Рассказ №2 Предложение

Вероника Михайловна развернулась, чтобы уйти, но потом нерешительно остановилась и жалобно взглянула на Горина. Он приподнял брови:
– Да, Вера? Что-то еще?
– В общем, да. Еще.
Вероника Михайловна явно сомневалась, с чего начать, громко сглотнула и провела пальцем по краю стола Горина.
– Присядь.
Вера Михайловна кивнула и опустилась на краешек стула у стола посетителей, примыкающего буквой “Т” к Горинскому. Она отбросила волосы, разлетевшиеся шоколадными густыми прядями по плечам, вздохнула и негромко произнесла:
– У меня к вам предложение, Лев Иосифович. Ну как бы… не совсем обычное, что ли.
– Конечно, говори. По поводу разработки? Я ж сразу так и объявил на кафедре – принимаю любые, любые, самые смелые, самые неожиданные предложения и идеи. Вот оно как обычно бывает, Веронька? – Горин с шумом отодвинул кресло, встал и начал ходить по кабинету, размахивая руками. – Ты не представляешь, как движется наука. Ты думаешь, она эволюционирует? Нет! Нет же! То есть она эволюционирует, конечно, но не плавно, не по прямой, она движется скачками, порывами, большими рывками. И кто их совершает?! Вот такие, как ты, Веронька, или как Костя Мусин, как Свеченко, как Надежда Алексеевна даже. Наши нейронные связи совершенно необычайная штука, никто не знает, в какой момент и у кого там образуется уникальная связь, что-то там перемкнёт, и родится такая идея, что мир ахнет!

Горин в очередном круге дошел до кресла, тяжело сел, взволнованно дыша. Налил воды из графина в чашку, отхлебнул. По-доброму, по-отечески посмотрел на Веронику Михайловну:
– Ну же?
Вероника Михайловна совершенно смутилась, начала крутить в руках карандаш, будто пытаясь найти в нем силу. Положила его на стол и жалобно пролепетала:
– Наверное, я пойду.
У Горина от удивления приподнялись очки, он провел платком по лысине, лежавшей озером меж двух бережков волос, оставшихся по бокам головы, пожал плечами:
– Ну да, если надо идти, идите, Вера.
Вероника Михайловна кивнула, встала и направилась к двери. Горин не понимал, надо ли ее останавливать, настаивать, чтобы она все-таки высказалась. Вообще мир женщин, несмотря на то, что Горин был глубоко женатым и почти пожилым человеком, так и остался таинственной планетой. Он просто научился вовремя не реагировать, уходить в себя, тем самым не провоцируя женщин на неадекватные, по его мнению, слова и поступки. Так и на этот раз Горин решил промолчать. Если надо будет, она сама всё скажет.

Вероника Михайловна открыла дверь, кивнула еще раз – мол, до свидания, – и тихо вышла из кабинета. Однако как только Горин раскрыл книгу, которую надо было сдать в библиотеку еще на прошлой неделе, услышал покашливание Вероники Михайловны. Оказывается, она уже вернулась, стояла в кабинете, прикрыв за собой дверь, и прямо смотрела в глаза профессора:
– Уважаемый Лев Иосифович. Дорогой Лев!
Горин отодвинул книгу, снял очки, протер их платочком, вновь надел и приготовился слушать.

Вероника Михайловна подошла к его столу, положила на него пальцы рук, будто собиралась играть на пианино, встряхнула шоколад волос, блеснувший золотом закатного солнца, и твердо сказала:
– Я хочу, чтобы вы родили мне ребенка.
Горин поморгал, отхлебнул из чашки воды, чуть поперхнувшись:
– Кто? Я?! Чтобы я родил ребенка? Что вы, Веронька, Вероника Михайловна, это же невозможно. Я – мужчина, причем немолодой. Мне шестьдесят три года. Мне природой запрещено рожать.
– Нет, рожать буду я, конечно. А вы станете отцом. Отцом моего ребенка. Если согласитесь…
В голосе Вероники Михайловны проступила холодность и гордость:
– Что скажете?
Горин протер очки, лысину, стол.
– Я… я… я даже не знаю. Это столь неожиданно. Я как бы… как бы совершенно не готов к такому повороту… э-э-э… ну, предложению вашему, Вероника Михайловна. Я, то есть, я даже не знаю, как это в принципе осуществимо.
Вероника Михайловна с подозрением взглянула на Горина:
– То есть как это не знаете? Постойте, Лев Иосифович. Вы же женаты?
– Да. Да, кстати, совсем забыл. Я же еще и женат. На это… на своей жене. На Анечке. Почти с детства.
– Мне брак не нужен. Я о другом. Наверняка, ну то есть я даже не сомневаюсь, что за все эти годы у вас с Анечкой, вашей супругой, был секс, интимная близость, так сказать. Да?

