Рассказ №9 Истинное зрение

Любой человек искусства, ну или тот, чья профессия хотя бы косвенно связана с творческой деятельностью, сможет меня понять. Какой бы сверхпродуктивностью вы не обладали, какой бы гениальностью не наделила вас матушка-природа (а я об этом знаю не понаслышке, уж поверьте), рано или поздно появляется он. Бесцеремонно вторгается в бухту идей и вдохновения, сносит все на своем пути смертоносным смерчем. Коварен и беспощаден. Он, как раковая опухоль, заполняет метастазами пышущее энтузиазмом тело. Дамы и господа, поприветствуйте! Великий и ужасный!
Творческий кризис.
Что я только не пробовал, дабы побороть его, безмерно жестокого, скручивающего калачиком мое художественное нутро. Все без толку. За минувшие полгода я просмотрел около сотни фильмов самых разных жанров: от боевика до комедии; от качественной драмы до сентиментальных соплей, со смаком размазанных по стене; от детских мюзиклов до трешовых ужастиков с расчлененкой. И знаете, что? Да ни черта! Бесполезная трата времени. Смытые в унитаз часы жизни, и без того не отличающейся большой осмысленностью.
Время – вообще жуткая вещь. Ничего, имеющее над человеком такую колоссальную власть. Прав был старина Тайлер Дерден, помяните мое слово! Вот кому стоит возводить памятники, вместо всяких там пустоголовых марксистов.
К чтению особой любовью я не тяготел никогда. Вопреки многим начинающим и не очень режиссерам, для которых литература – бесконечная кладезь готовых концепций. Необходимо только с умом претворить их в жизнь, окрасив приятным визуалом. Я слишком неисправимый собственник, когда речь идет об идеях. Ни за что не смогу воплощать историю с ощущением, что кто-то придумал ее за меня. Да и очень скучно мне читать, если честно.
Но отчаянные времена… Решился я таки взяться за одну старую потрепанную книженцию. Осталась от бывшей – она подобное дерьмо обожала. Хорошо, что мы расстались. Названия не припомню. Вроде, что-то из Набокова… Дальше двадцатой страницы я не продвинулся. Редкостный шлак. Закрыл и раздраженно кинул в общую кучу грязных неопознанных предметов.
Два непрерывных месяца я каждое утро бродил по городу с камерой в поисках той метафоричной искорки, что сумела бы разжечь во мне пламя. Поначалу делал эстетичные фото: архитектуру снимал, птичек, деревья. Не помогло. Стал записывать видео, и даже напоролся на вредную тетку, которая с пеной у рта предъявляла за «несанкционированную съемку» и «свои права». Пришлось здорово покрыть ее матом (в тот период я был особенно вспыльчив, да и конкретно в тот самый день не съел ни крошки). Ситуация с тупорылой овцой на мгновение меня оживила. Но подъем был столь мимолетным, что ни о каком движении в плане креатива не могло быть и речи.
После началось самое отвратительное – продолжительный депрессивный эпизод, во время которого я порой не мог заставить себя встать с кровати, чтобы сходить отлить. Курил, смотрел в потолок, как аутист, словно там мог внезапно появиться ответ на вопрос: «что делать?» Где-то на периферии сознания я держал мысль о необходимости отыскать это чертово вдохновение. От него так много зависело. Мое существование.
Напряжения добавляла информация, которую мой мозг бережно хранил даже в это темное время. Дедлайн. Дата, в рамки которой я должен был уложиться и отправить заявку на один фестиваль авторских короткометражек. Независимо. Малобюджетно. Амбициозно. Три составляющие, привлекающие меня больше всего на свете.
Но куда сильнее подстегивал факт того, что на фестивале будут учредители одной киностудии, с которой я давно мечтал поработать. Сладкие грезы клубничным сиропом растекались по языку, стоило только позволить себе столь смелую и манящую фантазию. Снять что-нибудь с профессиональной командой, да еще и восхищающейся моим стилем! Мммм… Райское наслаждение.
