Рассказ №24 Обмен

Шаг за шагом. Упрямый ветер дул навстречу, толкая человека в грудь. Он продолжал движение вперёд, лишь отгораживаясь левой рукой, чтобы рой снежных лезвий не бил прямо в защитное стекло маски. На уши давило собственное тяжёлое дыхание, не без помощи респиратора усиленное в разы. Жуткая метель не уставала. Измываться над беспомощным человеком для неё — привычное дело. Казалось, однородный поток снежных хлопьев нёсся с такой скоростью, будто то был не ветер, будто это сам человек летел вперёд на быстроходном поезде метро. Было бы ещё в Москве метро…
Пусть он снарядился по всем правилам — утеплённый комбинезон четвёртого уровня защиты с подогревом, маска-шлем, похожая на обмундирование космонавта, минимум техники — конечности всё равно практически перестали чувствоваться. С каждой секундой тело всё больше немело. При одном взгляде на браслет на правой руке, что был защищён прозрачным чехлом, становилось не по себе. На дисплее: «23:27», «19.02.2037», ниже мелко: «-54°C | 101, 3 mcSv/h», а в душе — один мат. Ноги нехотя таранили снег на дороге, слой которого увеличивался и увеличивался. Весь город страдал, прячась под белой шапкой. Возможно, только один человек и решился в такой смертельный час показать нос из-под земли и осмелился преодолеть целых три километра пешком, к тому же с грузом. Он помнил, что раньше для людей три километра вообще не были проблемой — даже пешком, а особенно на машине. Мир давно изменился. Привычное стало сказкой, а невообразимое — реальностью, с которой ничего нельзя было сделать, кроме как принять.
Он свёл руки вместе. Рукой в толстой перчатке было сложновато вертеть тумблер на браслете. Простые, но необходимые показатели сменила мини-кара. Правда, никакой карты не оказалось. Ничего не видно. Рука вернула тумблер в изначальное положение. Время ещё можно было увидеть, а там, где должны были быть графы «температура» и «доза микрозивертов в час», белела пустота. Всё-таки электроника накрылась. Некуда девать злость. Разве что ругаться. На кого? Морозный ветер редко оскорбляется, снег не обидится и не даст сдачи, а несчастному браслету и так досталось от жизни. Тут был только он, единственная личность, которую можно было попустить. «Миша, ну ты и козёл!» — хоть и спорная, мысль пришла как никогда вовремя. Это доказывало, что мозги, благо, ещё не отказали от холода.
Михаил приопустил руку. Снег тут же с глухим звуком стал бить ему в маску. Пусть бы он и не бил, всё равно невозможно было что-либо рассмотреть. Не было видно ни высоких домов, ни запорошённых машин, ни дороги, ни собственных ног в толстых, плотных сапогах. Снова отгородившись рукой, он, несмотря ни на что, продолжил свой путь. Примерно помня, что он видел на карте, Михаил подался влево, где, к счастью, обнаружил стену здания. Та была хотя бы прямой, так что какое-то время можно было быть уверенным, что заблудиться не получиться.
Вместе со спецодеждой на плечи давил груз на спине. Сам по себе тот не отличался весом, но особый контейнер, в котором он хранился, весил килограммов семь. Всё — чтобы защитить драгоценное содержимое. Михаил плевал на свою жизнь, но оставить свой груз здесь, дать ему сгинуть он никак не мог. Он помнил, как на него смотрели коллеги на выходе из бункера. Они видели в нём героя, парию? Нет. Глядели, как на идиота, честное слово. Но он не обижался. Он знал, что выполнит задачу: не назло им, а назло себе, раз поверил им.
Метров пятьдесят, семьдесят? Сколько? Сколько-то он плёлся на ощупь. Нет, всё-таки гораздо меньше. Михаил наткнулся на угол здания. Дальше непроглядная пурга. Никаких ориентиров. Как он думал, впереди находилась широкая дорога, заставленная брошенными несколько лет назад машинами. Ржавый, бесхозный, бесполезный транспорт превратился в баррикаду, на пути любого конченного курьера, да и в принципе любого путника, вроде него. Теперь он точно заблудился. Будь он в прошлом хоть трижды гид, водящий экскурсии по столице, всё равно в таких условиях не смог бы пройти дальше. Заблудиться легко, — достаточно неверного шага в сторону. Заблудился? Всё. Ты труп. Тебя вычеркнут из списка жителей убежища, зато пополнишь перечень гордых обывателей некролога. Михаил позволил отдохнуть себе пару минут. Однако разницы не было. Иди или стой — всё равно окоченеешь до состояния ледяной скульптуры.
