Рассказ №4 Диббук

Постаревший Юрий Кормаков глядел в карманное зеркало. Он видел своё лицо, испещрённое морщинами, поседевшие коротко стриженные волосы, росшие на его круглой голове. Он проделал долгий путь, он ждал этого целых долгих 18 лет, и вот теперь он считал, что он должен получить то, что заслуживает.
Он ждал своего первого заслуженного отпуска на предприятии, где он трудился водителем, буквально считал дни до 5 сентября, и теперь он, проделав нелёгкий путь, бродил по белорусским лесам, следуя чётким указателям, записанным неровным почерком на пожелтевшем обрывке бумаги.
Лямки походного рюкзака впивались в спину, но он не обращал на это никакого внимания. Он пытался найти глазами тот заброшенный кривой дуб. Описанное на клочке бумаги поле за десятилетие с лишним уже поросло молодым лесом, а дуб, значит, должен быть поблизости.
Он нашёл вскоре глазами тот самый кривой дуб, сбросил с плеч рюкзак, неторопливо размял пропитанную потом и усталую спину, спокойно присел под дерево, попил воды из фляги, достал из рюкзака складную лопатку, которую он выменял на толкучке в Орехово-Зуево, и начал копать.
Копал он долго, упорно разрывал пространство вокруг дуба и при этом не чувствовал абсолютно никакой усталости.
Через пару часов его труды оказались вознаграждены. Лопата уткнулась во что-то металлическое – им оказался покрытый ржавчиной металлический шкаф, закрытый навесным насквозь проржавевшим замком, который Юрий без особого труда сбил лопатой.
Удовлетворённый, он открыл крышку и увидел там небольшой винный старинный ящик из дерева, покрытый тёмно-коричневым лаком. Ящик оказался закрытым на замок, поначалу Кормаков хотел сломать его, но подумал о том, что ящик вполне себе неплохой и его тоже можно будет неплохо продать.
Погрузив винный ящик в свой рюкзак, Юрий извлёк небольшую фляжку с водкой, немного отпил, почувствовал, как жидкость приятно разливается по желудку и по всему телу. Начинало темнеть, Кормаков, довольный, встал, накинул рюкзак и быстрым шагом выдвинулся в сторону села, до темноты ему нужно было успеть попасть туда, а там его ждал гостиничный номер.
Водитель автобазы Юрий Кормаков подготовился к путешествию заблаговременно – за полгода до этого он изучил внимательно атлас СССР, за месяц до поездки у одного местного фальшивомонетчика сделал поддельный паспорт и командировочное удостоверение в колхоз «Рассвет», находившийся неподалёку от города, в который он якобы должен был прибыть в качестве инженера-механика.
Без проблем снял в городе номер в гостинице, рассказывал своим попутчикам в автобусе и администраторам гостиницы, что хочет повидать своего сослуживца, с которым вместе воевали на фронтах Великой Отечественной.
Теперь он шёл по лесу быстрым шагом, ящик при каждом движении упирался в спину и причинял некую боль, но Кормаков абсолютно её не замечал.
Вскоре показалась гостиница – одноэтажное здание, где из постояльцев пока был он один, по разговорам администратора, вскоре к ним должны была приехать делегация колхозников из соседней области, но пока он наслаждался одиночеством в двухместном номере.
Увидев толстую администраторшу, Кормаков приветливо улыбнулся и поздоровался.
– Ну что, повидались с вашим товарищем?
– Ой, да ещё как, посидели, поболтали, вспомнили былое да водочки выпили.
Счас бы перекусить чего-то, а то живот крутит, путь был неблизок обратный.
– Идите в буфет на автостанцию, он до 8 вечера, вы должны успеть, – улыбнулась администраторша в ответ.
Кормаков поблагодарил её, в номере оставил свой рюкзак и пошёл в сторону станции.
«Ох и дыра же, ещё городом называется», – думал он, оглядываясь вокруг – одноэтажная гостиница, вокруг частные дома, перемежающиеся с двухэтажными домиками, построенными пленными немцами, сельсовет, пыльные улицы, автостанция, каменный старинный костёл, уцелевший каким-то чудом в годы войны.
В буфете автостанции играл патефон, пожилая буфетчица лениво смотрела в окно, за одним из столиков сидел молчаливо ксёндз. Он выбрал парочку пирожков с мясом и один с капустой, взял морс, расплатился и, сев степенно за столик, начал поглощать свой ужин.
