Рассказ №14 Шахта

— Чё у вас там в южном штреке? — раздались басовитый голос Виктора Тихоновича, его гулкие шаги по сухому полу коридора. Бавыкин бросил молот, штыри, с треском разогнулся.

— Да шумнуло что-то, товарищ прораб, — крикнул он в соседний туннель темноты. — Тряхануло сверху малец, осыпь кажись…

— Кажись? — Виктор Тихонович решительным шагом вышел из темноты, быстро пожал руку шахтеру. — Пойдем, сами глянем. Опоры там Хлещев ставил, сам понимаешь — как бы не ёбнулось.

— Эт точно, — Бавыкин ощерился белой, мраморной улыбкой, смахнул песочный налет со лба. — А с распорами чего делать?

— Бросай! — распорядился Виктор Тихонович. — Успеется.

— Каску-то брать? — Бавыкин остановился рядом с крючьями, на которых висели старые спецовки и покрытые угольной пылью каски. Виктор Тихонович хмыкнул.

— Ты, Бавыкин, прям первый раз замужем! Сами-то, блядь, не полезем — так, глянем одним глазком, отчет составим.

— Лады, — Бавыкин снял и бросил рукавицы, поскреб твердый лоб. — Попехали тада.

Вдвоем они ходко миновали угольные вырубки, наполненные скрежетом и усталым матерком. Виктор Тихонович посматривал на рабочих, изредка комментируя видимое:

— Ну, Саныч, плиту ты хуяришь! Ебало треснет!

— Чужой-то каравай слаще, — глухо ответил Саныч, с тяжелым выдохом вынимая молоток из длинной, впечатляющей трещины. Виктор Тихонович гулко расхохотался.

Наконец они вошли в сквозной туннель. Звуки труда угасали, слышалась лишь мерная капель. Опоры и распорки здесь недавно меняли, крепь еще тускло поблескивали на стыках. Бавыкин гордо осмотрел усиленные конструкции, похлопал по стойке:

— На века сработано, Виктор Тихонович. Никакая грунтовка не усадит! Вес-то на гусеницу вынесли, а вот тут, — Бавыкин стукнул по металлической обшивке опоры, — почти три куба на седьмую! Почти сталёвка!

— Да, хвалиться ты всегда был передовик, Бавыкин, — Виктор Тихонович остановился, огладил бороду. — Вот только с трудовым режимом, я слыхал, ты не в дружбе. Наверх повадился лазить. Ты у меня того, смотри! — Виктор Тихонович погрозил шахтеру пальцем. — Пыльной каши тебе норму урезали, а ты все дуркуешь. Гляди, не посмотрим, что заслуженный — бороду в рот запихнем и из жопы вынем.

— Виктор Тихонович, да если б в каше этой окаянной дело было! — Бавыкин проигнорировал последнюю угрозу начальника. — Я ж не от того бегаю, что несознательный. Сами же меня в комсомол принимали, помните небось? А только жить тяжелее стало. Неровно как-то. Вот, взять, к примеру, работу нашу. Вроде бы как все работаем ударно, въебываем до черных лун. А платят, как, прости Совет, бог на душу положит. Взять хотя бы того же Малинькина. Я про него ничего плохого сказать не могу, парень он хороший, дельный. Я за него хоть в гранит, хоть в сланцы. Но ведь это ж никудышно выходит! Как Малинькин работает — и как я! Малинькин с утра заступит, молоточком потюкает, образцы породы сколет, с откатчиками попиздит — и куку! В клубе скипидаром чистится! А я? Пока, ебаться-колупаться, до Северного шельфа дотопаешь — уж жареным камнем несет. А трудодни нам, однако же, одинаково калякают. Вот и выходит, что ему за трудодень политура, каменное мясо и слава, а мне — несправедливые подъебки. Вчера вот мимо Алпатовской вырубки шел. Так мне Тывлов, гнида, кричит: «Когда, мол, пригласишь ноги свои есть?» Мне после такого хоть и не ходи вовсе…

Виктор Тихонович рассмеялся.