И вдруг… о, чудо! Браслет внезапно заработал. Михаил заметил, как проявились узоры дорог на мини-карте. Не тратя ни секунды, он начал жадным взглядом пожирать экран и двигаться в нужном направлении. Теперь-то он знал, что осталось полквартала. Ноги не слушались, руки не гнулись. Шёл он медленно, как черепашка без лап. Но главное, шёл. Время было на исходе, а идти быстрее, чем сейчас, было нереально. Три демона постоянно нависали над Михаилом: либо навигатор мог снова отключиться, либо нежная система обогрева могла не выдержать, либо время могло выйти и лишить его поход всякого смысла. «Можно срезать,» — подумалось курьеру. И он двинулся к ближайшему зданию. Ветер там его не достанет. Можно будет оглядеться. Собрав последние силы, Михаил врезался плечом в дверь подъезда, где некогда мирно обитали люди. Не поддалась. Ещё. И ещё. Ноль эффекта. Со злости он ударил ногой, пусть и поднять её было нелёгким делом. И тогда лёд треснул, а дверь слетела с петель, пуская внутрь человека и летучий снег.
Пару раз моргнул нагрудный фонарик и осветил пустое помещение. Сзади, сквозь открывшийся проём по-волчьи выл ветер. Если в подъезде и был мусор, его занесло снегом. Почти каждый сантиметр помещения покрыл слой льда. Михаил двинулся вперёд, даже не шагая, а скользя. План его был прост: подняться на второй этаж и выйти там в окно, чтобы не утруждать себя обходом дома по улице или копанием снега с подветренной стороны. Там наверняка найдётся сугроб, чтобы безболезненно приземлиться. Сугробы в Москве нынче не редкость. Да и не только здесь…
Михаил направился мимо пустующего окошка консьержа к лестнице. Пусто было в доме. Курьеру и на улице было не по себе, а тут его начали посещать мысли о безвозвратно утерянном прошлом. Когда-то и он жил в подобном доме. Каждый день спускался по лестнице — когда опрометью, когда неспешно, понуро склонив голову. Интересное время было. Новый день — новое приключение. Счастливые студенческие годы прошли. Он влюбился. Бегал к Ней, бегал к друзьям, бегал покурить на лестничной клетке, так как мать терпеть не могла табака в квартире. Теперь и его дом, и другие пустовали. Тишина. И его, и чужие начинания, надежды, воспоминания оказались похоронены под этим проклятым снегом. Плевать Михаилу было на все эти спекуляции, теории о том, что да как произошло. Факт оставался фактом. Прежнего мира не стало. Человечество ждал тёплый приём не то ядерной, не то ещё какой-то зимы. Сам Михаил любил называть её с применением нехорошего прилагательного, начинающегося на «ё». Однако, в отличие от большинства выживших, он ближе всего общался с этой мерзкой стихией. Те же роботы или машины, несомненно, могли обеспечивать транспортировку грузов между убежищами. Но не всегда. Как сейчас например. Никто не собирался посылать драгоценный БТР-снегоход в лапы беснующейся пурги. Робот сдох бы, как браслет, и тоже сгинул бы. Всё худшее — людям. Вот Михаил и пошёл, зная, что испытание это будет опаснейшим в его новой жизни, зная, что никто более не возьмётся за дело, зная, ради чего он это делает.
Второй этаж. Всё ещё пусто. Квартирную дверь не пришлось ломать, — скорее всего, покойные, хозяева любезно оставили её открытой. Михаил беспрепятственно проник внутрь. Любые катализаторы, в настоящей момент лишней, ностальгии были заботливо прикрыты снегом. Всё равно сквозь защитное стекло маски мало что можно было разглядеть. Не мешкая, Михаил зашагал в комнату, где окно выходило как раз на противоположную сторону. Совсем близко. Стёкла были выбиты. Пол — устлан слоем снега, конечно, не таким большим, как на улице. Чувствовалось, зубы переставали стучать. Холод поедал тело. Мышцы превратились в дерево. Михаил поторопился выглянуть наружу, где продолжала бушевать дура-метель. Нагрудный фонарь еле-еле освещал пространство между вторым этажом и землёй. Всё что можно было разглядеть, так это снег. «Блеск!» Будто ему его давно не хватало. Однако секунды продолжали улетать вместе с хищным ветром. Времени в обрез. Делать нечего.
