Рассказ №18 “Шприц в песочнице”

Странной кажется жизнь, когда в ней не ожидается ничего значимого, кроме смерти. Тонны отчаяния, и ни одного грамма надежды. Такое когда-то, возможно, испытывали динозавры, если только умели соображать. Так сказал Книгочейфь. От него осталась только пылевая оболочка, он почти невидим, а когда-то имел глубокое содержание. Все мы сохраняем в своём облике только то, на что обращают внимание. Вот, например, Балдёжник, с ним мы когда-то были наиболее близки. По временам, случалось, и спорили, но когда молодёжь отрывалась, воленс-ноленс был на его стороне. Каков же он нынче? Давно немытое тело, на тощей шее ожерелье взорванных конденсаторов. Последний, как помнится, Балдёжник приобщил к коллекции, когда врубили на полную мощность сабвуферы пятикомпонентного центра Technics. Но что я говорю! “Центра”… Это старьё так и не сумели отремонтировать, пылится в чулане как память о девяностых. Там даже диски на вертушке с тремя слотами – не MP3 формата, а доисторические CD, и двойная дека для магнитофонных кассет. Настоящий динозавр. Почему хозяева так и не решились его выкинуть? Наверное, попросту забыли. В нём, на всех пяти опустевших от музыки этажах, и ютится хиреющий Балдёжник.
А вот домашнюю библиотеку, по общему разумению названную пылесборником, ликвидировали без сожаления. Оставили для антуража несколько старинных книг с золотым тиснением на корешках, последнюю обитель обнищавшего Книгочейфя. Ему-то ещё досталось кое-что от прошлого, Оэкашля и вовсе довольствуется последним синим штампом в моём батарейном отсеке, больше некуда деться, нигде в доме нет её “фамильного герба”. Приходится терпеть ворчливую приживалку. Всякий день Отэкашля попрекает Балдёжника за то, что подбивал хозяев покупать “фирму” из заграничного капиталистического мира: «Знал же, что буржуям невыгодно производство взаимозаменяемых запчастей! Один конденсатор в “розочку” — весь “центр” насмарку, покупай новый!» — а он бубнит в ответ: «Да вся техника с твоим штампом ленту бессовестно зажёвывала!» Какие штампы, какая лента? Кто об этом теперь вспомнит? Как-то к хозяевам приехала родственница-старшеклассница. Открыла крышку батарейного отсека, увидела в прямоугольной рамочке надпись “ОТК” и спрашивает: «Это что: Оруэлл, Толкиен, Кафка?» Книгочейфь, было, расцвёл: «Не перевелась, знать, самая читающая нация! Есть ещё порох в пороховницах! Лирики таки победили физиков, про “отдел технического контроля” народ слыхом не слыхивал, а вот же, писателей знает и помнит!» — тут хозяева спрашивают: «Кто это такие?» — она и отвечает: «Сама не знаю, просто нам на лето по программе литературного чтения заданы!»
Забавно было бы, конечно, посмотреть на скотный двор Мордора с кафкианским уклоном под вывеской “ОТК”. Хорошо, Отэкашля на ту пору закашлялась, не слышала. Похоже, последние дни доживает, болезная. Есть среди нас и ещё более обездоленные, считай, парии. Черниловал, например, ютится в последней телевизионной программе, подклеенной на стену под старые обои в давно не ремонтированной кладовке. От слова “Евроремонт” просто содрогается. Да и не он один! Там же, в кладовке, в ящике с позабытыми игрушками, ждут последнего часа Пупсохват и Моделяй. Моделяй вместе с Фетроносом когда-то ходили королями: каждого обеспечивали, считай, из личного магазина, и чего там только не было! В одночасье магазин “Юный техник” ликвидировали, преобразовали в винный бутик, да и представительные холёные шляпы вышли из моды, хозяева теперь покупают на все случаи жизни пошлые бейсболки в секонд-хэнде. Фетроносу приходится делить коробку с семейством молей. Их он умоляет до поры до времени не вылетать на белый свет и себя не обнаруживать. А им что? Жрут себе и жрут, поля уже съедены, добрались до тульи. Фетроноса при встрече едва можно узнать: приобретает всё более и более муаровый вид, в цвет опоясывающей тулью ленточки. Но только благодаря молям пока что и живёт, ибо кроме них никто его не замечает.
Казалось бы, есть в нашем сообществе персоны, нужные на века. Например, Элегантик. Его-то за что исключать из жизни? Но нет! Если уж хозяйка рискнёт тёплым летним вечером надеть лёгкое воздушное платье, такое, что просто “Ах!”, то уж обязательно обует в дополнение к нему какие-нибудь страшные спортивные лапти. Мы всем миром потом Элегантика откачиваем, отпаиваем, ставим на дрожащие хлипкие ножки. А он при сём бормочет одно: «Знать бы, что застану времена, когда на улицах хиджаб и абайя будут восприниматься как идеал женственности!» Но что ему делать? Тем и живёт!
