Рассказ №4 Заявление на чудо

За несколько дней до новогодних праздников к моему окну под номером семнадцать подошёл опрятно одетый дед со старым видавшим виды советским кожаным дипломатом.
Винтажный вид его дополняли аккуратная фетровая шляпа, серое пальто местами стертое до блеска, довольно уместных цветов шарф и глаза. Да-да, глаза тоже были винтажными: старыми, светлыми, добрыми, не умеющими жаловаться. Такого человека не хотелось называть стариком, только дедом.
– Доченька… это сюда? – Дед протянул мне бумажку, сжимая её сухонькими пальцами словно сберкнижку.
Я машинально улыбнулась служебной улыбкой, взяла документ.
– Форма № 1П, заявление на чудо… – пробежалась я по листочку. – Да, верно.
Форма была заполнена шариковой ручкой, крупными, очень аккуратными, округлыми, буквами. В графе «Опишите суть чудесного события» было написано: «Хочу, чтобы моя Настенька прожила ещё хоть один день в ясном уме и без боли. Чтобы покинула этот мир счастливая, какой и была все эти годы».
Графа «Ваши предположения о причинах возникновения чудесного события» была заполнено очень просто и наивно: «Люблю её с 1969 года по настоящее время».
Внизу – аккуратная подпись: «Лобанов Степан Андреевич».

Я на секунду отвела взгляд от формы.
– Вы ранее подавали заявление? – спросила я.
Дед смущенно произнес:
– Я сперва в онкологии спросил, там сказали у них другой профиль и что чудеса это, наверное, к вам, в МФЦ.

Я вздохнула, на самом деле мы не приминаем заявлений на «производство» чудес, мы их только регистрируем. Заявление на чудо – это форма, в которой граждане должны заявлять о свершившемся чуде. Полное название государственной услуги: «Услуга по учёту и сопровождению событий, выходящих за рамки статистических вероятностей».
Заявление попадает в Федеральную службу государственной статистики, которая занимается среди прочего учётом статистически невозможных событий: внезапные излечения, лотерейные выигрыши, удивительно вовремя приехавшие скорые, выживания в авиакатастрофах и прочее, и прочее, и прочее. Зачем это нужно простым гражданам? В случае, если служба решит, что заявленное чудо действительно является чудом, то есть выражаясь официально «статистически невозможным событием», то заявителю выдается свидетельство. И люди на это повелись, всем хотелось получить свидетельство о том, что в их жизни произошло чудо, что они счастливчики. Отдел маркетинга Федеральной службы государственной статистики отработал на славу.
Но, как это часто бывает, не все всё правильно поняли и примерно треть обращений по Форме № 1Л – это просьбы о чуде.
– Вы понимаете, на самом деле… – начала я стандартную фразу и осеклась, взглянув на деда.
Он продолжал смотреть на меня своими светлыми глазами, полными надежды и любви к своей Настеньке. Будь оно всё не ладно. Я приняла заявление.

– Паспорт, пожалуйста, Степан Андреевич.
Он послушно достал паспорт и ответил на стандартные вопросы. Я внесла его заявление в систему и распечатала расписку.
– Срок рассмотрения обращения… – начала я и бросила взгляд на монитор. Система зависла на секунду и выдала: «Срок рассмотрения обращения – до 30 календарных дней». – …до тридцати календарных дней, – закончила я фразу и поставила штамп на расписку. – Вам придет СМС.
– Нам бы побыстрее, – мягко улыбнулся он. – Ей очень больно… – дед замялся и добавил: – А можно ли как-то ускорить? Мы когда квартиру оформляли на дочку, нам сделали всё в ускоренном режиме…
– Да, конечно, но это платная услуга.
– Ничего страшного, доченька, я оплачу.
После оформления формальностей дед аккуратно взял расписку с пометкой «в ускоренном режиме», внимательно прочитал её и сверил данные с квитанцией об оплате.
– Спасибо, доченька. – Он поднял на меня взгляд и снова улыбнулся. – А у вас были свои чудеса?
– У нас всё согласно утвержденным инструкциям. – На автомате ответила я.
Он кивнул, словно понял о чем я, ещё раз поблагодарил и ушёл, аккуратно сложив документы в дипломат.
Я нажала на кнопку и цифра на табло над моим окошком сменилась.

