Лёньку. — Я о тебе позабочусь!
Лёньке пришлось крепко вцепиться в обивку кровати, чтобы не слететь с девушки в процессе грехопадения: его постоянно влекло в эмпиреи. Вероника же почти не ощущала фортелей, которые выкидывал её авиатор. Она поняла, что в её руках не просто мужчина, но перспективный проект «Лёнька». Вероника уже мысленно тратила деньги, которая выручит с продаж Лёнькиного чуда.
Большие деньги.
***
Следующий месяц у Лёньки в сознании слепился в один пёстрый ком.
Пока он экспериментировал с Кама-сутрой в воздухе, изобретая самые немыслимые позы, его наперсница развила такую бурную деятельность, что Лёньке приходилось иногда томиться в ожидании, пока она закончит очередную презентацию, нарезая круги под потолком, словно малютка-привидение из Вазастана.
Воспарить вдвоём с Вероникой удавалось лишь на короткие минуты — собственно, на то же время, что он мог поднять её, стоя на земле. Поэтому его воздушный тверк напоминал, скорее, полёт колибри вокруг цветка за минуту до пробуждения, чем кроманьонский танец обладания.
Но не хлебом единым, как говорится.
Лёнька ощущал такой душевный подъём, что готов был обнять весь мир. «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!» — мысленно декламировал Лёнька, вдыхая полной грудью то серебристый вечер леса, куда они любили ездить с Вероникой, — когда она не продавала Лёнькины полёты во сне и наяву — то утренний росистый туман маминой дачи, то горячее марево города, вечно спешащего в никуда.
Любить и быть любимым, было так… Хорошо.
Его первое публичное выступление — программа «Авиатор» в цирке Чинизелли на набережной Фонтанки — закончилось таким триумфом, что о нём заговорили все и сразу. «Звезда родилась», — ликовала Вероника, читая отзывы о Лёнькиных кульбитах в воздухе. Все СМИ захлёбывались новостями, перепечатывали фотографии друг у друга, делились правдивыми и мнимыми инсайдами – в общем, как водится, организованно сходили с ума.
Шоу принесло им большие деньги. Пора было сменить место работы, тем более, что обещанной прибавки от начальства Ника так и не дождалась. После триумфального шоу Вероника больше не могла спать спокойно. Успех, как вирус, расползался по её венам: чем громче аплодировали Лёньке, тем сильнее горело желание — ещё, выше, дальше.
Она не успевала отбиваться от учёных-физиков, желающих исследовать Лёнькины способности в «специально созданной для него лаборатории», многочисленных организаторов шоу и корпоративов, журналистов всех мастей.
Их любовь постепенно приобрела строгий режим. Выступления Лёньки чередовались с редкими минутами наедине. Иногда Нике приходилось под благовидным предлогом отказываться от интимных экспериментов на земле и в воздухе. Во-первых, это стало для неё утомительным занятием, а во-вторых, отвлекало от великих дел. Вершиной её планов было выступление Лёньки на американском шоу «America’s Got Talent», чтобы потом отправиться в нескончаемые гастроли по всему миру.
За славой и деньгами.
Но сначала нужно было победить в российском аналоге забугорного шоу — «Минута Славы». То, что Лёнька победит, Вероника не сомневалась.
— Я должна лететь в Москву, договориться о твоём выступлении, — в один из дней заявила Вероника.
Лёнька лишь пожал плечами: его ничего не интересовало. Только хотелось летать и Веронику.
Она вернулась через неделю с радостной вестью и новой сумочкой. Лёньку таки пригласили на выступление в «Минуту Славы» — видео с его циркового выступления, которое Ника прихватила с собой, было более чем убедительным.
Лёнька на радостях потащил Веронику в постель, но встреча оказалась пресной. Вероника была холодна, деланно улыбалась, но старательно выполняла обязательную программу. Заметив смятение и немой вопрос в глазах своего Коперфильда, Ника извинилась, сославшись на усталость с дороги. У Лёньки внезапно перехватило дыхание от какого-то неясного предчувствия, но он быстро совладал с собой.
— Ладно, проехали, — буркнул он, освобождаясь от её дружеских объятий. — Э-э-э… Ты проработала для выступления мой новый образ Авиатора – великого покорителя гравитации и окрестностей?
— Конечно! — Вероника, казалось, не замечала перемены в его настроении. — Не переживай, я обо всём позабочусь.
***
Прошла неделя или больше. Москва встретила их неоном и рокотом улиц, набитых машинами и людьми.