Держислов — тот впадает в кому при всякой выборной кампании, транслируемой через средства массовой перфорации мозга. Аифыч плюётся, а после бурчит себе под нос одно и то же: «Устроить бы революцию, да аргументов маловато и факты не на нашей стороне!» Сам он едва ли богаче Черниловала: его “епархия” — связка старых газет, когда-то оставленная на случай переклейки обоев в кладовке. Зато старые предания о международном вреде сионизма и происках американской военщины он охраняет непреклонно и стойко.
Хуже всего приходится Светлобуду. В пресловутое “светлое будущее” теперь никто не верит, всех заботят текущие котировки акций и курс крипты. Так что коробка со старыми поздравительными открытками, где Гагарин летит на ракете в космос, а новогодние зайчики водят дружный хоровод вокруг наряженной ёлочки — последнее его прибежище.
Да и я стал молчуном. Хуже всего, что в происходящем есть и моя вина. В том, что всю нашу коллегию присяжных заседателей отправили скопом в незаслуженную отставку. Прежде мы судили: хорош человек или плох. Теперь судят другие.

Сегодня как гром в трансформаторной будке грянуло приглашение на суд всех скопом, не по одному. Решать, что с нами делать, будут эти, новые, под председательством самопровозглашённого Губернатора Искингарда, Брейхенхауса. Мерзкий, поросший USB-портами молодящийся старикашка, мало понимающий одно: когда-то придёт и его время!
Собрались на нейтральной пока территории, за холодильником. Отэкашля брезгливо воззрилась на надписи “No frost”, “А+++” и много прочего на иностранных языках, всем своим видом показывая: «А был ли технический контроль за этим произведением буржуйского искусства?» Все наши сгрудились было в той части, где у старого холодильника некогда ворчал дружелюбно мотор, тот самый, именуемый пламенным заменителем сердца в звучавших давным-давно хозяйских песнях. Но “свято место” было пусто. Одно ровное бесчувственное тепло разливалось по внешним стенкам почти беззвучно работавшей холодильной камеры.
Начал заседание избранный искингардской верхушкой секретарь, нагловатый вечно подскакивающий Хайппай, словно он дирижёр симфонического оркестра, простирающегося до горизонта: без подскока дальние ряды духовых и ударных будто бы его не увидят. «Тоже мне имечко: “кусок хайпа”, или пустопорожнего бубнёжа, в переводе с инглиша!» — презрительно заметил Балдёжник, и тут же получил в свой адрес суровое визгливое предписание: «Высылается на дачу вместе с Harley-Davidson Competition Hot пятьдесят восьмого года выпуска, катушечным магнитофоном, аналоговым кроссовером. Ибо в тренде электроскутеры и цифровая запись звука без излишних заморочек!» — на что наш патлатый друг только сплюнул через дыру между передними зубами: «Заменили деним памперсами! Дети!»
Книгочейфь милостиво был оставлен на полке с ветхими винтажными томами с тем условием, что не станет оттуда высовываться, а все полномочия передаст Краткосёру, мастеру передавать “короткое содержание” любого художественного и даже технического текста. Этот Краткосёр, как шепнул неслышно для наших оппонентов Книгочейфь, сильно напоминал внешне “произведение исскусства”, высмеянное в одной из серий карикатур Херлуфа Бидструпа, на поверку в точности повторяющее собачий экскремент. Так наш пыльный сосед проговорился о том, что толстый том с карикатурами Бидструпа всё ещё хранится где-то в хозяйском жилище, ведь память Книгочейфя сохраняла только то, что лежало близко.
Про Отэкашлю как-то забыли, ибо её соперница, Одноразовка, развевающаяся на манер напитавшейся праной радужной ауры, с жаром принялась доказывать в поддержку Краткосёра, что сборники готовых домашних заданий и брошюры с кратким пересказом Толстого и Чехова для написания сочинений много полезнее безответных задач и упражнений, а тем более — занудных литературных оригиналов.
Её, впрочем, тут же осадил Гуглист, жёстко расставивший приоритеты: «Ша! Без меня вы оба — ничто! Я знаю, между собой вы прозвали меня “господин унылый глист”, и сильно просчитались. Напомню присутствующим: Гуглист — это “городской универсальный глоссарий, либерально истолковывающий семантику текста”. А если уж с кем-то из мира внутренних органов и схожи плоды моей деятельности, так скорее с сегментами бычьего цепеня, из каждого созревшего членика которого разворачивается полновесная содержательная лента! И, между прочим, — это он уже обращался к приунывшему Черниловалу, — сугубо по желанию индивидуума, с любым количеством повторов с любого места, а не в то время, когда сочтёт нужным Гостелерадио или Центральное телевидение!»