Горин тяжко вздохнул, покраснел, еще отпил воды. Встал и начал ходить по кабинету. Вероника Михайловна, наоборот, присела, взяла карандаш и принялась его крутить, с интересом наблюдая за начальником.
– Была. Была близость и секс тоже был. Было такое, да. Конечно. Ну а как же? Мы же люди. Мы были молодые и даже когда-то влюбленные. Ну было, да.

Вероника Михайловна нахмурилась.
– И давно?
– Что? Были влюбленные?
– Нет. Давно ли у вас был в последний раз секс?
Горин перестал ходить, будто его пригвоздили к полу, вновь залился красным стыдливым цветом и робко спросил:
– С женой?
– С женой или еще кем. Не важно.
Горин отодвинул стул напротив Вероники Михайловны, сел и склонился к ней, перейдя на полушепот.
– С Надеждой Алексеевной. Было. В последний раз полгода назад, не больше. Умоляю, только никому.

Вероника Михайловна счастливо заулыбалась, почти засмеялась:
– Ну вот видите! Видите! Значит не такой уж вы и пожилой, как притворяетесь. И все-таки знаете, как это бывает. Да, кстати. А почему у вас с женой не было детей?
Горин нахмурился, снял очки и положил их перед собой на стол.
– У Анечки там… по женски что-то. Еще с молодости. Да. Бедная, она так переживала, плакала, просила развестись, чтобы я мог найти себе жену и родить детей. Чтобы не винил ее ни в чем. Но как я мог ее винить? Наоборот. Нет-нет. Я не такой! В горе и радости ведь. Вот и в горе значит.

Вероника Михайловна схватила руки Горина в свои.
– Ну как же это здорово! Как же прекрасно все-таки! Я так боялась, что у вас могут быть какие-то проблемы, и мы с вами не сможем родить! А мы сможем! Это чудесно, Лев Иосифович! И мы назовем мальчика Сережей, он будет Сергей Львович. А если девочка, то Ксюшей, Ксения Львовна – вам нравится ведь?

Горин тоже счастливо заулыбался, представив себе и Сергея Львовича, и Ксению Львовну – маленьких, красивых, бегающих по зеленой лужайке за бабочками. Голубое небо, яркое солнце. И будто он, профессор Горин, тут же сидит в кресле-качалке в белом льняном костюме и соломенной шляпе, а рядом стоит Вероника Михайловна в легком платье, положила руку ему на плечо. И дети смеются, и Вероника Михайловна смеется, а дети подбегают к ним – Сережа обнимает маму за ноги, а Ксюша утыкается в Горинские колени и шепчет “папенька”. Нет, просто “папочка”. Что за “папенька”, право? Это ж не Пушкинский век.

Горин помечтал еще, но потом убрал улыбку, высвободил руки, надел очки и забарабанил пальцами по столу:
– А почему я? Вокруг полно молодых, э-э-э… плодовитых, интересных во всех отношениях мужчин. Даже у нас в коллективе – Костя, Свеченко… да весь город, вся страна.
Вероника Михайловна встряхнула шоколадом и почти надменно ответила:
– Неужели вы не могли представить, Лев Иосифович, что я подумала не один раз, не десяток и даже не сотню раз, чтобы вдруг вот так, ни с того, ни с сего, сделать вам это, скажем, интимное предложение?
– И что? Вы хотите сказать, что на роль отца вы выбрали лучшего представителя мужской половины человечества? – Горин сказал это будто бы с иронией и сарказмом, но в глубине души, конечно, ожидая утвердительного ответа. Ведь в глубине души каждый, даже самый плюгавый и ничтожный, все-таки полагает, что именно его семя – самое качественное. Просто дайте ему шанс упасть в плодородную почву, поливайте, взращивайте и окружите теплом и заботой.

Вероника Михайловна немного насмешливо скривилась:
– И да, и нет. Вы хотите честного ответа или чтобы он вам понравился?
– Честного, – Горин еще побарабанил пальцами по столу. – Конечно, честного.
И ему взгрустнулось от приближения чего-то неприятно- неизбежного.
– Хорошо. Слушайте. Мне тридцать пять лет. Это не мало. Не перебивайте, Лев Иосифович. Для того, чтобы родить первого ребенка, а тем более ждать мужа с целью создания семьи, возраст не малый. Надо быть рационалистом. Мне не нужен абы какой муж. Я буду выбирать. А выбирать можно долго и даже всю жизнь. Потому что родить от кого-то и жить с кем-то – это большая разница. То есть мы отметаем поиски мужа как отца ребенка, поскольку этот процесс долгий и независимый. Так?
Горин кивнул. Допустим. Это логично.