***

– Марина, ты чего такая? – Во время обеда в небольшой офисной кухне ко мне подошла Женя с восемнадцатого окошка. У неё был громкий смех, громкий голос и почти неприлично живые глаза для человека, который десятый год работает в МФЦ.
Я рассказала про заявление Лобанова. Женя присвистнула:
– Один день без боли… так честно. Обычно просят что-то типа «чтобы бывший вернулся» или «чтобы начальник сдох» в мягкой формулировке, ну или банальное «миллион долларов в чемодане». Приняла?
– Приняла, – ответила я со вздохом.
Женя кивнула с пониманием. Она всегда всё и всех понимала.
Я взяла кружку с чаем, обхватив её обеими ладонями, словно пытаясь унять холод внутри.
Женя ещё раз кивнула и вдруг спросила:
– А ты… пометила как особый случай?
Я сделала глоток.
В нашей программе была одна странная графа с возможностью поставить «галочку». Её не было в инструкциях, но она присутствовала в интерфейсе, серенькая такая, невзрачная: «Отнести к особым случаям». Никто не знал для чего она.
– Нет, – призналась я. – Я… не подумала.
Женя задумчиво постучала пальцами по столу, потом наклонилась ко мне.
– Слушай, помнишь Савельева?
– Его сложно забыть, рыжий худенький зашуганный лисенок.
– Он как-то говорил мне… – Женя продолжила полушёпотом, – что однажды принял заявление, прям как ты с просьбой о чуде, принял и поставил галочку.
– И? – спросила я, тоже перейдя на шёпот.
– Заявка в системе исчезла из списка, а его вызвали к шефу. Получил нагоняй мол, но говорит, что ни о чем не жалеет. Хотя это не помогло всё равно.
– Его из-за этого уволили?
– Нет, он сам ушел.
– Он рассказал тебе о чем, просили? – спросила я затаив дыхание.
– Нет, сказал нельзя рассказывать мол.
Женя встала и хлопнула меня по плечу:
– Не бери в голову. У нас как у врачей, главное не навредить.

Я вернулась на рабочее место и первым делом проверила заявку Лобанова. Статус «На рассмотрении». Я не знаю, что там происходило. Что и как изучали те, кто рассматривал такие заявки. Но в течение указанно срока, обычно ближе к дате истечения, статус просто менялся на «Закрыто» с коротким комментарием «Признано статистической аномалией» или «Событие не может быть отнесено к категории статистических аномалий». Соответствующее уведомление уходило в виде СМС заявителю. Сертификат, в случае положительного заключения, можно было скачать в личном кабинете на Госуслугах.

Уже собираясь закрыть заявку, я взглянула на маленькую серую графу «Отнести к особым случаям» и, вспомнив глаза деда Лобанова, ткнула курсором в квадратик для галочки, без особой надежды. Корректировка заявок в статусе «На рассмотрении» была невозможна. Но поле оказалось активным. Галочка появилось и тут же заявка закрылась, выбросив меня обратно на список оформленных мной обращений. Заявка под номером 1П-4567 из списка исчезла.