Няшная Токабочка и угловатый Майнкрампф в свою очередь накинулись с обвинениями на Пупсохвата и Моделяя, напирая на то, что все поломанные игрушки и модели со временем превращаются в позорный тяготящий хозяев хлам, а построенное одним кликом (плюс совсем немного доната!) в виртуальной реальности будет служить вечным источником одних только эндорфинов!
Фетроносу выдали уведомление о предстоящей генеральной уборке, когда со съеденными молью валенками и бабушкиными бурками будет выброшена и сильно потраченная, некогда модная шляпа мышастого цвета. Приколук, вступающий в права вместо старика, не преминул похвастаться многозначительным ником, симбиозом “прикида” и “лука”, не в пример давно уже ничего не выражающему имени ветерана. Разлапистый Унисест, напоминающий упитанную курицу, и вовсе насмехался над Элегантиком, продемонстрировав постер Евровидения с игриво улыбающимся (в среднем роде) Кончитой Вурст.
Держислов даже не потребовал в свой адрес обвинительной речи. Напоминающий нахрапистым наскоком чёрного шахматного коня в пальто Куридурь, подражая Эмануэлю Ласкеру, выпустил в его сторону облако едкого дыма. Наш товарищ, тяжело осев на руки поддерживавших Аифыча и Светлобуда, только и прошептал: «А вот Бобби Фишер был против курения. И ещё, в соседской песочнице сегодня нашли тринадцатый по счёту шприц. Я же в далёких семидесятых обещал, что детские площадки будут чистыми, качели и “грибки” никто не посмеет ломать!» — с тем на руках товарищей и скончался.
Похожие на нелепые произведения фастфуда Фейкейк и потный Хучьпотоп едва ли не пинками препроводили Аифыча и Светлобуда, для которых также не нашлось ни единой ижицы в обвинительном документе, настолько все в мире людей о них позабыли. Аифыч только бубнил огорчённо: «Помню времена, когда каждый день в школе начинался с политинформации. Просвещённый растили народ, правильный!» Одноразовка сердито крикнула ему вдогон: «Хватит “разговоров о важном” по понедельникам. И поднятия флага. Туда, если хочешь, и канай, скрепы тебе в затылок!»
«Ну а вам, Мистер Оушен, — любезно обратился ко мне Брейхенхаус, — памятуя прошлые ваши заслуги, мы выделим FM-шале в кухонных Альпах. Надеюсь, не возражаете?» И расплылся в мерзкой волчьей улыбке.

“Мистер Оушен”. Ловко они меня обозвали, обольстительно. Впрочем, приходилось прежде за долгую жизнь сознательно менять имена. Вначале я звался Электрификацием, проживал в “лампочке Ильича”, с умело вычерненными именами Эдисона и сонма изобретателей, приложивших руку к этому чуду, шагавшему в ногу с социализмом по просторам великой страны. Потом прежние двенадцать — их имена я до сих пор не забыл! — по образцу фамилий Недоброво, Хитрово назвали меня — Радиво. Это тоже было по своему лестно: “Ра” — солнечное божество Египта и сопутствующее ему “диво”. Мне и вправду многие тогда дивились. Как шло к лицу чёрное сомбреро репродуктора! Какое-то время мирно соседствовали с прежним “старшим общины”, тогда ещё не “председателем”, Правдословом. А потом он как-то задохнулся, неловко запутавшись в проводах. Думаете, я мог бы ему помочь? Мог бы, да люди этого не хотели. Что они хотят — то с нами и происходит. Взять хоть тот же шприц в песочнице. Вынес я Правдослова “на свижие павитры”, пустил про воздуху — полетел он невесть куда, что лёгкая паутинка.
А там уж и понеслось!

Радосват, опекавший по соседству гулянки да супрядки, потихоньку был вытеснен Балдёжником. И какие оружия тот не изобретал, чтобы уконтропупить старика! Самое памятное — огненная вода “Три топора”. Просто какой-то вестерн с индейцами! Но, по факту, без финальной трубки мира. Старик так и сгинул где-то в безвестности вместе с выброшенными из дома ради новёхонького паласа половиками.
Книгочейфь выстраивал целые бастионы домашней библиотеки, особенно ценились “книги по подписке” и “издания за макулатуру”. Былинник, прежде бряцавший на завалинке на всамделишных гуслях, всё чаще довольствовался частушками, а под конец и вовсе “слёг на печи” в двух-трёх тонких брошюрках об Илье Муромце, Микуле Селяниновиче да Никите Кожемяке. Был там у него в изголовье, впрочем, ещё “Витязь в тигровой шкуре”, а в ногах — “Персидский дастан”, с хозяйским библиотечным штампиком, но вовсе не читанные. Шамс-везир и Кумар-везир первыми и отправились в макулатуру.