Всего-то необходимо смастерить двенадцатиминутное нечто из говна и палок, претендующее на высокий смысл. Ребята из подобных студий обожают чувство элитарности, в чем я с ними бесконечно солидарен. Но у меня не было ни сценария, ни актеров. А самое главное – того глубинного, потустороннего ощущения, что позволяет сворачивать горы, разводя костры воодушевления.
Имелся план «б» – отослать курсовые, расхваленные всем преподавательским составом и пылящиеся на полке. Но пересмотрев их, я понял, что состряпаны они были по весьма классической схеме, а это никак не укладывалось в тематику мероприятия. Так что, данная перспектива тут же отпала.
Я чувствовал себя совершенно мертвым. Иногда сползал с дивана, добирался до холодильника и обратно заворачивался в одеяло. Первую неделю мне было страшно и тоскливо. Затем тревогу вытеснило безразличие, серым смогом окутавшее пространство. Дни склеились, как отрезки пленки, стали чем-то вроде нескончаемой видеодорожки, по которой я передвигался так медленно, словно ноги утопали в неприятной и тягучей жиже.
Я не мог себе помочь. Тьма мира сего взяла надо мной абсолютную власть, подчинив безысходно-мрачным настроениям. Некоторые из вас (те, что не обоснованно считают себя умнее других) могут сейчас возмущенно упомянуть про помощь психолога. Но у меня не было на него денег. Я кое-как перебивался сбережениями с прошлогодней подработки, чтобы заказывать перемороженную лапшу из одного вонючего вьетнамского ресторана. Да и люди, которые сталкивались с таким ужасающим недугом, как депрессия, поймут, насколько тяжело в подобном состоянии увидеть хотя бы тень надежды и предпринять какие-либо меры.
Справка для тех, кому повезло никогда не встречаться с этим мародером. Представьте, что вас заморозили до состояния комы. Буквально. И для того, чтобы сделать хоть шаг, вам необходимо оттаять. На улице стужа. За неуплату отключили отопление. На обогреватели нет средств. Вокруг – никого. Что остается? То-то же…
В итоге я пришел к выводу, что было бы не слишком странно проснуться однажды утром, зайти в ванную, поскользнуться и совершенно случайно удариться головой о раковину. В какой-то момент соседи начнут жаловаться на запах, вызовут полицию, те приедут, вскроют квартиру и вынесут тело. Неплохо. Жаль, предсмертную записку оставить некому.
Но по законам жанра планам моим не суждено было сбыться. В один из тягучих, как кисель, дней, раздался звонок. Я заканчивал чаепитие с воображаемыми друзьями, как услышал на другом конце трубки кое-кого очень даже реального. Это был мой старый приятель. Макс.
– Здорово, дружище! Как поживаешь?
– Нормально. Ты меня удивил. За эти несчастные месяцы мне звонили только спамщики МТС.
– Хахаха, шутник. Я вот по какому поводу: один интересный джентльмен желает с тобой познакомиться. Он очень необычный. Знаю, тебе такое по нраву. Он…
– Послушай, я себя сейчас неважно чувствую. Не уверен, что в принципе готов с кем-то видеться. Тем более, с незнакомцами, в глазах которых должен выглядеть презентабельно. Вроде как.
– Да, насчет его глаз…
В любом другом состоянии я бы с удовольствием принял приглашение. Максим в людях толк знает, я ему всегда доверял. Но в том положении дел план с раковиной казался мне самым целесообразным. Забегая вперед, скажу – Максимке все-таки удалось меня развести. За авантюризм я его когда-то и полюбил.
Я уже приготовился попрощаться и познакомить большой палец с кроваво-красной кнопкой на экране, как Макс затараторил в два раза сильнее и с пущим напором:
– Когда я рассказал ему про тебя, он ответил, что видит в тебе огромнейший потенциал. Я показал ему те снимки из леса, и он дар речи потерял от восхищения. Серьезно тебе говорю – прямо-таки замер.