Едва он закончил, буфетчица объявила о закрытии буфета, ксёндз встал и стал внимательно рассматривать Кормакова, лицо ксёндза показалось ему до боли знакомым – он смотрел на этого высокого пожилого мужчину с лысиной и не мог припомнить, где он его видел. Но ксёндз точно вспомнил, при каких обстоятельствах они встречались с Кормаковым, он быстро выскочил из буфета и побежал в сторону костёла.
Юрию Кормакову оставалось тоже бежать.
Юрий добежал до гостиницы, спрятался в кустах, пытаясь унять сердцебиение в груди, он прокрался к окну своего номера, подлез, через форточку открыл раму – быстро взял рюкзак и спрятался в близлежащем лесу.
Пока он сидел целую ночь, спрятавшись за деревьями, он мучительно вспоминал, где же он видел того ксёндза, но никак не мог припомнить.
Он с ужасом боялся того, что в этих местах его узнают, и боялся он абсолютно правильно.

Юрий

Родился он в довольно зажиточной семье, отец его был купцом, держал в их родном сибирском селе магазин, была у них и земля, и скотина, огромный двухэтажный дом. Детство Юрий смутно, но отчётливо помнил, как их пришли раскулачивать, отобрали дом, землю, лавку и имущество, отца расстреляли.
Младшая сестрёнка умерла в ту зиму, а Юра вместе с матерью и бабкой вынужден был жить у своих дальних родственников.
Помнил он своё голодное детство, помнил, как бабушка и мать показывали ему магазин отца, где сейчас располагался кооперативный магазин и их дом, в котором обитал местный председатель колхоза.
В душе его родилась тогда ненависть к советской власти. В школе он учился неплохо, пробовал поступить в институт на учителя, но клеймо «сын кулака» не дало ему исполнить мечту. Выучился он лишь на шофёра и тут же был призван в армию. Начиналась война, служил он в Западной Белоруссии, в один из жарких дней июля их колонну разбомбили, он укрылся в канаве, где его нашли политрук Смышляев и парочка уцелевших бойцов, и в этой компании он бродил несколько месяцев по лесам.
Со временем они всё глубже и глубже уходили в леса, и им после 2 недель скитаний стало ясно, что они окружены, окрестные деревни были заняты немцами. Провизии вскоре не стало, Кормаков устал от речей Смышляева – он говорил о том, что Красная Армия их непременно спасёт и вскоре они выйдут к своим. Один из солдат по фамилии Смолов замкнулся в себе, Юрий совершенно не знал его имени, Смолов постоянно что-то говорил про конец света и смерть. В одну из ночей их покинул молчаливый пожилой солдат Гришкевич, он ушёл в сторону своей деревни, очертания которой показались в одну из ночей.
Утром Юрий нашел Смолова повешенным на дереве, в его голове навсегда засел этот образ – худого солдата в грязной гимнастёрке, болтающегося на своём ремне на дереве. В то же утро над ними пролетел самолёт, разбросав над ними листовки, на которых было написано, что данная бумага даёт обладателю комфортные условия и безопасность. Втайне от политрука он спрятал листовку в голенище сапога.
Они бродили голодными с политруком несколько дней, пока однажды Кормаков не услышал шум машин, голоса – лес прочёсывали люди в гражданской одежде с белыми повязками и вооружённые советскими трехлинейками. Свихнувшийся политрук выхватил пистолет и приготовился дать отпор, в тот момент Кормаков принял решение, изменившее потом всю его жизнь. В страхе за свою жизнь, видя численный перевес противника, он ранил штыком политрука в правую руку, забрал пистолет, связал руки ему ремнём и вывел его навстречу тем охотникам.
Их вместе доставили в село, Кормаков выпустил с превеликим удовольствием пулю в политрука на глазах полицаев и немцев, и у него сразу началась новая жизнь.
Он верно служил новым хозяевам, они ценили его преданность и его ненависть к советской власти, через полгода он стал руководителем группы по борьбе с партизанами.