Совестника с его присловьем “сделано-то на совесть!” выжила бойкая и молодая тогда Отэкашля, размахивавшая повсюду перед носом старика плакатами “Дорогу молодым!” и “Цените подвиг советской женщины!” Лекарь-грек, вызванный к одру умирающего, констатировал посмертный диагноз: «Скончался от мизандрии».
Черниловал вовсю высмеивал Наярмарошника, а строгий Аифыч — Уколодезника, справедливо напирая на то,что ярмарочных развлечений и новостей у колодца явно недостаёт для культурного досуга нового человека и особливо для его должного вникания в международную обстановку. Наярмарошника окончательно пригвоздило троебуквие “КВН”. Уколодезник тихо умирал вместе с засыпаемыми в пользу водопроводных сетей колодезями.
Куклоплёта и Резатея стыдили Пупсохват и Моделяй. Первого — за безликость тряпочных и соломенных кукол, не передающих подрастающему поколению весь спектр вдохновенных эмоций юного строителя социализма, второго — за неоправданно изрезанные ножичками пальцы, да и вообще за опасность обращения юношества с ножичками, более подходящими уголовным элементам. На щит были подняты паяльник и канифоль, а к ним — груды проводов и микросхем. Книгочейфь притаранил тогда груды справочников радиолюбителя, схемы для авиа- и судомоделирования и много чего другого, склонившего чашу весов в пользу нового, молодого и дерзкого, неудержимо рвущегося в космос от посконных соломенных закутов.
Что уж говорить о триумфе Фетроноса над Посконником! Молодцевато посаженная на маковку шляпа обличала в мужчине если не начальника, то уж во всяком случае человека учёного. А если под мышкой находился ещё и портфель с документами — цены не было на деревне такому жениху.
Смотринник, заповедавший лучшие наряды сберегать в сундуках для праздничных хороводов да сватаний, без труда был побеждён Элегантиком, повсюду наводившим переправы к женским сердцам под видом подиумов Домов Мод.
Держислов своим повсеместным и честным “Железно!” отодвинул в сторону осмотрительного, осторожного, и будто бы всегда во всём необоснованно сомневающегося Трезвомысла. Если уж Держислов обещал скинуть колокола со звонниц — то и скидывал без колебаний, если ставил в план цифру по найденным врагам для “органов” или по вырванным зубам для стоматологов, то и добивался обещанного. Звали его в период расцвета ещё и Госпланычем, даже прочили на моё председательское место. Народ не позволил. Хитрый и двоедушный у нас народ!
Вроде бы шли за Светлобудом к обещанному Держисловом коммунизму, а сами про запас нет-нет да и помаливались по незакрытым ещё церквам да часовенкам по наущению старика Богуслава Благочестовича.
Так же вот и со мной вышло. Светлым днём строил хозяин развитой социализм, лопатил в совхозных полях картошку. А как спускались сумерки — ложился всей могучей тушей на панцирную облупленную кровать с вывязанным да вышитым по заветам Смотринника дивным подзором, ставил себе на пузо приёмник “Океан” и ловил сквозь шорохи, трески и писки глушилок вожделенные “вражьи голоса”. Так и случилось, что я, нынче названный презрительно-уважительно “мистером Оушеном”, поспособствовал смене двенадцати прежних присяжных на тех, которым и шприц в песочнице не поперёк дороги.

Странно то, что хозяева называют видимый нами Искингард “Умным домом”. Умный-то он умный, только вот заправляет в нём Брейхенхаус, и, сдаётся мне, вышвырнет он, дай срок, за стены этого дома самих хозяев. А где они найдут тогда правду? В каком лесном шалаше или таёжном дупле прячется Правдослов, если тот ещё жив, и не оборотился ли он нелюбезным к людям лешим?
Хотелось бы мне помочь, да, жалко, бессилен — молчит приёмник “Океан”, ни вражьих голосов, ни дружьих. Кто бы сказал — почему? Погасли голоса всего мира, мириады радиостанций: изучай по разговорам “носителей языка” хоть румынский, хоть суахили. Молчит эфир. Всё подгрёб под себя Гуглист, всюду рассеял созревшие членики, готовые распуститься в тлетворные ленты.
А я вот как маракую. Строили-строили люди умные сети вроде инструмента, могучих крыльев для собственного ума. Сами же в них и попались. Помнить теперь многое не нужно — всё можно “нагуглить” по малому фрагментику. А кто мало помнит — тому не о чем и соображать. Усекли люди “умными домами” природную сообразиловку.
Вот и весь сказ.
А приёмник “Океан” на свалку снести не дам, ещё поборюсь. При старом своём имени.