***

Вечером, когда поток посетителей схлынул, а в коридоре остались только уборщица и телевизор с немым новостным каналом, в корпоративном мессенджере установленном на моем компьютере появилось уведомление о новом личном сообщении, от шефа.
«Марина, зайдите ко мне.»
Я вздрогнула.
Валентин Павлович Григорьев был высоким, сухим и всегда немного помятым, как бумажный пакет. Но назвать его «скуфом» язык бы не повернулся не только у меня, тридцатилетней мадмуазель, но и у пятнадцатилетней девочки.
– Тут по системе… – начал он, не поднимая глаз от монитора. – По тебе прошёл «особый случай». Лобанов, да?
Я села на край стула.
– Да. Но… я её потом, случайно, на заявке в состоянии… – пыталась я повторить стройную версию, отрепетированную минуту назад.
– Я знаю, – кивнул он. – В системе видны все изменения. Кто, когда, во сколько. Только не видно главного: почему? Почему, Марина?
Он повернул ко мне экран. Там, в карточке заявки Лобанов, строка «Отнести к особым случаям» действительно была отмечена галочкой, а под ней, красным шрифтом – «Рекомендуется мониторинг уполномоченным сотрудником».
– Мониторинг чего? – спросила я.
– События, – ответил Савельев. – Обрати внимание на статус.
И тут я посмотрела на статус заявки. «На исполнении» – никогда раньше я не видела такого статуса по формам № 1П.
Видимо я произнесла это вслух, потому что Валентин Павлович ответил мне:
– Ты и не должна. Заявки с таким статусом может видеть только уполномоченный на мониторинг сотрудник.
Он снял очки, протёр их платком, взглянув на меня уставшими глазами.
– Только я больше такого не выдержу, Марина, уж извини. Поэтому, – он протянул мне заполненный листок, – подписывай!
– Ч-ч-чего? – удивилась я – Вы меня увольняете?
Оказывается, я любила свою работу. Я действительно считала, что помогаю людям.
Валентин Павлович вздохнул:
– Повышаю тебя до старшего менеджера, иначе не могу назначить тебя ответственным за мониторинг сотрудником.
– Ч-ч-чего? – повторила я.
– В общем, если чудо… случится – его надо будет зафиксировать. А если не случится – тоже. Завтра с утра съезди к ней. Вот адрес хосписа. Посмотри. Доложишь мне как наблюдатель. Только без самодеятельности.
«Без самодеятельности» означает: не вмешиваться, не обещать, не утешать. Просто смотреть и записывать. Как видеокамера.
Я молча подписала приказ и вышла в недоумении, а закрывая дверь услышала:
– Прости, Марина…

***

Ночью мне приснилось, что я стою в зале ожидания напротив моего собственного окна под номером семнадцать. На мягких, удобных стульях в зоне ожидания – бесконечная толпа людей: кто-то держит за руку ребёнка, кто-то собаку, кто-то коробку с прахом. Все с бумагами, у всех – просьбы о чуде.
Я держала в руках свою заполненную Форму № 1П. Почерк дрожащий, неуверенный, отчаянный: «Прошу чтобы мой муж снова был жив».
Тогда я ещё была наивной дурочкой. Тогда мне казалось, что если очень сильно попросить, на бланке и с подписью, жизнь не посмеет отказать. Но жизнь посмела.
СМС с текстом: «Событие не может быть отнесено к категории статистических аномалий» ударило по мне сильнее, чем сообщение о смерти мужа. Больней всего было от слова «статистических». Как будто мой любимый человек был лишь строкой в чьей-то таблице.
Во сне я снова стояла с этой формой в огромном зале ожидания. На большом табло менялись циферки.
Прозвучал сигнал и следом голосовое оповещение: «Клиент номер триста пятьдесят семь, просьба подойти к окну номер семнадцать».
Я подошла к окошку и протянула листок самой себе.