Я слушал весь этот слащавый бред и с наипротивнейшим удовольствием понимал, что ведусь. Ослабшие крылья за спиной начинали подрагивать, просыпаясь от глубокой спячки. В который раз убеждаюсь, что Максим – превосходный манипулятор: точно знал, чего я больше всего на свете хотел услышать, отлично понимал, чем меня заманить.
– Он рисует шедевральные картины. Ты бы их видел!
И завершающая фраза окончательно надела мою губу на крючок:
– Он оговорился, что знает секрет безграничного вдохновения, позволяющий работать не покладая рук. Если сумеешь расположить его к себе, возможно удастся что-то выведать.
Пришлось отложить суицид до более подходящего случая.

Внешний мир не произвел на меня впечатление. Крайне сомнительная вещь, приправленная вынужденной этикой. Мне стоило огромных усилий выпорхнуть из клетки, собственноручно сколоченной. Обильный воздух пьянил, разгонял кровь. Беснующаяся толпа теснила, стягивала вокруг шеи веревку. Побег от нее не приносил результатов. До тех пор, пока я не сосредоточился на тревоге с оттенком слабой надежды. Озабоченный, я быстро добрался до назначенного места, и разглядев в стекле продуктового утонувшее в зарослях лицо, отметил, что не вспомнил с утра о существовании бритвы.
Кафе находилось в центре, но выглядело перенесенным с окраины. Маленькое, неказистое. Даже описывать не охота. Думаю, вы не слишком рассердитесь.
Макса я обнаружил курящим у входа, почти врезался в него, погруженный в раздумья. Он стал лихорадочно здороваться, крепко сжимая мою вспотевшую ладонь. Он был сильно удивлен такому скорому моему появлению. Я, если честно, тоже, учитывая критичность своего состояния всего пару часов назад.
Мы зашли внутрь. Интерьер там выглядел еще сомнительнее, чем снаружи. Перегоревшие неоновые лампы. Круглые столики и диваны с разорванной обивкой. У бара – тишина. Людей практически не было: разве что, старик в дальнем углу, несколько женщин и лысый мужчина.
Особого посетителя я даже поначалу не заметил. К тому же, в помещении царил полумрак. Лишь когда Макс провел меня в глубь и указал кивком в нужном направлении, я увидел человека, сидящего за одним из столов.
Как бы это так выразить, чтобы не звучало слишком шокирующе, но при этом передавало мои чувства при встрече с ним. Быть может, справлюсь без обходительности?
Кажется, выбора нет: придется огорошить тебя, дорогой читатель. У этого человека вместо головы был сейф. Да-да, именно сейф: металлический ящик без единого отверстия, с круглым и выпуклым механизмом ввода – тем самым, что вращается и издает специфический стрекот при наборе чисел. Один в один – элемент кабинета солидного бизнесмена из какой-нибудь ленты про преступность и политику, ну или из очередной серии Бондианы.
Мы устроились рядом, и он поздоровался. Глухой возглас донесся как будто издалека, эхом звучал из глубин его совсем не обычной черепной коробки. Я ничего не ответил, сел напротив и еще долго не мог перестать нагло глазеть на отрекомендованного Максимом «необычного» человека. Уж слишком радикальный смысл приобрело данное описание.
Макс пихнул меня локтем, процедив сквозь зубы, что не очень-то прилично вот так нагло таращиться на людей. Отложив на дальнюю полку здравый смысл, я решил, что он все-таки прав и стушевался.
– Это… – представил меня Макс.
– А, тот самый, о котором ты мне рассказывал. Наслышан-наслышан, – ответил ящик.
Внутри себя я пришел к выводу, что должен в кое-то веке побыть толерантным и не зацикливаться на внешности говорящего. Тем более Макс не из тех, кто дает наводку на подлецов.
– Меня Альбертом зовут, – назвался в свою очередь, самый загадочный из всех, с кем мне доводилось общаться.