— Вот, смешно вам, а мне приходится в таком свете за спиртом наверх шариться. Да еще угля рюкзак тащишь да думаешь — как бы на народный контроль не наскочить. Такие вот у меня борения.

— Ну, про трудодни ты верно подметил, — Виктор Тихонович, отсмеявшись, посуровел. — Система нечеткая, не всегда справедливая. Но другой сейчас нет, приходится пользоваться существующей. Пойми, общее начисление — утопия. Это только у Маслохорева вычеты на скрижалях складно выглядят, а на деле любая оплата подразумевает стратификационный фактор распределения материальных благ…

— Так я к тому же и веду, — просиял Бавыкин. — Спирту наливайте — и вся недолга. А то получаешь, как говорится, ноль целых хрен десятых, и кишочки сполоснуть нечем.

— Это мы обсудим на ближайшем заседании Совета, — пообещал Виктор Тихонович. — А пока пойдем, осмотрим.

Дальше потянулись пустые, заброшенные вырубки, нагло зевающие никчемной, чужой породой. Только возле одной из них стояли двое стражей с большими топорами, с красными нарукавными повязками. Из вырубки спокойным потоком изливался яркий стеклянный свет.

— Здорово, белоснежные! — Виктор Тихонович приветственно поднял руку. — Как служба?

— Ничего, тихенько, — один из стражей со скрежетом потянулся. — Дурью не богаты?

— Какая дурь, товарищ? — возмутился Бавыкин. — Ты еще золотой пыльцы попроси, заеби тебя старейшина!

— Свят-свят! — второй страж замахал руками. — Восславь Каменный Лик Вождя, благо твоих слов не слышало Ухо Народа!

Виктор Тихонович молча потянул Бавыкина дальше. Тот, казалось, был расстроен.

— Сто лет Святыни не видел! Хоть бы одним глазом на нее глянуть!

— Песок посыплется — поглядишь, — утешил шахтера Виктор Тихонович. — А вон, гляжу, и Южный штрек. Тихо чё-то…

Южный штрек бросили уже давно, пахло здесь каменной пылью и соляркой. Виктор Тихонович по старой рабочей привычке поднял с земли камень, отправил в рот, задумчиво прожевал.

— Не пойму я, — поделился прораб. — Тряхануло ощутимо вроде, а тихо, как в камне. Надо идти глубже.

— Не боязно? — Бавыкин опасливо посмотрел вниз.

— Боязно алмазы грызть, — подметил Виктор Тихонович, — а по штрекам лазить нам от природы заповедано. Так что топай.

Бавыкин нехотя пошел за Виктором Тихоновичем, постоянно прислушиваясь, потягивая носом спертый воздух.

— Газу-то! — восторженно прошептал Виктор Тихонович. — Раньше работяги крепко пердели, не то что нонешние…

Неожиданно прораб остановился. Бавыкин тяжело врезался в твердую спину спутника.

— Чего там, блядь? — потер он ушибленный нос.

— А ты послушай! — гневно зашипел Виктор Тихонович и приложил ухо к полу штрека.

В установившейся тишине послышались шаги и тяжелое дыхание крупных существ. Для бывалых рабочих ничего неожиданного не происходило — они-то хорошо знали, что опять пришли за Святыней.

— Так… — прошептал Виктор Тихонович. — Давай, Бавыкин, в камень и вверх. Я вниз спущусь. Как только их увидишь — бросай огонь и уходи. А я лаз заколупаю.

— Виктор Тихонович, вам ведь не сто лет, чтоб по камню-то шлындрать, — Бавыкин с чувством посмотрел на прораба. — Может, поменяемся?

— Не ссы машинным маслом, Бавыкин! — Виктор Тихонович похлопал мастера по плечу. — Прорвемся. Ты их тока жахни!

— А может белоснежных позовем? — не сдавался Бавыкин. Виктор Тихонович громко фыркнул.