***

Хоспис, куда меня отправил Валентин Павлович, был почти в центре города, выйдя на станции «Спортивная» я прошла по тихим улочкам со старыми московскими застройками.
Внутри хосписа было странно светло. Не больничный свет, который делает всё бледным, а какой-то… мягкий. Пахло ромашкой и чистым бельём. По телевизору в холле шёл старый советский фильм, где герои ещё верили в светлое будущее.
Я назвала фамилию Лобанова, представилась родственницей и меня провели по длинному коридору с нарисованными на стенах птицами.
Палата Лобановой оказалась в конце коридора.
Она была худой, скорее даже иссохшей, как тростинка, но глаза такие же светлые как у мужа.
– Здравствуйте, – сказала я войдя в палату. – Я из…
– Службы чудес? – спросила она. Голос тихий, но ясный. – Степа очень точно вас описал.
Я смутилась.
– Мы… – начала я, – мы сопровождаем… фиксируем… – и вдруг поняла, что все официальные слова выглядят смешно рядом с человеком, у которого остались считанные дни или даже часы. – Я Марина.
– Ну а я баба Настя, – Она посмотрела на окно. На подоконнике стояла ваза со свежими цветами. – Степа вас очень хвалил. Сказал, вы у него заявление приняли, не отмахнулись. Спасибо.
– Это моя работа, – автоматически ответила я.
– Работа – это когда руки делают. – Она снова посмотрела на меня. – А вы душу вкладываете.
Я почувствовала, как предательски наливаются слезами глаза.
– Как вы себя чувствуете? – спросила я, чтобы скрыть смятение.
– Как человек, который собирается в дорогу, а чемоданы ещё не собраны, – спокойно сказала она. – То ли вещей много, то ли ехать никуда не хочется. Но сегодня легче. Голова ясная, как будто из неё вату вынули. Это ваша служба так работает?
Я посмотрела на её руки – тонкие, с выступающими венами. На запястье следы от часов. В глазах нет страха, только усталость и… любопытство?
– Мы… – я подбирала слова, что бы «без самодеятельности», как наказывал начальник.
Но тут дверь приоткрылась, и в палату вошёл Степан Андреевич. Увидев меня, он улыбнулся ещё шире, будто застал родного человека.
– Ой, доченька… – Он всплеснул руками осматривая палату словно ища стол, чайник и вазочку с печеньем. Я почти услышал его мысли: «Как неудобно, и чаю не предложить».
– Я на минуточку, – сказала я. – Хотела… Узнать как у вас дела.
– Ну вот, Настенька, видишь, – дед подошел к жене и приобнял её. – У нас теперь свой человек в чудесах.
Баба Настя посмотрела на нас обоих и улыбнулась так, как улыбаются взрослые детям, заигравшимся в игры.
– Чудеса мне не нужны, – сказала она. – Всё что хотела у меня есть.
Степан сел рядом с ней, осторожно взял её за руку, словно боялся сломать. Это движение было таким привычным, видно в их жизни оно было миллионы раз. В очередях, в автобусах, в кино, в поликлиниках. Он держал её всё время, пока мы разговаривали, как будто так удерживал её здесь, в этом мире.
– Только бы внука ещё раз обнять… – закончила баба Настя.
– Ещё раз? – засмеялся дед, – Мы же его вживую не видели ни разу. Ему полтора годика уже, всё никак не увидимся.
– А где ваш внук? – спросила я.
– Живет в Екатеринбурге, но сейчас в Германии, – ответил Степан Андреевич, – Катька, доченька наша с мужем и внуком нашим там на конференции, через Москву лететь, но погода подвела. Через недельку, на обратном пути, обязательно заскочат.
– Как это не видели? – баба Настя нахмурилась. – Вчера же приходили, он в синем комбинезоне, с зайцем, бежал ко мне по коридору… смешно ножками так топал. У него на носу родинка. Маленькая такая, как крошка хлеба. На фотографиях её не видно. А уж как он меня обнимал…
– Настенька, мы вчера с ними по видеозвонку разговаривали, – дед погладил жену по руке и продолжил уже для меня: – Из-за метели этой их в Петербурге посадили, они оттуда и улетели дальше…
Баба Настя задумчиво посмотрела в окно.
– Значит, приснилось, – сказала она. – Но очень уж… настоящий сон.
Степан молчал. Я тоже.
Где-то в коридоре зазвенела медсестринская тележка. Я глянула на часы и поспешила на работу.

