Рассказ №13 Под светом оранжевой луны

Дед Дорож снял худой рукой шапку с головы и почесал покрытую пигментными пятнами лысину. В его одинокой избушке в глубине леса было мало места – гости пожаловали. Охотники.

Снаружи заскрипели сосны – поднимался ветер. Темнота как будто разбавилась. Это сквозь тучи прорвалась луна и залила бледным светом окрестности. Хозяин избы поворошил палкой угли в печке, горько улыбнулся своим мыслям, вздохнул и проговорил:

– Ну, коли просите, расскажу. Всё одно как-то ночку коротать надобно.

Мужики поплотней сдвинулись вокруг старика.

Дед Дорож ещё раз вздохнул и начал:

– Колоб в наших местах появился давным-давно, в дни моей молодости. А всё из-за Борислава, старшего сына воеводы. Решил он со своей ватагою в край заповедный, в самую глубь пущи пойти, к лесному народу. Да не с добром, а пограбить да покуражиться. Не слушали старших, не слушали предостережений, дураки дубовые, – за златом да за богатой добычей пошли. Так они говорили. Как пошли – так и пропали. А на новую луну, когда уж их мамки отгоревали, явился один. Потрёпанный, худой, еле брёл. И лепечет непонятное, слюни пускает, словно малец-несмышлёныш. Мы так и поняли – погубили ватагу Борислава лесные люди. А одного, Ивашку, отпустили, чтоб до нас предостережение донёс. Да видать Ивашка страху-то натерпелся и разум потерял. Так то. Что случилася с Бориславом, как они сгинули – из лепета Ивашки не уразумели, однако у всякого отбилось желание в заповедные места соваться.

Всё было бы ничего, да только вслед за ним, на следующее утро, явился Колоб. Выкатился на крутой берег реки, да и замер. Мы всей деревней на одном берегу. Он на другом. Диво дивное! Сам круглый как Луна, румяного цвету, словно из печи самого Перуна колобком выкатился – отседова и прозвище его. А сам он как бы из чешуек слепленный, плотно-плотно, аки у молодой шишки. И высоченный, в три роста человека, не меньше.

Цельный день стоял, а к вечеру укатился. Прямо как есть: покатился через лес, только треск стоял, а позади просека осталась, широкая, как дорога.

Мужики три дня боялись на ту сторону реки ходить. Маялись, маялись, но делать нечего, подались за речку, в лес-кормилец. Только они туда сунулись, как загремит пуща – и появился Колоб. Мужиков перед собой гонит. Насилу они до моста добежали, тем и спаслись.

А Колоб опять цельный день на берегу стоял. Солнце на его боках играло, переливалось, золотые лучики так и брызгали во все стороны. Блистал так, что его за много вёрст видно было.

Собрался народ на вече. Долго судили да рядили, но всё ж порешили, что раз разгневали Богов, то подношением надобно замириться. Собрали дань: пироги да репа, рыба да гуси запечённые, мочёные яблоки да корчаги с квасом, и много ещё чего. Собрались всей деревней и понесли всё чрез мост на другой берег. Впереди старейшины идут да в пояс поклоны бьют. Положили дань на видное место да быстрёхонько назад.

Долго Колоба ждать не пришлось. Затрещал, заколыхался лес. Из березняка, проминая себе новую дорогу, выкатился и сразу к подношениям. Да и разметал всё, подавил в крошку малую. В гневе, круша дерева, покатался туда-сюда да и подался в лес. Только недалече – на полянку около сухого дуба. Верхушка Колоба хорошо была всем видна. Не по нраву, значит, пришлось ему подношение, не по нраву.

Снова собрался люд честной на вече. На этот раз долго не рядили – дары надобны побогаче. Пошли по дворам. Стали с каждого подворья скотину выводить. Кто беднее, тот мелкую животину жертвовал: козу иль гусей. А кто позажитистей – корову иль коня.

На следующее утро, как солнышко встало, опять всей деревней к реке. Старейшины пуще прежнего поклоны бьют, а мужики следом жертвенную скотину ведут. Привязали животину на прежнем месте и скоренько на свой берег.

Затрещал лес, загудел, тучи воронья в небо вздыбились. Появился Колоб. Однако не по нраву пришлось ему и это подношение. Часть скотины подавил, а другая, порвав путы от страха великого, разбежалась кто куда. Колоб покатался по краю леса, дерева ломая в ярости, и на свою полянку подался. Только верхушка поблескивала на солнце, аки злобные очи.

Потянулся сызнова люд на общий сход. Тяжкое это было вече. Все говорили, что только человеческая жертва утихомирит зверя. Да и не одна. Долго вече шло: весь день до самого заката. Но всё ж порешили – отдать Колобу две девицы да два хлопца. Выбор пал на Владу, дочку кожевенника, что зайцами промышлял. На молодого охотника Ярило, что в волчьем полушубке любил хаживать. На Светозара, его ещё кликали «Медведем», за силу да широкие плечи. И Злату, девицу-красавицу, с волосами цвета полымя яркого, за что частенько «лисичкой» ласково называли.