Вера Михайловна продолжала крутить карандаш:
– Предлагать подобное чужому человеку я не буду. Я слишком хорошо себя знаю. Во-первых, это в высшей степени неприлично, во-вторых, я не знаю ни его прошлого, ни болезней, ни генетического фонда. Возможно, он скрытый наркоман. Или его мать – самоубийца.

Горин поразился разбушевавшейся фантазии Вероники Михайловны. Ему бы и в голову не пришли такие предположения. Вероника Михайловна говорила все с большей страстью и скоростью:
– А если он сидел? Или педофил? Извращенец? Может быть, он вообще тупой и даже не знает формулы циклических углеводородов?! О чем я буду разговаривать со своим сыном, унаследовавшим такую генетику? А если он будет воровать у меня деньги, а потом еще и прирежет на старости лет?! После двух бутылок водки с бывшими одноклассниками.
– Кто? Отец ребенка?
– Нет. Сын.
– Однако…
– Нет-нет-нет, такие эксперименты не для меня. Я люблю уверенность – насколько это возможно. А значит остается немного вариантов. Вы говорите, Костя Мусин. Скажу по секрету, он в меня даже влюблен, и я уверена, не отказался бы. Но послушайте. Костя – в таком возрасте, что к нашей истории мгновенно подключится вся его родня: мама, папа, бабушка, тетушки. Они сначала будут ненавидеть за возраст и меня, и нашего ребенка, а потом предъявят на него всяческие права. А я намерена воспитывать сына или дочь так, как вижу правильным. Как хочу. Мне эти чужие влияния вообще ни к чему. Может быть, они голосуют за ЛДПР, ходят в секту, едят каждый вечер вафельный торт, а дома не переобуваются и не переодеваются, ложатся спать в уличном. Жарят на маргарине, а в салат кладут майонез! И ребенка моего приучат. Может, они скандалят и говорят ужасные матерные слова. Мы же с вами не знаем всего. Почему Мусин такой тихий и забитый? Ну явно же рос в семье абьюзеров и диктаторов. Так?

Горин неоднозначно помычал. Вероника Михайловна и не ждала ответа. Глаза ее блестели, щеки зарделись, она была красива как никогда.
– И что? Кто остается? Свеченко? Женатый, с тремя детьми? Оно мне надо, это счастье в виде родственников. Он помрет, а мы с Сереженькой даже не сможем прийти на похороны, чтобы тут же не попасть в “Санту-Барбару” на двести пятьдесят шесть серий в сезон. Да ну.

Вероника Михайловна махнула рукой. Горин неопределенно покачал головой. Вообще всё звучало логично.
– Ну и вот. Остаетесь вы, Лев Иосифович. Идеальный кандидат.
– Неужели?
Горин протер очки и надел их обратно, смущенно улыбаясь.
– Конечно, судите сами. У вас нет детей. Мы не будем, конечно, претендовать на наследство, но все-таки потом, когда мой ребенок захочет узнать, кто его отец, и найдет вас или своих братьев-сестер, не хотелось бы никаких сюрпризов, скандалов, дележа и всех этих склок и разборок.

Вероника Михайловна строго постучала карандашом по столу:
– Далее. Вы умнейший человек в моем окружении, гены – прекрасные. Я видела ваши фотографии в молодости. Я даже пожалела, что мы не ровесники. Возможно, я бы отбила вас у Анечки тогда, в период ухаживаний.
Горин пожевал губами и смущенно улыбнулся. Вероника Михайловна продолжала:
– Мне нравится ваш характер, скромность, независимость, коммуникабельность, умеренный карьеризм и куча других прекрасных качеств, которые я бы хотела видеть в своем ребенке. Я не рассчитываю, но немного имею в виду, что пока буду в декрете, возможно – необязательно, но возможно – вы будете немного помогать. Финансово, продуктами или оплатите частично уборщицу. Это совершенно не обязательно, повторю. Но я бы первый год-два не отказалась и была бы вам крайне благодарна.
Горин многозначительно покивал:
– Само собой.
– Ну и не забываем то, что вам немало лет, а значит вы не сильно претендуете – я надеюсь – на тотальное воспитание ребенка с пеленок и до его взросления. Думаю, что вы как честный и порядочный человек не оставите вашу пожилую супругу и без колебаний отдадите право бессонных ночей, домашних уроков и родительских собраний – мне.
Горин помолчал, ухмыльнулся:
– То есть вы также рассчитываете, что я не только не буду лезть со своими отеческими советами, а просто побыстрее умру, и на похоронах мои родственники не устроят вам “Санту-Барбару”?
– Частично, да. Но частично. Все же я буду приветствовать ваши встречи с ребенком, чтобы вы положительно на него влияли и образовывали. Не зря же я выбрала в отцы именно вас. Но то, что вы сказали, я тоже беру в расчет. На похоронах мое присутствие будет вполне объяснимо – мы с вами коллеги, причем близкие, вы мой начальник. А ребенка я возьму с собой, так как его не с кем оставить. Ну это в случае, если вы умрете первым. Однако в жизни ведь чего только не бывает. И это я тоже предусмотрела. Вам и Анечке я доверяю ребенка, если что. Готова заранее подписать соответствующую бумагу у нотариуса.