***

Придя в офис, я первым делом вошла в систему и посмотрела заявку Лобанова. Теперь у меня был к ней доступ.
Статус: «На исполнении».
Внизу, ниже строчки с текстом «Рекомендуется мониторинг уполномоченным сотрудником», появился новый текст: «Производятся ретроспективные коррекции».
– Ретро… чего? – прошептала я.
– Это когда прошлое переписывают, – услышала я голос Валентина Павловича из-за спины.
Я вздрогнула. Не то чтобы он материализовался из воздуха, просто я не услышала, как он подошёл. С начальниками у меня это постоянная проблема.
– Переписывают прошлое… – повторила я. – Это же… невозможно.
– С точки зрения физики – да, невозможно. – Согласился он. – С точки зрения статистики – не редко встречается. Вдруг выясняется, что кто-то «всегда знал» что-то, чего знать не мог. Или «давно встречался» с человеком, которого увидел впервые. Обычные люди же зовут это «эффектом Манделы». Мы это в официальных протоколах называем «аномальной переразметкой событийной памяти». А между собой «чудом задним числом».
– Кто мы? – спросила я.
Он посмотрел на меня пристально и вдруг спросил, проигнорировав мой вопрос:
– Ты сама разве не хотела бы переписать прошлое? Хотя бы один день?
Я не ответила, отвернулась к экрану монитора, сдерживая накатившие слезы.
– Продолжай наблюдать. Если ретроспективные коррекции сработают, у тебя будут две версии события в голове. Та, которая была, и та, которая станет.
Я резко вздохнула.
– Это безопасно?
– Для твоей психики? – Он задумался. – Поправимо. Но для отчётности – очень полезно. У нас слишком мало прямых наблюдений. Обычно такие вещи фиксируются косвенно: «все всегда так помнили». А ты сможешь написать: «я помню иначе». Для науки бесценно.

***

Вечером того же дня, уже засыпая в кровати, я по привычке листала фотографии на смартфоне. Очень медленно, оттягивая тот момент, когда доберусь до фотографий с ним, моим покойным мужем.
Фотографии с выпускного, поездки с друзьями, первая работа, первая фотография с Сашей, потом много совместных фотографий, где мы так улыбаемся, словно главные герои романтических комедий, свадьба, медовый месяц в теплом раю. Раньше мне казалось, что у нас много совместных фотографий. Оказалось, что их невыносимо мало.
Дальше наши лица на фотографиях становятся грустнее, уже нет беззаботных улыбок, но мы всё ещё любим друг друга, просто у нас, как оказалось, не может быть детей. Вот фотографии со всех этих священных мест, которые мы посетили за несколько лет.
Вот фотография Саши и малыша из детдома: Саша держит Петю на руках, чтобы их лица были рядом. Он мне всё время говорил, что они похожи. Саша прислал мне это фото с сообщением «посмотри, мы как родные». Я ответила ему «ничего общего» и удалила фото. Потом, уже после смерти Саши, восстановила эту фотографию из корзины, словно прибавила плюс один день к нашей совместной жизни. Умный телефон предоставляет тридцать дней для исправления глупых поступков. К сожалению, жизнь не дает ни одного дня.
А вот и последняя фотография с ним. На ней, красивый, высокий мужчина с добрым лицом и русыми волосами делает селфи, приобнимая меня второй рукой. Он через силу улыбается. Я помню почему: он в который раз упрашивал меня взять ребенка из детдома, того самого Петю, а я в который раз ему отказала. На этой фотографии я провожаю его в дорогу. Снимок сделан во дворе, на фоне наша машина, в которой он через пару часов разобьется.
После нее в альбоме только одна фотография, та, которую я выбрала для памятника. На ней он улыбается.
За прошедшие почти три месяца, я не сделала ни одной новой фотографии.

***

Утром первым делом на работе проверила заявку Лобанова.
Статус – «Закрыто».
Результат услуги: «Признано статистической аномалией».
Красным шрифтом: «Рекомендуется самостоятельная оценка состояния».
– Это что ещё значит, – выдохнула я и распечатав свидетельство выехала к Лобановым.

В хосписе я узнала, что баба Настя… Анастасия Анатольевна умерла ночью. Вызвонив у Валентина Павловича адрес Лобановых, я поехала к ним домой.
Дверь квартиры была не заперта. Степан Андреевич сидел на диване и принимал соболезнования. По квартире сновали люди. Друзья и родственники. Их оказалось неожиданно много. К моему удивлению, гнетущего ощущения как такого не было. Все вспоминали какие-то веселые истории, говорили теплые слова.