Отмечу: за исключением одной детали, в остальном он выглядел очень даже ничего, одетый в выглаженную рубашку и щегольской смокинг с бабочкой. В этом смысле я тоже чувствовал неловкость, нацепив перед выходом единственную чистую толстовку.
В искусстве расположения Альберт пошел с козыря: заказал нам виски, поручившись заплатить за полную стоимость и за все время к нему не притронувшись. Что не удивительно, учитывая его положение. Я же, напротив, не отказался воспользоваться выпавшей возможностью, ибо скудные финансы здорово ударили по моему карману. Толстозадая официантка принесла заветную багровую бутылку и торжественно поставила ее на стол.
Одна рюмка, вторая… С каждой последующей шкала развязности стремительно ползла вверх. Вскоре я уже вовсю мотылял языком и разбрызгивал слюну, как бешеная собака. Терпение Макса давало трещину, сдержанность этого экстравертного сухаря отказывалась воспринимать пороки моей хмельной асоциальной бестактности. Он посылал мне всевозможные невербальные знаки, умоляя придержать коней. Но меня было уже не остановить, как принца из паршивого анекдота про тыкву и Золушку. На что он рассчитывал? Внутри моего несчастного тела плескался дорогущий алкоголь и ворох невысказанных речей, спровоцированных недостатком общения после тотального одиночества.
О мимике Альберта судить не могу. Сами понимаете, почему… Его настроение угадывалось в волнах голоса, которые казались мне достаточно дружелюбными, а значит Максим зря возмущался. Хотя, этот квадратоголовый мог вполне оказаться лицемером. Сейф в данном случае выступал в роли маски, скрывающей его истинные эмоции и позволяющей врать, сколько душе угодно. Удобная, однако, функция.
– Вы, кажется, фильмы снимаете? – Альбертик был сама обходительность.
Безликая железка устремила на меня серебристый вопрошающий взор.
– Ну да, режиссуру закончил, – отмахнулся я, заметив, как слова, доносясь изо рта, начали пениться, словно кусочки мыла в теплой воде.
– И много у вас работ?
– Не особо, курсовые только, да так, по мелочи. Зато в институте очень хвалили. Правда, сейчас совсем не ладится…
– В чем же дело? Средств недостаточно? Команду проблематично собрать?
– Если бы только это… Главного не хватает.
Меня распирала сентиментальность, а это очень и очень тревожный знак. Альберт подался вперед, как бы выражая языком тела повышенную заинтересованность.
– Да-да, господин … Я очень хорошо понимаю, о чем вы говорите. Но, признаюсь, на собственном примере подобного никогда не испытывал.
– Ох, правда? Ваша профессия системна, связана со статистикой и числами, где результат важнее процесса?
Сейф усмехнулся.
– Во-первых, достаточно стереотипное суждение. А во-вторых, вы совсем не угадали. Я близок к вам по ремеслу. Я художник.
Пожар недоверия вспыхнул так ярко, что даже постаравшись, я не смог бы его потушить. Пришлось в открытую заявить о своем скептицизме:
– Премного извиняюсь, – коньяк, булькающий в желудке, добавил уверенности, – но вы же совсем ничего не видите из-за своей… бандуры…
Тут Макс не выдержал:
– Это уже не в какие ворота! – загорланил он, разведя руками. – Так и знал, не стоило тебе наливать.
– Спокойно, спокойно, – Альбертик взял ситуацию под контроль. – Пускай. Даже хорошо, что господин… открыт под действием некоторых… кхм… обстоятельств. Я совершенно не обижусь, если дальнейший разговор пойдет на заданную им тему. Прошу, продолжайте. Какие вопросы вас интересуют?
Выдавив пассивно-агрессивное «ладно», Максим с покрасневшим, но смерившимся лицом опустился обратно на диван.
Говорильный орган мой окончательно осмелел.
– Ну, вопрос все тот же. Там же ни черта не видно. Как вы тогда картины пишете? А каким образом в пространстве перемещаетесь?