Закулисье аналога американского шоу бурлило разноцветьем костюмов и разноголосицей. Артисты разминались, репетировали, декламировали, пели, танцевали. Лёнька понуро сидел в сторонке. Ему нечего было разминать: чудо работало само собой, стоило только захотеть. Он угрюмо вспоминал их короткий полёт до Москвы: Вероника всю дорогу с кем-то переписывалась в телефоне. На вопрос: «Кто это?», коротко бросила: «Организаторы шоу. Ты же хочешь, чтобы всё получилось?»
Лёнька уже не очень был в этом уверен. У него было смутное ощущение, что Вероника ускользает от него.
— Пойду, отолью, — известил он Нику, болтающую с кем-то у стены шоурума. — Где тут уборная?
— В конце коридора и налево, — кивнул собеседник Вероники и тонко улыбнулся.
— Захвати мне минералки из буфета, когда пойдёшь обратно, — попросила Вероника. — Только не задерживайся, скоро твой выход! — И вновь повернулась к хлыщу, подпирающему стену.
— Да, мэм, — буркнул Лёнька и пошёл, куда его послал пристенный стиляга.
Возвращаясь, Лёнька прошёл мимо своей грим-уборной, чтобы ещё раз полюбоваться табличкой с его именем, прикрученной к двери. Ему выделили целую комнату на одного артиста, правда размером с коробку от холодильника.
«Странно», — подумал Лёнька, подходя к гримёрке. Дверь была приоткрыта. «Ведь ключ есть только у…», — мысль оборвалась. Он услышал из-за двери какую-то возню.
— Давай, детка, по-быстрому!
Это был голос стиляги. Лёнька окаменел.
— Ты с ума сошёл! — И что-то ещё, тихо и неразборчиво.
Женский голос. Какой-то женский голос. Чей-то женский голос. Лёнька гнал от себя очевидную мысль.
— Ты что, красавица, думаешь, что всё отработала?
Мужской голос звучал резко, хлёстко, словно бил наотмашь.
— Вероника? — позвал Лёнька и взялся за ручку двери.
— Иванов Леонид, номер «Авиатор», на сцену! Минутная готовность! — голос из динамика в коридоре заставил Лёньку вздрогнуть.
Дверь в гримёрку захлопнулась. Изнутри. Лёнька надавил на дверь — она не поддавалась.
— Эй! Ты левитист? — какая-то девица с бейджем на груди бежала к Лёньке по коридору.
Лёнька кивнул. В горле у него заклекотало, и он машинально отхлебнул из бутылки, которую нёс Веронике.
— Давай быстрее, твой выход! — прошипела девица и потащила Лёньку за рукав.
Он пошёл за ней. В голове было пусто, в груди разливалась чёрная боль.
Перед выходом на сцену Лёнька пошатнулся. Кто-то его поддержал. Его тянуло вниз. Он задыхался. Всё, ради чего он летал, превратилось в спектакль. В водевиль. Его вытолкнули вперёд, и он пошёл на свет рампы шаркающей походкой старика.
Его поднимали прожекторы и аплодисменты — но он не взлетел. Лёнька стоял посреди сцены, как человек, у которого украли небо.
Свист, камеры, смех, крутящиеся огни. Всё быстрее и быстрее. Этот огненный смерч в его честь? Или в бесчестье.
И Лёнька стал падать.
В темноту, в душную глубину, в вязкую зыбь чёрной топи, в ничто…
***
— … Ничто не указывает нам на то, что есть какие-то отклонения в лёгких. Да вы сами посмотрите на снимки!
Голоса проступили из небытия и облепили со всех сторон. Какое-то гудение заполнило голову и запахло аптекой. Лёнька разлепил глаза и сощурился. Было очень светло и как-то буднично. Никаких мерцающих огней. Он пошевелился и вздохнул. Шевелиться получилось, вздохнуть — не очень. Словно бетонная плита лежала на груди. Лёнька дышал коротко, сбивчиво, как собака после долгого бега.
— О, глядите-ка, очнулся! — воскликнул чей-то голос. — Привет, э-э-э…. Леонид. Что чувствуешь?
— Где я? — спросил Лёнька. Голос был чужим. Мёртвым.
— В больнице… Сам-то что помнишь?
— Огни. Выступление…
— Ну, так себе выступление, на самом деле. — Голос коротко хохотнул. — Сознание ты потерял, парень. Прямо на сцене.
— Такое бывает, перенервничал, то-сё, — участливо добавил другой голос, и Лёнька, наконец, открыл глаза.
Вокруг кровати, на которой он лежал, опутанный трубками и проводами, стояло несколько человек в голубых халатах и колпаках того же цвета. Все с участием смотрели на Лёньку.