Предавшись воспоминаниям, он незаметно для себя уснул, уткнувшись в ствол дерева. Во сне он видел Смолова, который, одетый в гимнастёрку и с посиневшим лицом, с шеей, обвитой ремнём, шёл к нему и говорил: «Возмездие, тебя скоро настигнет возмездие…» Кормаков проснулся в холодном поту, начинало уже рассветать, и ему нужно было выбираться из этой области. Вернее всего, ксёндз его узнал, несмотря на прошедшие годы, и уже сообщил куда следует, а попадать в руки сотрудников КГБ СССР ему совершенно не хотелось.
Он побрёл по лесу в сторону дороги, поймал попутную машину и договорился с водителем отвезти его на ж/д станцию. Откуда он поехал к себе домой в Орехово-Зуево с пересадками.
Всю дорогу он думал о сокровищах, спрятанных в винном шкафу, бережно проверял рюкзак, лежащий под нижней полкой, ему не терпелось открыть этот ящик.

Лёва

Лев Соломонович Коганович, уважаемый детский врач, уже заканчивал приём в поликлинике, как к нему подошла женщина, просившая посмотреть больного ребенка.
Несмотря на увещевания медсестры о том, что рабочий день доктора завершился, она прорвалась с ребёнком на руках и бросилась к нему на колени.
Лев её сразу узнал, вдова Езафович, вышедшая удачно замуж за советского майора и недавно родившая ему ребёнка. Мальчик полутора месяцев от роду кашлял и страдал от жара. Мать умоляла спасти её ребенка, и доктор не мог отказать ей в осмотре.
Он осмотрел плачущего ребёнка, послушал его, выписал матери рецепты и строго-настрого наказал прийти показаться ему через пару дней.
Он грустно вздохнул – приём завершился позже положенного, ему хотелось идти домой, где его ждал ужин, приготовленный его матерью, и отец, уже наверняка пришедший с работы.
Несмотря на то, что Соломон Коганович был небогатым портным, сыну он смог дать медицинское образование в Гродненском университете и по-настоящему мог гордиться своим сыном.
Его брат Борис тоже был гордостью семьи – с приходом советской власти он стал студентом медицинского института в Москве и мечтал стать хирургом. К сожалению, в этом году брат писал, что приехать сможет только в августе – он устроился на работу санитаром в морг и хотел немного подзаработать денег.
Наступил май, были слухи о скором нападении немцев, но в тот месяц мало кто в это всё верил.
Через пару дней на одном из приёмов он увидел счастливую и довольную Хаю Юзефович вместе с малышом, которому на фоне приёма выписанных лекарств стало намного легче. Женщина благодарила доктора и сообщила, что уезжает в Москву вместе с майором, ему выдали там квартиру, и буквально через два дня они должны будут ехать туда.
Хая обещала забежать к нему ещё попрощаться в день отъезда и намекнула о каком-то подарке.
Лев вспомнил про семью Хаи – в молодости она ему нравилась, ну как в молодости, в те годы, когда он учился ещё в гимназии, она была, как и сейчас, яркой и привлекательной, её голова была усыпана чёрными вьющимися волосами, всегда хороша и модно одета, несмотря на то что её семья уже тогда не была такой богатой, как раньше.
Как ему рассказывал отец, Езафовичи владели керамическим заводом в их маленьком городе, был у них и старинный большой особняк, который с приходом советской власти превратился в среднюю общеобразовательную школу.
Все это было во времена Российской империи, чёрная полоса наступила для семьи фабриканта в самом начале 20-го века, вроде как в 1910 году – тогда увлекающаяся сеансами спиритизма дочь была найдена повешенной в соседнем лесу, а её совершенно непутёвый братец стал единственным наследником состояния. От горя вскорости скончался отец, его сын совершенно продолжать бизнес не хотел, и уже к середине двадцатых годов фабрика и особняк были проданы на аукционе за долги, и до 1939 года владельцем был некий Мацей Дворжек. Потом от пьянства умер и наследник состояния, оставивший своей жене и малолетней дочери скромный деревянный домик на окраине города, где жила Хая.
Вспомнил он и то, как узнал о смерти матери Хаи, приехав на летние университетские каникулы домой, и об её замужестве за пожилым хирургом Дворкевичем, который годился ей не то что в отцы, а в дедушки.
Лев окончил университет, вернулся в родной город работать педиатром, он продолжал думать о Хае, которая была, к сожалению, замужем. Детей у них с пожилым хирургом не было, и тот после пришествия советской власти умер от обширного мозгового кровоизлияния.