– Видите ли, голубчик, – отдаленный голос заговорил со мной в снисходительно-дурацком тоне, словно с умственно отсталым или наивным ребенком, – Быть может, вы предположили, что с этой, как вы выразились «бандурой», я появился на свет божий. Вовсе нет. Иначе можно лишь посочувствовать моей матушке и ее развороченному маточному вместилищу. Бедняжка, она итак прожила недолго после моего рождения. Но хоть не умерла в адских муках на месте, и на том спасибо. Видите ли, всему виной мой отец. Хотя, в каком-то смысле его стоит отблагодарить. На самом деле, то был крайне несчастный человек. Он так горевал после матушкиной кончины, много пил. Срывал на мне – своем кротком и послушном мальчике, боявшемся попасть ненароком под горячую руку.
Однажды он в очередной раз перебрал, очень разозлился на какую-то мелочь. Даже не вспомню, в чем конкретно провинился. Вероятно, что объективной причины и не было. В общем, то, что вы видите – продукт его больного разума. Открыв сейф со всеми нашими сбережениями, он просверлил в нем отверстие и одел на мою многострадальную голову. Причем, все это было так хитро устроено, что я никак не мог высунуться назад, навсегда застряв в этой ужасной тюрьме. Так мне казалось поначалу. Трагичная история, не правда ли? Но не торопитесь с выводами! Вам стоит дослушать до конца.
В тот же день отец ушел на речку с мужиками и утонул. Я остался совсем один. Изуродованный.
– Постойте! – я больше не мог стойко выдерживать поток этой чуши, даже прибывая под градусом. – Допустим, все это правда. Но ведь от сейфа на башке можно было избавиться. Я не знаю, распилить его, к примеру. Ну или код подобрать с миллионной попытки. За столько-то лет!
– Вот видите, что бывает, если не дадите рассказать до конца. Наберитесь чуточку терпения, друг мой.
Я наконец понял, что подсознательно терзало меня при разговоре с Альбертом. Сквозь добросовестный тон пробилось тихое, но все же ощутимое чувство превосходства, отстоявшее право на жизнь. Оно звонкой пощечиной соприкоснулось с моим лицом. Последовало негодование. Кто посмел покуситься на монополизированный мною нарциссизм? Я морально взвыл, но продолжил слушать, ибо интерес к, выходящему за рамки положению дел, не утихал.
– Долгое время я провел в стенаниях, – река повествования полилась дальше, – Жизнь омрачилась. «Слепота – ужасный недуг. Как же теперь я стану художником, если вижу лишь темноту?» – подумал я тогда с непреодолимой горечью. Но как же жестоко я ошибся, друг мой! Стоило моим рецепторам восприятия еще какое-то время провести в заточении, и я узрел! Дивный новый мир! Столь чудный, столь разнообразный, хотя раньше даже подумать не мог о его существовании. Мне открылась палитра пестрых красок, заиграла цветами радуги и даже теми, каких в этом пресловутом семицветьи отродясь не бывало. Понятия не имею об их названии. Полагаю, наука не столь совершенна, чтобы знать эти великолепные, уникальные оттенки. Ровно в то мгновение бесконечный туннель озарился светом, искрометная вспышка открыла мне путь лишь к двум объектам: холсту и кисточке. Тогда-то и родился мой первенец. Мой дебютный шедевр. До сих пор храню его в мастерской. Отец своей звериной злобой подарил мне самое ценное открытие в жизни. Лишившись естественного зрения, я обрел иное – истинное. Благодаря нему я – тот, кем являюсь по сей день. Один из гениальнейших творцов своего времени. Заявляю об этом без гордости, а лишь из чести и преклонения пред миссией, возложенной на меня Господом.
Моему вспотевшему от алкоголя мозгу понадобилось время, чтобы обработать услышанное.
– Хочешь сказать, любой слепой человек – гений?