— Ну и… что со мной? — на этот раз он узнал свой голос.
— Это-то мы и пытаемся выяснить. Скажи-ка, сынок, — седой врач что-то поискал глазами в журнале. — Скажи-ка, Леонид, у тебя есть лёгочные заболевания? Гипоплазия лёгкого? Бронхиальная астма?
Лёнька мотнул головой.
— А что?
— Твой организм отказывается дышать, вот что. И мы пытаемся выяснить, почему. Обморок на сцене не мог послужить тому причиной.
— Но я же дышу, — Лёнька криво улыбнулся. Он задыхался.
— Ты же не роженица, чтобы так дышать! Если ситуация не исправится, подключим тебя к ИВЛ.
Лёнька непонимающе заморгал.
— В общем, отдыхай. Набирайся сил. И пробуй дышать глубже. Мы подержим тебя пока здесь. До выяснения, — туманно закончил седой, и врачи гуськом покинули палату.
— Что такое ИВЛ? — крикнул Лёнька им в спину.
— Аппарат искусственной вентиляции лёгких, — прошелестел голос прямо над Лёнькиной головой.
Он повернулся на звук: над ним склонилась девушка в белом халате и белой шапочке, кокетливо приколотой бабочкой к рыжим волосам. Девушка ободряюще улыбнулась.
— Ты медсестра?
— Да. Слежу за назначениями и приборами, чтобы вы быстрее встали на ноги.
— Ты же совсем ещё девочка! — Лёнька смутился. — Ой, извините…
— Ничего. Я привыкла. Меня Люба зовут. — Девушка наморщила носик и рассмеялась.
Этот смех словно вернул Лёньке его самого. Он всё вспомнил. Так смеялась Вероника на заре знакомства. Его Вероника. Слёзы покатились — нет, полились, словно из ржавого крана. Лёнька прерывисто всхлипнул, в ноздре надулся и лопнул пузырь.
Медсестра с удивлением смотрела на него. Лёнька махнул рукой на дверь и отвернулся. Он не хотел, чтобы кто-то видел его слёзы. Медсестра попятилась и скрылась за дверью палаты, не сводя глаз со странного, но симпатичного пациента.
Через какое-то время Лёнька немного успокоился и включил телевизор, криво висящий на противоположной стене. Кнопка громкости не работала, и Лёнька в тишине, прерываемой только пиканьем приборов, узнал, что сегодня всё та же дата – день его выступления. «Недолго мучилась старушка», — подумал он, но тут двери распахнулись и в палату въехала тележка с лекарствами, которой управляла рыжая медсестра.
— Давайте примем таблетки, — сказала она и улыбнулась.
От этой улыбки ему стало чуть легче. Лёнька попытался глубоко вздохнуть, но получилось плохо.
— Спасибо тебе… Вам, — поправился он.
— Можно на «ты». Не за что. Это моя работа, точнее, практика.
— Ты студентка? — уточнил Лёнька, проглотив лекарство и принимая стакан с водой из её тёплых рук.
— Да, последний курс.
— Ага, — сказал Лёнька, чтобы что-нибудь сказать.
За дверью послышались уверенные шаги и в палату вошла Вероника.
***
— Боже, любимый! — Она в отчаянии заломила руки. — Ну как же это случилось? Что произошло?
— С Леонидом всё в порядке. Пытаемся восстановить дыхание. Остальные показатели… — скороговоркой начала было медсестра, но Вероника крутанулась на каблуках в её сторону и перебила:
— О чём ты? Я не об этом спрашивала! Выйди! — приказала она и повернулась к Лёньке, вновь сделав страдальческое лицо. — Лёнечка, любимый, это я во всём виновата! Это всё моё тщеславие, будь оно не ладно!
Лёнька молча смотрел на Веронику.
— Ты же сам видел: учёные, репортёры, шоубиз — все хотели сенсации! — Не унималась Вероника. — Все хотели увидеть чудо, измерить его и купить. А я… Умею продавать, ты же знаешь. Нет бы мне остановиться, позаботиться о тебе, а не превращать нашу жизнь в денежный конвейер! Но теперь мы всё сделаем по-другому, правда? Ты будешь регулярно отдыхать, я повезу тебя…
— С кем ты была в гримёрке? — Лёнька задохнулся от собственных слов, сердце стало биться через раз.
Вероника замерла, в глазах мелькнул ужас.
— В гримёрке? В какой гримёрке… Ни с кем я не была. Только с тобой.
— Уйди, — в Лёнькиных глазах задрожали слёзы.