А теперь Хая вышла замуж за лысоватого майора и уезжает с ребёнком в Москву.
Льву лишь оставалось принять нескольких пациентов, и, завершив приём, он отправился домой, где собирался полежать на диване в своей комнате и почитать какую-нибудь книгу.
В свой законный выходной молодой доктор отоспался, позавтракал, обсудил последние новости и сплетни за столом с матерью, как раздался звонок в дверь.
В двери стояла Хая, в руках она держала небольшой винный ящик, она улыбнулась Льву и вручила его ему в руки.
– Возьми это, спасибо тебе за нашего с Николаем сына, я завтра уезжаю, а вещи раздаю, те, которые ещё от отца остались, вот ящик нашла, думаю, тебе понравится, но ключа у меня нет, откроешь.
Лёва покраснел, попытался что-то произнести, его мама Фаина опередила сына:
– Хаечка, проходи, позавтракай с нами.
Хая ничего не ответила, она поцеловала Льва в щёчку и убежала со словами:
– Прощай.
Он так и остался стоять в руках с винным ящичком.
В комнате он смог наконец-то повнимательнее осмотреть шкафчик – небольшого размера, покрытый тёмно-коричневым лаком, перевернув его, он увидел штамп производителя – судя по нему, изделие было изготовлено в 1898 году в Австро-Венгерской империи. Шкафчик был закрыт, осмотрев его, Лев не смог найти ключа, внутри что-то было – при переворачивании шкафа содержимое тряслось и ударялось об стеночки.
Пришедший из лавки отец, услышав про эту историю, сразу оживился, и в его глазах, как Льву показалось, появился мальчишеский интерес.
Соломон принёс из подвала ящик с инструментами и без особого труда, поковыряв в замке отвёрткой, открыл его.
И наконец-то содержимое ящичка предстало перед членами семьи – кусок гранитной плиты, на которой на идише было написано «Шалом», парочка высохших роз, старинные золотые часы на цепочке, горстка золотых императорских рублей и потускневший от времени старинный медный подсвечник.
Отец заключил: «Недурно, хорошо тебя, сын, за врачебную практику отблагодарили, а то все носили тебе в основном продукты».
Лев вспомнил, что действительно население, особенно жители окрестных сел и деревень, приносили доктору продукты в качестве благодарности – даже свинину и сало, которые он всегда обменивал в лавке на рыбу или сладости, так же как и алкоголь, к которому все члены семьи были абсолютно равнодушны.
Матери тоже понравился винный ящичек, она предложила его поместить к Лёве в комнату и поставить на пол в угол.
Содержимое выкидывать не стали, а сложили обратно в шкафчик, который сразу же поместился на выделенное ему в доме место.

Неведомый гость

Ночью Лёва спал очень плохо – ему снился ужасный сон: будто бы он шёл по городу и вела его за руку красивая девушка с рыжими волосами, они шли в сторону той усадьбы, где сейчас располагалась школа, но в сне это была именно усадьба, девушка вела его внутрь, в большую комнату с огромными книжными полками кругом, и в ней девушка встаёт за кафедру и начинает читать какую-то книгу на непонятном языке и превращается в жуткую страшную ведьму, которая начинает его избивать.
Доктор проснулся в пять утра, руки сильно болели, болела грудь и правая скула, дойдя до зеркала, он увидел свежие кровоподтёки. Списав всё это на продолжение сна, он преспокойно заснул.
То, что с появлением в доме этого предмета начались странности, поняли все – повсюду пахло жасмином, хотя в доме его отродясь никогда не держали, периодически по вечерам становилось жутко холодно в гостиной.
Лёва стал плохо спать ночами, ему снились повторяющиеся кошмары, в одну из ночей ему снова приснилась та ведьма, которая отвела во сне его в тот самый дом, и какая-то тень села на него и давила, пытаясь проникнуть внутрь него.
Сомнения развеялись окончательно, когда дома, собираясь на работу, он увидел ту же тень из сна уже в коридоре, которая быстро пробежала мимо него в его комнату.
Во рту появился постоянный тошнотворный металлический привкус. От былого весёлого доктора Когановича не осталось и следа, перед своими маленькими пациентами и их родителями он представал в мятом халате, небритый и с огромными мешками под глазами от недосыпа.