– Исключено. Только тот, у кого изначально был природный талант. Мне повезло. Оказались и средства – те самые, которые отец вынул из сейфа. Я видел, как он положил их в банку и закопал под дубом на заднем дворе. Я их отрыл и потратил на продвижение своего искусства.
– Но как ты перемещаешься, мать твою?
Максим от неожиданности подпрыгнул.
– Все благодаря новообретенному зрению. Я осязаю мир на уровне чувств. Мне не нужно видеть, чтобы понимать, чего я хочу.
Внезапно Альберт зашарил по карманам, и спустя несколько секунд вынул телефон. Послышался звук разблокировки экрана. Пара касаний, и мужчина с сейфом вместо головы демонстрирует мне фотографии со своей собственной выставки. Естественно, челюсть у меня отвисла. Может я и был пьян, как сельский тракторист. Но не настолько, чтобы не суметь оценить мастерство, с которым были написаны представленные на снимках картины. Хотя, всколыхнули меня далеко не они. Люди. Толпа, пришедшая на мероприятие. Плеяда счастливых восторженных лиц. Рукопожатия с автором. Тщеславие мое стало зудеть, как проклятое.
Последняя капля.

Дальше помню обрывками: я умоляю Максима довести меня до туалета; еле заметным кивком прощаюсь с Альбертом; повиснув на друге, плетусь в другой конец зала. Дальше – ряды кабинок, и вот я в одной из них, на холодном полу, опорожняю желудок. Жуткое состояние. Над головой перегорает лампа. Безумная моль практически обожгла об нее крылья. Я набираю полную грудь воздуха в расчете на облегчение. Но оно не наступает. Мутит. Повторно извергаюсь в унитаз залпом блевоты. Слышу взволнованного Макса по ту сторону дверцы. Отвечаю, что все в порядке, кое как разлепляя пересохшие губы. Опять тошнит.
Какое-то время я без чувств валяюсь на кафеле, подсчитывая мелькающие перед глазами пятна. Да, не так я представлял себе выход из депрессии. Меня как молния поражает идея Альберта. Я весь искрюсь и потухаю. Но напряжение внутри неотвратимо нарастает.
Подползаю к лотку с бумагой, отрываю, обматываю вокруг головы. Не помогает. Бумага не слишком плотная. Сквозь нее просачивается свет. Это не слепота. Так, пародия…
Неужели мне придется быть более радикальным? Знаете, на что только не способен человек будучи нетрезвым.
Шарю руками в поисках своего портфеля. Понимаю, что уронил его в самом углу. Тянусь к нему, открываю застежку. Не знаю, судьба ли это – практически сразу нахожу свой охотничий нож, подаренный теткой на день рождения. Единственный раз, когда он мне пригодился – на пикнике с девушкой в лесу. Необходимо было разделать кролика. Запоминающийся опыт.
Обращаю острие лезвия к себе и делаю удар так легко, словно занимался подобным всю жизнь. По мановению руки проделываю то же во второй раз. Изначально даже не ощущаю боли. Первые секунды лишь чувствую, как теплая жидкость омывает глазницы, брызгая на толстовку и стекая на пол. Спустя некоторое время откуда-то из глубин гортани возникает оглушительный монстр, разрывающий атмосферу адским криком. Краем уха слышу, как кто-то вламывается в кабинку.
Но мне больше не под силу узреть его. Теперь, то, что я вижу – бескрайние дали, материя, лоснящаяся, словно плавленый сыр. Мерцают огни. Точки пространства заполняются невероятной энергией, окутывающей меня, превозносящей до небес, вдувающей жизнь в обмякшее тело, словно попутный ветер, распрямляющий смятый парус.
Я в полной мере осознаю все, о чем говорил Альберт. Становлюсь свидетелем величайшего просветления, способного снизойти на человеческое существо. Предо мной предстает «прекрасное далеко» – чарующее и таинственное. Поражающие разум виды, неописуемые ни пером, ни словом. Инфернальный смерч уносит в пучину параллельной реальности.
Невероятно!
Я вижу –