Когда курьер поднял ногу, ему на миг показалось, что та затрещала. На самом же деле, он вообще не чувствовал конечность, ориентировался лишь на то, что он видел. Сапог встал на подоконник, и тот недовольно хрустнул, но выдержал. Ухватившись за край окна неудобной перчаткой, Михаил согнулся и медленно и осторожно потянулся, вытаскивая своё тело наружу. Ледяной резак бури сразу ударил по нему, и он вспомнил, как хорошо было в помещении, но не отступил. Не отступил, но оступился.
Кто знает, как это случилось? Не то поскользнулся, не то окоченевшее тело совсем потеряло ориентацию. Михаил сам не заметил, как земля резко ринулась прямо на него. Он только и успел, что перевернуться лицом к ней, оберегая драгоценный контейнер, и защититься руками. Головой он, конечно, приложился. Вероятно, не только ей. Но он уже не мог понять ничего. Боль отсутствовала. Он сам превратился в мороз. Всё-таки посадка в толстый сугроб осталась пределом мечтаний. В том месте, где курьер рухнул, снега было предательски мало. Наверняка стоило сделать совсем маленький подкоп, чтобы обнаружить промёрзший асфальт. Неуклюже шевелясь, Михаил поднялся на ноги. Пока те выглядели ровно и не гнулись, словно проволока, можно было сказать, что они целы. «Раз жив, надо идти.» Он сразу пошёл, хотя почти забыл, как это делать, и опустил взгляд на мини-карту. Оставалось совсем немного, и стоило двигаться точно по маршруту, чтобы на финишной прямой не сгинуть в снегах, обесценив все старания.
Тонкая паутинка покрыла экранчик. Чехол не помог. Даже самая продвинутая техника боится всяких раздолбаев, которые падают со второго этажа. Браслет разбит. Михаил встал. Теперь не осталось ни единой надежды на то, что навигатор, как в прошлый раз, возьмёт и заработает. К тому же сквозь мутное, покрытое частично инеем, узкое защитное стекло курьер видел, под каким углом изогнулась его рука. Любые наивные сомнения рассеялись после попытки пошевелить хоть пальцем. Боли не было. Ощущение престранное. Навидавшийся таких травм у других «ходоков» Михаил мог точно сказать, что то был открытый перелом, пусть его и не было видно сквозь плотный комбинезон. Даже ругаться не хотелось. На него напала густая, липкая и горькая тоска, с которой человек ничего не может поделать. Она заполнила его от головы до ног, и тело вмиг оказалось тяжелее танка. Что-то ёкнуло в груди у курьера и заперло любые другие эмоции в тесной клетке. Метель всё ещё толкла его, забрасывала хлопьями и продолжала морозить всё сильнее и сильнее. Михаил опустил повреждённую руку, — чего на неё смотреть? Не заживёт. Наверное, кровь уже заливает рукав и перчатку. Может, согреет? Пока он не чувствовал. И почувствует ли ещё? Двигая левой рукой, будто чужой, курьер стянул контейнер со спины. Осветил уцелевшим фонариком. Внешних повреждений не наблюдалось. Но как понять, есть ли они внутри? Небезызвестный эксперимент с котом в коробке всплыл в мыслях. Они тоже теперь двигались без энтузиазма, словно предполагая, что человеку оно и не нужно уже. Накинув груз обратно на спину и затянув лямки, Михаил сдвинулся с места. Пошёл сквозь метель, что, кажется, за последние минуты только приумножила силы, и больше не останавливался. «Господи, дай мне сил, дай мне тепла,» — пролепетал Михаил, десять лет назад отказавшийся от всякой веры.

Время: «23:58». Аркадьев задумчиво глядел в потолок. Ну что это за приказ: ждать того, кто скорее всего не придёт? Коли не придёт, смысл ждать? Но в принципе без разницы. Что ему ещё делать в ночную смену? Он сидел в уютном кресле, укрывшись несколькими пледами, одевшись ещё в толстый пуховик. Здесь, у самых гермоворот морозило, конечно, не так, как снаружи, но пар изо рта всё равно шёл. Под рукой гудел обогреватель. Не хватало только одного…
— Ден Саныч, прошу.
Вернулся напарник. Аркадьев оглянулся на своего смуглого товарища, принял полную чашку кофе и поблагодарил. К сокращению «Ден», которое использовал Люк, он уже привык, хотя в самом начале знакомства это бесило. Люк был американцем, который так неудачно оказался в Москве в тот злополучный день 2035-го года. Теперь ни страны, ни расы не имели значения. Они оба жили под одной крышей, разделяли одну и ту же тяжёлую судьбу.
Люк уселся в кресло по соседству. Перед ними пестрели мониторы с изображениями с камер наблюдения, наружных и внутренних. В большинстве своём они не показывали ничего, окромя сплошной снежной бури.