— Подожди… послушай. Ну, это было один раз… В наших интересах! Я думала, что это просто… часть сделки. Я не хотела терять шанс для нас. Ты думаешь, легко получить место в таком шоу?! Да, я сделала это! Чтобы добиться места для тебя на грандиозном телешоу, я пошла… на сделку с организатором. Да я на всё готова пойти ради тебя! Ради нас!
— Уйди, — просипел Лёнька, приподнявшись на локтях.
Вероника опустилась на колени и поползла к кровати.
— Я же люблю тебя, милый, и больше никто мне не нужен. Давай забудем всё, ведь нас ждёт великое будущее! Я думала, что, когда ты станешь знаменитым, нам простится всё. И я всё распланировала, вот послушай…
— Уйди, сука!!! — заорал Лёнька.
И откуда только сила в лёгких взялась.
Вероника отшатнулась и, не удержавшись, шлёпнулась на задницу. Потом быстро вскочила и попятилась. Распахнула дверь и выскочила вон. Её торопливые шаги ещё долго били набатом в Лёнькиных висках.
Его мир рухнул — и он вместе с ним. Как это банально. И старо, как мир. Он повернулся к окну и закрыл глаза. Слёз не было.
А за дверью палаты Любу била мелкая дрожь: медсестра стояла, прижавшись к стене. Её лицо было мокрым от слёз — она слышала всё.
Вероника прошла мимо Любви, даже не заметив её.
***
После визита Лёнька будто совсем выдохся. Воздух стал врагом: он вдыхал — и не чувствовал, жив он или нет. Словно время дышало за него, отмеряя паузы между капельницами.
Но тяжесть в груди потихоньку стала ослабевать, дыхание восстанавливалось.
Лёнька лежал в больнице уже четвёртые сутки и очень медленно шёл на поправку. Вероника, слава богу, больше не приходила и не звонила, оставив его в покое. Зато рыженькая сестричка навещала Лёньку по нескольку раз в день, по поводу и без повода, и постепенно он оттаял.
Люба как-то спросила, что это было за выступление, которое привело его в больницу, и каким талантами он обладает, ни разу не выдав, что слышала его прощание в Вероникой.
Лёнька отшучивался, не желая открывать правду: он решил для себя, что с полётами покончено. Надо научиться жить дальше, без чудес. Люба не настаивала, лишних вопросов не задавала, посвящая всё своё время его выздоровлению.
— Давай, дыши, а то к ИВЛ подключу! — обычно строжилась Люба, хмуря брови, хотя в уголках её глаз прыгали искорки смеха.
— Ты не врач, ты не можешь никуда меня подключить, — улыбался Лёнька, но старался дышать глубже.
— Ещё как могу! — смеялась Люба. — К интернету, например. Кто тебе пароль от модема в ординаторской дал, м? Больным нельзя, а ты получил.
— Почему мне?
— Потому что.
Люба пунцовела при любых вопросах на скользкие темы, и Лёньке нравилось её дразнить. Если бы не рыжая, он давно бы уже сдох в этой больнице от скуки и тоски.
Вечером того же дня Люба впорхнула в палату, наклонилась к его уху и заговорщически прошептала:
— Тебя завтра утром, похоже, выпишут. Я подслушала. — Она отстранилась, чтобы полюбоваться эффектом, произведённым её словами, и наклонилась вновь: — Дышишь ты вполне сносно, так что, держать тебя здесь смысла больше нет. Только палату занимаешь, — добавила она, грустно улыбнувшись.
— Ты рада? — Лёнька улыбнулся в ответ.
— Нет.
— Это почему же?
— Потому что.
Люба больше ничего не сказала, только посмотрела на Лёньку долгим взглядом. Потом закрыла глаза и поцеловала его в краешек губ.
Его грудь вспыхнула теплом, таким знакомым, как прежде, когда он целовался с девушками. Люба порывисто встала, схватив зачем-то с тумбочки журнал с назначениями.
— Отдыхайте, Леонид, я зайду позже.
Лёнька глубоко, с наслаждением вздохнул полной грудью, прислушиваясь к забытым ощущениям, и вдруг медленно поднялся над кроватью. Простыня тихо соскользнула на пол.
Люба застыла у двери, прижав журнал к груди. Её щёки стали наливаться румянцем. Несколько секунд смотрела на Лёньку, парящего в воздухе, с глупой улыбкой на лице, потом подошла и накинула на него простыню, прикрыв явные признаки выздоровления.
— Закрою-ка я окно, чтобы ты не улетел невзначай.
— Никуда я не улечу от тебя. Только… Не обманывай меня, ладно?
Любовь прикрыла створку окна, повернулась и кивнула:
— Я о тебе позабочусь.