— Что ж, Бавыкин, рабочий человек и за Святыню свою постоять не может? Сами обойдемся.

Они обнялись. Виктор Тихонович первым нырнул в камень. Бавыкин поднял взгляд на низкий потолок штрека и неспешно полез следом.

Ждать чужаков пришлось долго, их, видимо, насторожило фырканье Виктора Тихоновича. Бавыкин от скуки грыз камни, не чувствуя вкуса, поминутно смотрел в штрек. Ожидание тянулось мучительно. Наконец шаги стали отчетливее, запахло чем-то едким. Снизу шли пятеро. Впереди был высокий худой парень в броской буржуазной одежде, да еще и с короной на голове. Остальные, судя по одежде, были слугами и Бавыкин в очередной раз пожалел, что суровые законы классовой борьбы не щадят этих заплутавших в иллюзорных трудовых законах простаков. Но раскисать было нельзя. Бавыкин достал из кармана спецовки коробок трофейных спичек, прислушался к разговору.

— Дядя, я же говорил вам, что в горе полным-полно гномов. А вы только хохотали из-под стола! — говорил буржуазно одетый юноша с короной. Следовавший за ним сухонький старичок критично цокнул языком.

— Ваше высочество, гномы — это мутные побасенки пьяного народа, не более того. А вот знаменитая Белоснежка…

— Мутные побасенки, значица, товарищ буржуй? — зло ухмыльнулся Бавыкин и вышел на середину штрека. Люди его видеть не могли, зато он видел их прекрасно.

— Я слышал шаги, дядюшка… — заволновался юноша с короной. Бавыкин ухмыльнулся в бороду и заорал:

— Это шаги возмездия, товарищ! Слава Подгорному Народу!

После возгласа наступила особенно яркая тишина, заполненная лишь одиноким звуком поджигаемой спички.

Мощный столб огня отбросил Бавыкина назад. Падая и чувствуя нестерпимый для любой плоти жар, он в очередной раз порадовался тому, что он из камня. Породу под ним трясло, крутило каменными корчами. Бавыкин резко рухнул на землю, проехался по острым зазубринам, полетели искры. И все же его переполняло необъятное чувство радости от того, что победил, как всегда, единственно верный строй.

Когда рассеялась пыль и развеялся запах обугленных костей, появился Виктор Тихонович. Он счастливо и широко улыбался. В одной руке у него была оплавленная, почти бесформенная корона, в другой — тяжелая скрепа.

— Рубинчик один выпал, — прораб протянул Бавыкину довольно крупный камень. — Сдашь в Госхран — спиртеца нацедят.

— Это хорошо бы, — согласился Бавыкин. — Я вот только заинтересовался — чего это к нам буржуи за Святыней лазиют? И за золотом. Своего, что ли, нету?

— То-то и оно, что нету. И не будет никогда. Они же его как используют? Висюлек налепят для баб, камней вправят — и радуются. Дети малые! Зато у нас ни одна кроха мимо рта не проходит. Такими темпами, как Устюжный в забое кряхтит — к равнолунию Апартаменты соорудим! Не век же Святыне в вырубке сиять!

— Это верно! — закивал Бавыкин. — Ущербная все же народность — люди! Товарищи эльфы о них верно докладывали на последнем пленуме.

Раздался топот, появились белоснежные с топорами и задыхающийся Стовёрстов.

— Что здесь произошло? — сразу спросил белоснежный с нашивками старшины. Виктор Тихонович непонимающе развел руками:

— Изничтожили чуждый элемент. А так — ничего особенного.

— Я… к вам… как раз… по… этому… вопросу, — отдышался Стовёрстов. — Там, на Драконьей Куче, люди золото пиздят! И бриллианты! Говорят — для диктатуры мирового пролетариата.

— Ноги повыдергаю, геологи хуевы! — взревел Виктор Тихонович. — Бавыкин, за мной!

Двое гномов коротким переваливающимся бегом бросились в обратную сторону следом за Стовёрстовым