— Не пришёл ещё? — с зевком спросил американец.
Аркадьев отрицательно покачал головой. Его мрачное молчание намекало — он и не был уверен, что что-то изменится. Люк почесал затылок. Похоже, его ситуация волновала больше, чем напарника. В отличие от Аркадьева, он внимательно всматривался в мониторы, безрезультатно пытался заметить в снежном шуме хоть что-нибудь новое.
— Ден Саныч, ведь если не придёт, пропадёт груз! Дорогое же.
— В прошлом сердце стоило под семьдесят тысяч долларов, — отвечал Аркадьев, — но сейчас оно… бесценно.
— Вот-вот, — закивал американец. — Потеряем орган, и человек хороший сгинет!
Другой сторож промолчал. Люк тоже погрузился в неутешительные размышления. Гудел обогреватель, свистела вентиляция, жужжал компьютер, где-то под землёй скрипел лифтовой трос. И совсем не было слышно продолжительного плача ветра снаружи, будто и не было там ничего. «Если бы, если бы…» — приговаривал кто-то в голове у Аркадьева.
Вдруг совсем далеко и иллюзорно послышался глухой удар. Оба сторожа приняли звук за игру воображения, даже не дёрнулись. И снова удар. Аркадьев с Люком невольно переглянулись. Потом они одновременно ринулись к мониторам. Ден Саныч скинул с себя все пледы, стал беспокойно метать взгляд между изображениями. Всё-таки шум исходил снаружи. Естественно, сквозь толстый металл гермоворот и сквозь вой дикой метели никто бы не услышал никакого удара, если бы тот не был направлен прямо в решётку переговорного устройства у входа. Переведя курсор на окно «Camera №7», Аркадьев включил ночной режим. Несмотря на назойливые белые хлопья, снующие перед камерой, сторожи смогли заметить человеческую фигуру, согнутую в три погибли на земле перед входом. А может, им просто привиделось. В любом случае оба, одержимые этим видением, вскочили с места.
— Ден Саныч!.. — захотел что-то спросить Люк.
— Одевайся! — перебил его Аркадьев.
Теперь он не выглядел безучастным. Сторож был полностью сосредоточен и серьёзен. Он ударил по кнопке открытия дверей. Та не поддалась. Выругавшись, Аркадьев прыгающими руками набрал код и снова нажал на кнопку. Гермозатвор пришёл в движение. Ден Саныч устремился к дверям, на ходу натягивая противогаз и надевая капюшон, а Люк схватил из-под стола автомат, выдернул, вставил обойму, проверяя боезапас, и побежал вслед за напарником. Аркадьев тем временем протискивался в появившуюся щель между створами, — гермозатвор работал неприлично медленно. Минуя отсек дезинфекции, оба добежали до внешних дверей и, не сговариваясь, стали вручную открывать, крутить тяжёлый вентиль, как только система разблокировала его после закрытия внутреннего прохода. Ещё прежде, чем дело было закончено, оба успели замёрзнуть до самых костей. Кусачая пурга ворвалась внутрь, всколыхнув одежды сторожей. Терпя леденящую стихию, они ступили в глубокий снег, склонились над человеком на земле. И правда, не показалось. Курьера схватили под руки и потащили внутрь. Когда, как казалось, безжизненное тело, уложили на пол, Аркадьев взмахнул рукой, крикнув сквозь респиратор:
— Дверь!
Люк всё понял и, не выпуская из рук автомат, убежал обратно. Ден Саныч же сел перед курьером и поспешно сорвал с него шлем. Синее от холода лицо ожило. Затуманенные глаза двинулись, уставились на сторожа.
— Сейчас-сейчас, — приговаривал тот.
Чуть ли не заледеневшие губы курьера разомкнулись. Ничего не слышно. Аркадьев прочитал по движениям: «В рюкзаке…» Тут же сторож освободил бедолагу от лямок, поставил рюкзак и начал открывать. Когда герметичная крышка контейнера щёлкнула, наружу повалил пар от сухого льда. С тревогой Аркадьев заглянул внутрь.
— Shit, Ден Саныч, что там?!
Бегом, спотыкаясь, вернулся Люк и встал у напарника за спиной, беспокойно косясь на неподвижного курьера. Аркадьев же быстро захлопнул крышку и с неясным выражением воззрился на Михаила. Сознание того еле ворочалось. Вместо двух сторожей он видел только два пятна, которые единственные двигались на фоне мыльного помещения. Губы двинулись, но попытка задать вопрос «Что?» не увенчалась успехом. Как и недавно перед дверью в бункер, Михаил начал терять сознание, может быть, навсегда. Он уже не видел и не слышал происходящего: Люк что-то выкрикнул по-английски, Аркадьев попытался дозваться курьера и потом прыгнул к столу, где взялся за рацию. Михаилу же оставалось лишь внимать неторопливому стуку собственного сердца, пока и тот не слился воедино с растекающейся изнутри пустотой.