Горин молча покивал головой. Взял руку Вероники Михайловны, отложив в сторону ее карандаш, чуть сжал в своей:
– Есть теория, что счастливые дети рождаются в любви? Как же быть с этим?

Вероника Михайловна взяла свободной рукой другую руку Горина:
– Конечно, я думала и об этом, Лев Иосифович. Во-первых, лучше родиться без в любви, чем не родиться вовсе. Во-вторых, у меня столько нерастраченной любви, что я буду купать в ней ребенка с утра до ночи за нас двоих. А в-третьих, профессор, раз напросились, то пожалуйста. Я вас люблю. Да. Как же мне не любить отца моего ребенка? И я уверена, что скоро и вы меня полюбите. Как женщину и как мать своего дитя. Сереженьки или Ксюшеньки.

Вероника Михайловна широко улыбнулась и прикрыла глаза. Горин вслед за ней тоже. Они так и сидели вместе некоторое время, взявшись за руки и думая каждый о своем. Хотя нет – думая об одном и том же, о Сергее Львовиче и Ксении Львовне.

– Я согласен. – Вероника Михайловна открыла глаза. Горин все еще сидел с закрытыми и улыбался. – Я согласен. Я был бы самым счастливым человеком на Земле, если бы у вас… у нас получилось. Если б у вас родился мой ребенок. А у меня – ваш. Если б вообще я стал отцом. Если б мамой моего ребенка стали бы вы, Вера. Я даже не знаю, о чем более великом можно мечтать.
Горин открыл глаза, они были мокрые от слез. Вероника Михайловна улыбнулась.
– Спасибо. Я рада.
– И даже если ничего не получится – я все-таки не молод, а там, насколько я знаю, нужна определенная скорость этих… м-м-м… клеток. Но я все равно счастлив. Уже. Вашим предложением. Спасибо за вашу доброту и благосклонность.

Горин поцеловал руку Вероники Михайловны, достал платок и, стесняясь, быстро промокнул слезы.
Вероника Михайловна встала:
– Тогда я предлагаю подъехать сейчас ко мне. В гости. Не будем терять времени.

***

Через девять месяцев родилась Ксюша. Ксения Львовна Горина. Отец присутствовал при родах и удивлялся, какой же он дурак, даром, что профессор. Как же можно было столько прожить и не узнать, что такое – это настоящее, острое, жгучее счастье, когда хочется и плакать, и смеяться, и танцевать, и умирать одновременно. Когда слышишь первый крик своего ребенка. Когда дышишь его теплом. Когда дотрагиваешься до такой абсолютной душевной и физической чистоты.
Горин, конечно, слегка печалился, что девочка похожа на него – такая же лысая и сморщенная, и виновато поглядывал на уставшую Веронику Михайловну. Но она, по наивности, считала Ксюшу самой красивой из всех младенцев.
А потом, когда Горин ложился дома спать, и все последующие ночи, то неизменно думал об одном и том же. Сколько же он, Лев Иосифович, а раньше пацан Лёвка-очкарик, произвел и все еще может произвести на свет вот этих быстрых белёсых клеточек? В одной порции их содержатся до полумиллиона! То есть за один раз Лёвка-очкарик, он же профессор Горин, выпускает в жизнь полмиллиарда нерожденных детей. А если их всех сдать в банк спермы, то при удачно сложившихся обстоятельствах примерно за год он мог бы заместить всё человечество маленькими Гориными – Сереженьками и Ксюшеньками, с прекрасными генами и чудесным характером.
Лев Иосифович думал такую мысль, счастливо улыбался и засыпал. А Анечка по привычке толкала его в бок: “Лёвка, не храпи, дай спать!” “Спи-спи”, – отвечал Лев Иосифович, переворачиваясь на бок, и опять улыбался своим нерожденным, но от этого не менее прекрасным детям. И, конечно, все мамы будут выбирать отцом именно его генофонд, не Костика, не Свеченко или каких-то там пьяниц и извращенцев. Он – победитель других мужчин. Он, Лев Иосифович Горин, шестидесяти трех лет.
“Не храпи, Лёвка”, – просила Анечка. “Спи-спи, не храплю”, – отвечал он и по-хозяйски, по-мужски, клал на нее свою тяжелую руку. Руку отца и главы большого семейства.