Степан Андреевич, увидев меня не удивился, поблагодарил за слова сочувствия, обнял меня крепко и произнес:
– Настя ушла мирно, счастливой. Вспоминала вас, просила передать, чтобы вы жили своей жизнью. Не знаю, что это значит, но я передал.
Я лишь кивнула.
– Спасибо вам, доченька, всем вам. Я не знаю, как это работает, но вы исполнили мое желание. Спасибо вам. – повторил дед.
– Жаль что не удалось увидеться с внуком. – Прошептала я тихо.
– О чем ты доченька? – удивился Степан Андреевич, – на днях же приезжали они, вчера Настенька тебе говорила.
– Самолет не смог сесть из-за погоды и их направили в Санг-Петербург… – с замиранием сердца произнесла я.
– Всё правильно, они на Сапсане приехали, побыли с нами и обратно. Успели. Мало, конечно, но Настенька такая счастливая была.
– Что ж, наверное я что-то напутала, извините, – только и смогла произнести я и протянула свидетельство, – возьмите.
Дед прочитал написанное среди прочего «признано статистической аномалией» и спросил, что это означает.
– Это означает… что вас признали счастливым человеком. – Ответила я.
– Я и до этого был счастливым, – улыбнулся Степан Андреевич. – Но теперь у меня есть бумажка.

***

На следующий день я обстоятельно рассказала всё Валентину Павловичу. Он внимательно выслушал мой рассказ.
– Значит, у тебя теперь две линии памяти? – уточнил он. – Одна – где баба Настя не успела увидеть и обнять внука, и другая где успела.
Я кивнула. Он задумчиво вертел ручку пальцами.
– Это хорошо. – Наконец произнёс он.
– В каком месте это хорошо? – Сорвалось у меня. – Я что, теперь буду жить с двумя прошлыми сразу?
– Это значит, что коррекция прошла, – спокойно пояснил он. – Обычно у людей исчезает первая линия и сохраняется в памяти только вторая. Ты же… как наблюдатель системы… сохранила в памяти обе линии. Это редкий случай. Для отчётов просто великолепно.
– А для меня?
– Для тебя… – он посмотрел на меня и произнес почти по-отечески: – Для тебя это шанс понять, что ничто на этом свете: ни система, ни сверхразум, ни даже любовь не могут спасти смертельно больного человека, не могут вернуть любимого с того света. Но можно чуть-чуть поменять реальность, чтобы не было так мучительно больно, чтобы было чуточку легче.

Я молчала, чувствуя, как внутри меня всё протестует. Не может быть легче, ничего не может сделать ЭТО легче…

– У тебя в базе… – он сделал паузу, глядя в монитор. – …есть заявление. Форма № 1П.
Я сжала кулаки.
– Там отказ, – сказала я. – Чудо невозможно. Событие не может быть отнесено к категории статистических аномалий…
– А то ли ты попросила?
Я, не ответив, выбежала из кабинета. Слезы застилали глаза, почти на ощупь я добралась до туалета, вбежала в свободную кабинку и разревелась.

***

Перед самым обедом в моё окно заглянул подросток лет четырнадцати.
Худой, как скелет, с торчащими вверх волосами и глазами, в которых в равной степени читались злость и стыд.
– Вы по чудесам? – спросил он, сжимая в руке мятый лист.
– По ним, – согласилась я.
Он протянул листок мне.
Я прочитала: «Прошу чтобы папа отпустил меня в Суворовское училище.»
В графе «Ваши предположения о причинах возникновения чудесного события»: «Я всё равно уйду. Даже если не отпустит. Но я его люблю и не хочу делать больно».
Подпись: «Игорь, 8 «Б»».
Я посмотрела на него и спросила:
– Ты сам писал?
Он смотрел на меня с вызовом и надеждой. Такой, которую не хочется разбивать.
Я вбила в систему и поставила штамп.
– Срок рассмотрения… – начала я привычно.
– Я не тороплю. – перебил он.
Я посмотрела на Игоря – на худые плечи, упрямые скулы и по-детски честные глаза. Любить – это всегда бояться.