Михаил пробудился через шестнадцать часов. Отражая свет ламп, белёсые стены помещения сами словно светились. Глаза поспешили спрятаться за веками. Вслед за головой постепенно возвращалось к жизни остальное тело. Не то Михаила чем-то укололи, не то ещё было рано, но он пока не полностью ощущал конечности. Какие-то нервные импульсы ничем не были сдержаны, другие так и не доходили до цели. Как только глаза привыкли, он осмотрелся и узнал местный лазарет, хотя никогда тут не был. Просто планировка была очень похожа на лазарет в его родном бункере. Наконец-то было тепло. Курьер не сразу это понял. Он правда находился в тепле, более не страдая от бесконечно падающей температуры и когтей метели. Никуда не надо было спешить. Спокойствие и безопасность. От таких приятных мыслей он даже растёкся по кушетке по мере своих возможностей.
Скоро появился врач. Но изначально речь зашла не о здоровье. Михаил обнаружил, что говорить всё ещё было трудно и больно. На каждом слове горло грозилось лопнуть и напоить его кровью. Врач подошёл ближе и наклонился к самому лицу курьера, чтобы тот шёпотом сказал, что хочет. Его, конечно, волновал кот в коробке, — что стало с грузом? Врач любезно всё ему объяснил. Уже потом он уведомил курьера о его нынешнем состоянии здоровья.
Через пару часов в лазарете появился Павел Петрович. Это был мужчина лет тридцати с молодым лицом, но заросшем бородой, с живыми глазами и дружелюбной улыбкой. На нём был старенький, однако опрятный, костюм с бронзовой брошью в виде буквы «M», чьё значение было понятно любому жителю бункера. Откланявшись у порога, директор убежища подошёл к койке Михаила, там встал и ещё раз исполнил полупоклон. Улыбка не сходила с счастливого лица Павла Петровича.
— Здраствуйте. Мы вам очень-очень благодарны. Я благодарен, — заговорил он. — Я могу… могу пожать вам руку? Нет? Жаль. Поправитесь, и обязательно пожму, Михаил Олегович. То, что вы совершили, просто невероятно. Спа…
Курьер недовольно дёрнул подбородком, и директор, поняв этот жест, остановился. Набравшись сил, Михаил зашептал, разгибая непослушные губы:
— Как ваш сын?..
— О-о-о, Андрей в полном порядке. И точно будет! Операция прошла успешно, но Андрей пока спит. Уверен, позже он вас навестит. Благодаря вам…
Снова тот жест. Курьер на смотрел на директора, — рассматривал скучный потолок. Но мысль он не терял. Проблемы с речью не позволяли ему просто так разглагольствовать. Каждое слово должно было что-то значить. Но прежде чем он сформулировал фразу, Павел Петрович не выдержал.
— Извините, совсем забылся. Ваше-то здоровье как? Вы пережили такое…
Голова Михаила медленно повернулась набок. Он невероятно проницательно посмотрел на собеседника, и директору показалось, что ему знаком этот взгляд, что где-то он уже с ним встречался…
— Кажется, ошибся… — выдавил курьер.
— Что? В чём и кто ошибся, Михаил Олегович? — пониже наклонился Павел Петрович.
— Я… — протянул он, прокашлялся и продолжил. — Мне уже сказали… Я спас вашего сына, а кто спасёт меня?..
— Михаил Олегович, мы сделаем всё возмо…
— Нет. Мы с ним поменялись… гильзу на патрон… Хорош обмен. И всё-таки я ошибся… Выходя, я был готов… умереть… но, пройдя этот путь, я хочу жить, — он нервно усмехнулся. — Я должен жить, а не ваш сын…
Михаил говорил абсолютно спокойно. Павел Петрович не сразу понял последние слова. Помедлив, он растерянно уставился на курьера. Но тот уже отворачивался от него, кажется, сказав тихое: «Уходите».
Больше за весь день курьер ни слова не сказал. Директор покинул лазарет в подавленном состоянии, а вернулся туда совсем разбитым. Всё из-за утренней новости. Как и предполагал врач, ночью жизнь Михаила Олеговича прервалась. Он уснул и больше не проснулся. В своё самое последнее мгновение он успел подумать, что котом в коробке был не контейнер. Он сам был котом, который по ошибке залез в коробку.