Рассказ №16 Опция № 7

Страшно хотелось кофе. Но заливать его было некуда. Даже кружку поднять было нечем, если бы вдруг та возникла перед Сашей на несуществующем подлокотнике.
Ещё не хватало нормального саундтрека.
В зале вместе с ней сидело ещё штук двадцать душ. Хотелось бы сказать «человек», но Саша всегда была за точность.
Показывали уже 4-ю «опцию», как это называли вокруг. Что за опции и почему смотреть их нужно было именно в такой непонятной компании, не рассказали.
Стрёмно вообще всё это было — весь процесс.
Сначала принимают, говорят «не бойтесь, всё позади, теперь всё хорошо, вы не можете себе навредить»… (Как будто кто-то хочет себе в жизни навредить!) А потом, такие: «Теперь вы выберете себе следующую опцию».
Блин, до Саши только в зале дошло, что «опциями» они жизни называли.
Она даже воодушевилась: уж в этот раз она не облажается, выберет себе что-нибудь приличное, а не вот это вот всё… что у неё было. Но из перешёптываний поняла, что выбор делать будет не просто. Опция — не конструктор, чтобы выбрать себе маму-модель, отца-миллионера, работу мечты и бой-френда — и модель, и миллионера в одном лице.
Опции уже готовы. Показывают по 20 штук. 20 душ в зале — 20 опций.
Выбор так себе.
Их запустили в зал одновременно, включили запах попкорна (уж лучше бы кофе!) и тут же погасили свет. Раздался странный и смешной звук, похожий на звук кукушки из часов Сашиной прабабушки, на экране возникло слово «Опции», и их стали крутить одну за другой, разбивая заставками с номерами и звуком «кукушки». Выглядело это, как нарезка документальных фильмов. Но самое обидное — конец никогда не показывали. Не то чтобы Саше было очень уж важно, какой смертью умирать в следующей жизни. Но для порядка можно было бы поглядеть — а то вдруг там смерть от пыток какая-нибудь. А боль физическую Саша очень не любила.
В первых двух опциях был схожий интерьер, но в одной многое было видно будто через прорезь, а во второй — всегда полная картинка. Интерьеры общие — восточные какие-то, и дети одни и те же. Только во второй опции много других картинок и людей, помимо общих. Только к концу Саша сообразила, что это муж и жена откуда-то с Востока. Жена в чадре. Интерьеры — их дом. Дети — общие. А у мужчины ещё одна женщина, европейка.
Так себе жизни, ничего вдохновляющего.
Потом был сборщик налогов в Кыргызстане. Затем — инвалид в российской деревне на Дальнем Востоке, пятая и шестая — проститутка в Камбодже и девушка по вызову из Москвы. Сначала Саша, увидев знакомые улицы любимого города, воодушевилась было, но быстро разочаровалась: эта опция оказалась сильно короче, чем остальные, да и неприятная жутко. В седьмой опции мелькнуло было опять что-то «человеческое», как мысленно назвала это Саша: городские современные пейзажи, интеллигентные лица, что-то до боли знакомое, она точно там бывала — но точно не Москва. Но приятность была недолгой: пошли толпы людей, какие-то драки, избиения военными, тесные машины с кучей людей, тюремные камеры, залы судов, другие камеры.
Некоторые следующие опции по картинке были явно лучше и интересней первых, но с такими внутренними страданиями… что врагу не пожелаешь. В зале каким-то волшебным образом умудрялись передавать не только видеоряд, но и состояние того, от чьего лица картинка показывалась. Это состояние вместе с запахом попкорна как-то затекало внутрь и буквально замораживало ужасом.
Захотелось курить. Но бесплотность — так себе состояние для того, чтобы держать что-то в руках или вдыхать дым — да и сигарет было взять негде.
Странное состояние.
Саша огляделась. Все в зале даже не сидели, а делали вид, что сидят: бесплотность позволяла висеть над креслами или провалиться сквозь них, но все по привычке располагались аккурат на креслах. Хотя пара «человек» освоили новый формат и парили под потолком.
Что-то в этом, конечно, было прикольное. Но в теле Саше нравилось больше.
«В этот раз нужно не облажаться, выбрать хорошее», – повторяла про себя Саша. Она смотрела и смотрела опции, и уже не помнила, что было в начале. И только настроилась сосредоточиться, как экран погас, снова раздался звук «кукушки», включился свет, и автоматический голос попросил всех голосовать: выбрать опцию, которую каждый из них хотел бы прожить в следующей жизни.
— Да это издевательство какое-то! — почти хором сказали две интеллигентные пожилые женщины из первого ряда.
Все остальные тоже возмущенно загалдели:
— Да какой это выбор? Где настоящие жизни?.. Мошенничество сплошное!..
— Мне ничего не понравилось! Я не буду выбирать из этого дерьма! У меня знаете, какая жизнь была?.. — толстяк с зализанными на лысину волосами горячился больше всех. — С чего это вдруг я должен идти на понижение? Я как сыр в масле катался!
— И у меня! Я знаете кем была?.. Не для того, чтобы в эту шваль превращаться!.. — высокая щербатая старуха вторила толстяку.
Раздался внезапно громкий звук «кукушки», и свет погас снова.
