ВНЕК Большие Гнилушки (по мотивам сказки “Морозко”)

Давным-давно в одном глухом селе приключилась беда великая – захворали все его жители. А вокруг-то все чащи непроходимые да болота непролазные, никакого тебе фельдшера или там аспирина. Плачут селяне, да делать нечего, хозяйствуют потихоньку. Хоть и квелые, а куда ж деваться, надо.

А тут снова напасть – зима наступила. Пришел Дед Мороз и ну лютовать. Снега навалил, сугробов наделал, вьюг колючих с ледяным ветром напустил. Тяжело, зябко, неуютно. А мороз все крепчает, аж деревья в лесу трещат. Того и гляди, за скот Карачун возьмется да овес поморозит. Собрались старики на совет и решили задобрить деда, чтоб не шибко лютовал. И то сказать, пожаловаться некому, остается умасливать супостата. Девушка, значит, нужна, красавица да умница, чтоб ему угодить. Обычай такой стародавний.

Только вот беда – с красавицами в селе плохо. Девушки все хворые, как и прочие селяне. Которая рябая, которая кривая, которая хромая, а которая и вовсе горбатая. Ай-ай-ай. Но делать нечего, взяли сначала рябую и слепую на один глаз, авось, старик по темноте не заметит. Обрядили, к елке привязали, песни спели, ушли. Подходит старый развратник и в лицо заглядывает: «Тепло ли, мол, тебе, девица?» – «Да ничо, – отвечает, – дедушка, все путем, недужна я только маненько, крючит не по-детски, что там твой мороз».

«Вот гады, – разгневался Морозко. – Ишь чего удумали. Нехорошо это, не по понятиям!» – И ринулся на село с новыми ветрами. Где ворота повалил, где забор, а где по венцу так посохом своим проклятым врезал, что треснул венец. Испугались селяне, в лес прибежали – а девушка-то у дерева целехонька, и не замерзла совсем. Вот оно что. Стало быть, не подошла Морозу девка. Ешкин корень.

Взяли другую – та хрома да щербата – дак ведь ей не плясать и не смеяться. Обратно к елке привязали и ушли. Дождался дед, пока все убрались, да из-за ветки и выглянул: «Ну что, молодка, замерзаешь?» – «Ах, батюшка, ах, Морозушко, – отвечает голубка печально, – жить бы да радоваться. Но у меня полиомиелит, полиартрит, невроз и цирроз по полной программе. А зима мне не в кручину…» И на изумленный взор деда добавила: «У нас как-то дохтур проездом был. Тятя ему еще самогона поднес, так он болесть с ходу и определил. И мне, и сеструхам, и матушке с батюшкой…»

Рванул Морозко к деревне, совсем озверел, а девка-то еще вдогонку кричит: «Деда, а, деда, третья изба с краю, там Ермошка живет. Приморозь урода покрепше – он сватов ко мне обещал, да к Машке переметнулся!»

Снова напустился Мороз на село, снова принялся бедных людей стращать. А тем и так уж невмоготу. Что вою-то стояло, что плачу. Думали они, думали да и придумали. Взяли, сразу трех девок в лес отвезли. В этот раз уж особо не разбирались, лишь бы стоять еще сами могли. Может, смилостивится наконец Морозко? Ить последняя скотина померзнет, тут всем и конец.

Подступил старый к девушкам и сразу спрашивает: «Что, мол, хвораете, красавицы?» А девушки ему о болячках своих, да со стонами, да с подробностями…
В который раз понесся неугомонный дед к селу, калитками хлопает, в окна стучит, очаги задувает, а что с доходягами сделаешь? Никакого удовольствия старому садисту. Поскреб Дед Мороз репу и понял, что если он с этими людьми не распрощается, то сам на левую резьбу встанет. Плюнул и навеки ушел из тех мест.

…Снег растаял, птички ожили, почки на деревьях распускаться стали. Смотрят селяне и глазам не верят: декабрь же на дворе! А в январе уж цветы зацвели. Там и травы колоситься начали, и бабочки откуда-то поналетели. К апрелю, однако, уже и жара жахнула, селяне массово загорать стали. К сентябрю зной слегка спал, но про зимы в тех краях больше не вспоминали. Елки вот, правда, загнулись, березы тоже захирели. Зато финиковые пальмы наросли да банановые рощи. Как-то льва видели – по полю за косулей гнался. Жирафов и слонов тоже не раз наблюдали…

Да, интересное было село Большие Гнилушки. Да как-то подевались жители куда-то. Должно быть, в индейцы подались.