Ночью деревня не спала. Молились богам, просили прощения. И жертвенных девиц да хлопцев к утру готовили: мыли, расчёсывали, в богатую одёжу наряжали. Их родителей да близких в дальней хате заперли, чтоб поперёк ничего не делали. Криками да плачем чтоб подношение Богам не омрачали. А жениха Златы ещё и бичёвой связали. Да так скрутили, что руки ему до крови порезали.

Как солнышко краешек свой над лесом сквозь тучи показало, так вся деревня на берегу была. Пошли старейшины опять чрез мост. Да не просто так пошли, а на коленях поползли, часто-часто кланяясь до земли. Весь люд честной в голос молился. Положили невинных дев и парубков на берегу. Связали их конечно, чтобы перед ликом зверя не смалодушничали, не побежали.

Явился Колоб. Замерли все, слово боялись вымолвить. Только ветерок чуть шелестел да рыба где нигде плескалась. И медленно, в тиши, покатил Колоб к своим жертвам. Остановился у Влады. А та вся изгибается, из пут пытается вырваться – не совладала со страхом. И тут Колоб запел. Высоким голосом, аки соловей, переливами да щелчками. Подождал немного и поглотил под собой девицу. Перед Ярилом, а потом, перед Светозаром точно также пел, но, хотя хлопцы лежали смирно, всё одно под себя подмял. Подкатил он к последней девице, Злате. Злата, бледная как мел, попятилась – видать, путы ослабились. Пятится девица, по щекам слёзы текут, шепчет что-то. И вновь запел Колоб. Пропел своё и затих. Тут-то над речкой поплыла знакомая песня, тонким девичьим голоском. Далеко полетела, в каждое сердечко заглянула. То Злата запела. Печальную песню, заупокойную. Сама поёт и потихонечку к обрыву над рекой пятится. Колоб же медленно за ней сунется. Как затихла Злата, снова Колоб голос подал. Только на этот раз аки олень затрубил, словно вопрошал. И опять дева запела, а Колоб слушал. Медленно катил за отползающей девицей да слушал. Замолчала Злата, а зверь сызнова оленем затрубил. Тут-то под ними обрыв и осыпался. Девицу песком накрыло, а Колоб в реку ухнул. Подхватила его могучая река да потянула в пучину. Как Колоб не крутился, как не топорщил свои чешуйки, как не ревел на всю округу, а всё одно ничего сделать не смог – понесла его река, и вскорости пропал он с наших очей, и голос его затих.

Тут тучи разошлись, и солнышко ярко заблистало. Кинулись люди, вытащили Злату из-под песка, но она лежит, ни жива, ни мертва. Так до вечера пролежала да и испустила дух.
А Колоб с той поры более не являлся. Видать поглотила его река-матушка, иль Боги над нами смилостивились. Как бы то ни было, но каждый памятовал, как наша «лисичка», ценой жизни своей, зверя в реку заманила.

Так-то, братцы, всё как есть поведал…

…

Старик закончил говорить и принялся подкладывать дрова в печь. Мужики зашевелились, зашептались.

– Да брешет всё он, – вдруг вскинулся самый молодой. – Не так всё было!

– А как? – прищурившись, проговорил старик.

– А то, что Колоб был невелик ростом, – горячо затараторил молодой охотник. – И вреда людям не принёс. Он сам от Влады-зайчихи, Ярило-волка и Светозара-медведя едва ушёл. Песней своей им головы задурил. Только Злата-лиса его обхитрила. Как сказывал старец Велислав, она его…

– Это какой такой Велислав? Уж не тот ли, кто за месяц до Колоба на свет народился? Что ж он мог видеть акромя мамкиной цицьки? Этак всякую быль в сказание детское переврать можно.

– Он почитаемый старец, он… – побагровел молодой.

– Цыц! – прикрикнул на него Олег, старший охотник. – Закрой рот да помалкивай. Уважай хозяина, что дал нам кров да ночлег.

Молодой охотник опустил глаза и сел на колоду.

Олег повернулся к старику, поклонился в пояс и сказал:

– Прости его, молод он да горяч. Мы завсегда почитаем тебя, дед Кощей… – охотник смутился и поправился, – старец Дорож.

Старик улыбнулся в бороду и махнул костлявой рукой.

– Ничего, ничего, я уж привык. А на хлопца твоего обиду не держу. Я живу тут отшельником. Редко какой охотник заглянет. А я любому голосу рад. Но всё ж, как до Бабы Ягодницы дойдёте, осаживай своего болтуна. Баба не такая добрая как я, может и опоить каким –нить отваром. Будет твой молодец под каждым кустиком присаживаться, хе-хе-хе! Ладно, поздно уж, пора на боковую.

* * *

В одинокой избе на окраине поляны, глубоко в дремучем лесу, дружно храпели охотники. Приоткрылась дверь. На траву, освещённую светом оранжевой луны, ступил старик. Поднял глаза к небу и замер. Только две слезинки покатились по морщинистым щекам. Старик протянул к луне руки. Рукава рубахи скользнули вниз, обнажая старые рубцы на запястьях.

– Злата… Злата… – тихо прошелестели слова, – когда же ты меня заберёшь.

На несколько ударов старого сердца в лесу воцарилась полная тишина. И старику почудилось, что откуда-то сверху полилась тихая песня.