– Знаешь, – сказала я. – Я не могу обещать, что папа передумает. Это статистически маловероятно. Но я могу обещать… – я представила Валентина Павловича, закатывающего глаза от моего «я могу обещать», и продолжила, – …Что твоё заявление не потеряется. Оно точно будет рассмотрено и учтено. И… – я чуть наклонилась вперёд, – что иногда мир меняется, особенно, когда кто-то кого-то очень сильно любит. Но порой, помогает этому не чудо, а сами люди. Поговори с отцом. Расскажи ему о своих чувствах и желаниях.

Игорь деланно фыркнул, как и полагается подростку:
– Это что, психология какая-то?
– Это… статистика, – ответила я.
Он улыбнулся:
– Ну ладно. Статистика, так статистика.

Он ушёл, а я взяла пустую Форму № 1П и в графу «Опишите суть чудесного события» вписала: «Прошу сделать так, чтобы я простила себя и продолжила жить дальше. Счастливая».
В графу «Ваши предположения о причинах возникновения чудесного события» вписала: «Потому что чудеса иногда случаются, особенно под Новый Год».
Вбила данные в систему, поставила галочку, нажала на кнопку «Отправить». Подумав немного, оплатила ускорение и собираясь на обед машинально положила расписку в карман пальто.

***

На улице было морозно, солнце светило ярко. Улицы сияли от новогодний украшений и счастливых лиц прохожих. Люди торопились по своим делам. Спешили успеть купить подарки родным и близким. Я шла не торопясь. Я никуда не спешила. У магазинчика с игрушками я остановилась, вспоминая как Саша обрадовался, когда я подарила ему, взрослому мужчине, машинку на управлении. Сама не зная почему, я зашла в магазин и купила плюшевого мишку. Вот и подарок.

Я шла, сжимая пакет с мишкой и постепенно ускоряя шаг. В моей голове мелькали воспоминания, всплывающие словно из тумана, будто давно забытые, будто я читала свой старый детский дневник – строчку за строчкой.
Вот мы с Сашей сидим на кухне, и он впервые заводит разговор об усыновлении, и я впервые ему отказываю.
Вот он дарит мне цветы на Восьмое марта, и всё мнется. Я не выдерживаю и спрашиваю, что такое? Он рассказывает мне о мальчике которому всего годик, его первым словом было «мама», хотя в детдоме нет мам, только няни. Я прошу не портить мне вечер.
Вот начало осени, мы с ним гуляем по парку, и он говорит мне, что Пете уже полтора года, он весело щебечет и тянет ручки к Саше, когда его видит. И что если подать заявление сейчас, то Новый Год мы можем встретить уже втроем. И я … наконец-то сдаюсь.
Вот мы подаем заявление и нам выдают расписку со штампом «Срок рассмотрения обращения – до 90 календарных дней».

Я остановилась, нащупала расписку в кармане пальто, вытащила и внимательно прочитала. Сегодня как раз последний день.
Тренькнул смартфон. На экране уведомление о новом СМС от абонента 0919: «Ваше заявление на усыновление одобрено».
И вдруг я поняла, что чудо – это не только выигрыши в лотерею, ретроспективные коррекции и прочие статистически невероятные события.
Иногда чудо – это просто шаг, который ты делаешь, несмотря на то, что боишься.
Что бы не переписывать прошлое, надо поступать правильно в настоящем.

Я убрала телефон в карман и продолжила путь к детскому дому, до него оставалось всего ничего.
Я шла, слушая, как хрустит под ногами снег, вспоминая незадачливую Катю, которая до последнего откладывала приезд к своим родителям, ну что ей стоило найти время? Вспоминая мальчика Игоря, мечтающего стать курсантом, не боящегося быть военным, не боящегося жить вдали от родителей, но боящегося поговорить с отцом. Вспоминая о других людях, которые всё ждут, когда кто-то в системе поставит галочку в незаметной графе: «особый случай» и откроет дверь чуду, а сами проходят каждый день мимо сотен дверей, боясь их приоткрыть.
Я подошла к своей двери, за которым меня ждало мое чудо и решительно открыла её.