— Во-от! Всегда нужно знать и качать свои права! — нравоучительно сказал толстяк и удовлетворенно опустился между рядами, приготовившись смотреть приятные опции. И тут же… сам возник на экране. Не все сразу поняли, что произошло. Показывали вроде как опцию — но везде фигурировал толстяк. По мелькавшим датам стало понятно, что это прошлое, а не будущее. Всей группе показывали жизнь толстяка! Вот он на побегушках у какой-то большой шишки. Вот его гнобят все кому не лень. Вот он не остаётся в долгу и в ответ делает маленькие подлости. Так себе жизнишка оказалась — недолгая и неинтересная, с плохим концом и дурацкой смертью.
Когда включили свет, никто не проронил ни слова: толстяк «висел», пристыженный, где-то в углу зала, а остальные молчали, явно не горя желанием обнародовать детали своих предыдущих жизней.
— Как голосовать-то? — спросил наконец самый тихий из группы, тощий юноша в растянутой майке с хвостиком на голове, похожий на айтишника.
Автоматический голос мягко произнёс:
— Используйте планшеты, — и в тот же миг перед каждым возник полупрозрачный экран.
«Ишь, голливудчина», — с удовольствием отметила Саша. Ей всегда нравилось, когда в фильмах какие-то герои будущего тыкали пальцами в воздухе по световым экранам.
— А если несколько человек выберут одну и ту же опцию? — не унимался айтишник.
— Каждый спорный вопрос будет решаться индивидуально, — ответил голос.
— Вот гады! — процедила сквозь зубы щербатая старуха. — Везде накалывают. И тут тоже — лишь иллюзия голосования!
— Вы можете не голосовать, — похоже, автоматический голос имел хороший «слух», а потому отвечал на малейшее бурчание. — Но тогда ваше мнение не сможет быть учтено, а выбор будет сделан по остаточному принципу.
Двадцать человек — то есть душ, — рассеянные по залу, всматривались в свои «планшеты», где картинками и кратким описанием с номерами отображались только что показанные опции.
Юркий старичок, сидящий рядом с Сашей, увлеченно изучал изображенное на планшете. Саша хотела бы иметь такой же энтузиазм. Вернее, она хотела бы иметь повод иметь такой же энтузиазм. Она вообще не знала, что выбрать. В голове почему-то стояли картинки разгона демонстраций — и всё. Но кто ж по своей воле выберет тюремные камеры опции номер 7?
Старичок наконец ткнул куда-то пальцем, и его планшет исчез. Саша не успела увидеть, что он выбрал.
— Я всё! — радостно и чуточку манерно оповестил присутствующих старичок.
— Чё, дед, небось, проститутку выбрал? — крикнул с другого конца зала крепкий мужичок в летах. — Ты тока не понял: это не ты, а тебя… — и он довольно заржал.
Старичок презрительно поднял бровь, и, скривив мину, полетел кружить по залу.
Саша вдруг поняла, что, несмотря на отсутствие тел, она видит всех в неких телесных образах — видимо, тех, которые у них были в последней жизни. «Что ж, удобно: ясно, с кем имеешь дело…»
— А конец-то почему не показывают? — тихонько, себе под нос спросила Саша, зная, что её всё равно услышат.
— Вероятностный конец опции будет показан каждому в индивидуальном порядке после окончательного распределения, — ответил металлический голос.
Через 5 минут «кукушечный» звук оповестил окончание голосования.
И тут же Саша оказалась в каком-то коконе, где экран был не только перед ней, но вокруг. Высветился номер назначенной ей опции и быстро-быстро замелькали картинки окончания её следующей жизни.
— Блин, не надо! Стойте! Стоп! — вдруг закричала Саша. — Не хочу спойлеров!
Зажмурившись, она перестала видеть картинки, но состояние — внутреннее состояние, уже не сопровождаемое запахом попкорна, всё равно продолжало ощущаться. И состояние неожиданно было не ужасом, не страхом и не гневом. Это было очень приятное состояние. Внутренняя гармония, ощущение выполненного долга, правильно прожитой жизни и верно сделанного выбора. Очень новое для Саши состояние. Она перестала кричать и открыла глаза. Картинки уже не показывали. Но послевкусие состояния еще чувствовалось.
Звук «бабушкиной кукушки» обозначил исчезновение кокона. А следующий — начала новой опции.

Саня отсидел вторые пятнадцать суток за пикетирование здания властей. Как шутила его девушка: «Хоть с нормальным народом вдоволь наобщался, щас только политических сажают». Компания в автозаках и правда была хорошей — и в первый, и во второй раз.
Но порой Саня всё-таки сомневался: а нужно ли это всё вообще?
Иногда было очень тяжко. Всё трудней было найти работу, даже с его мозгами, образованием и опытом, — если он не врал о своих взглядах. Всё меньше было надежды на то, что при его жизни что-то изменится. Всё чаще он задавался вопросом, так стоило ли класть её на алтарь честности и взглядов, которые даже часть его друзей считали утопическими?
Саня не первый раз задавался этими вопросами. И в минуты самого сильного отчаяния и острых внутренних споров, когда он в сердцах вопрошал, а нафига кто-то выбрал для него эту жизнь, он вдруг слышал откуда-то странный звук, похожий на звук механической кукушки из старинных часов. А следом за звуком приходил ответ. Не словами, не знаками — ощущением. Душа будто заполнялась спокойствием, чем-то гармоничным, приятным и светлым. Вопросы пропадали. Становилось понятно, что не зря. Что выбор был сделан верный. Что всё будет хорошо. Когда-нибудь.