Домой идти совершенно не хотелось – он допоздна сидел на работе в своём кабинете, дремал за столом, домой приходил поздно и просыпался в 5 утра каждый день от жуткого чувства страха и ощущения, что во сне в него кто-то пытается войти – этот сон повторялся ежедневно: удушливая тёмная масса, которая давит его и пытается забраться в нос и в рот, и он пытается сопротивляться этому и кричать, и в этот момент он просыпается.
Родители видели происходящие в нём изменения – мать рекомендовала попросить у новой заведующей поликлиникой Макаровой отпуск и даже предлагала сходить к ней вместе с отцом, по её мнению, сын всецело отдаётся своей работе и от этого устал. В проклятие никто из родителей не верил, как и в то, что в этом виноват шкафчик.
После одной из таких ночей он пришёл на работу, где к нему в кабинет пришла заведующая Анна Макарова, полная женщина неопределённого возраста, и сообщила в ультимативной форме о том, что он идёт на две недели в отпуск.
– Вам нужно отдохнуть, Лев Соломонович, сам не свой ходите, рецепты пишете неправильно, так что съездите куда-нибудь либо просто отдохните дома и отоспитесь, – проговорила она и продолжила: – А вместо вас пусть доктор Габриадзе поработает 2 недели.
Лев не знал, что и подумать, у него не хватало сил даже как-то воспротивиться этому – дома его поджидали те кошмары, из-за которых он чувствовал себя скверно и не мог выспаться.
Он хотел как-то даже отказаться, но Макарова волевым голосом произнесла:
– С сегодняшнего дня в отпуск – и точка, отдохнёте и вернётесь работать, как раз педиатр Княжевич уйдёт в отпуск.
Лев сдал свой халат медсестре и грустно пошёл домой, думал он о Габриадзе – молодом враче, приехавшем сюда в сентябре прошлого года, весельчаке, который очень сокрушался, что у них в поликлинике нет ни одной молодой медсестры, и вспоминавшем свои годы учёбы в Казанском университете.
Вспомнился ему ещё и доктор Княжевич, пожилой врач, заставший ещё времена Российской империи и ностальгировавший по тем старым временам.
Размышления его прервали переживания насчёт очередной ночи, эти кошмары он больше не мог терпеть, и нужно было что-то предпринимать.
Обычно мозг в стрессовой ситуации сам подсказывает решение назревшей проблемы, исключением тут не стал и мозг Льва.
Он вспомнил об однокласснике, после школы окончившем ешиву и посвятившим себя полностью религии, параллельно он работал в городской библиотеке. Иногда он видел его в городе, здоровался, но теперь он точно знал, куда пойдёт в первый день своего отпуска.
Мойша Файнман преспокойно отдыхал на своём рабочем месте в библиотеке, народу было совсем немного, он сидел, откинувшись на спинку стула, и почитывал газету «Правда», когда в читальный зал ворвался его одноклассник, работающий врачом, – Лев Коганович, и по его виду он сразу понял, что дело серьёзное.
После того как Лев выложил Мойше всё то, что накипело, тот понял, что дело серьёзное.
– Диббуком это называется, похоже, у Езафовичей он жил, но они его заключили в этот винный ящик, а ты его открыл – и вот теперь он в тебя проникнуть хочет, пока ты сопротивляешься, но скоро он волю подавит и вселится в тебя… Странно, что Хая тебе ящичек отдала, но, может, она и не знала о диббуке, сам знаешь, семья у них очень странная была – Ривка в лесу повесилась, отец Хаи Авраам всё промотал и оставил семью в нищете. Насколько мне известно, его изгонять нужно, я этим займусь сегодня вечером, а тебе я предлагаю переночевать у меня, всяко безопаснее, чем дома, понимаешь?
Лев согласился, он никогда не верил в мистику и в сверхъестественное, но теперь, когда неизведанное пытается в него проникнуть, ему остаётся только делать то, что ему говорят.
Мойша, взяв ключи, быстро закрыл библиотеку и повесил на дверь табличку «Закрыто», и молодые люди пошли к нему домой.
Жил Мойша в подвале под книжным магазином прямо напротив одноэтажного деревянного здания синагоги, квартира была заставлена книгами, горячей еды в квартире тоже не водилось, Мойша предложил ему отобедать кусочком ржаного хлеба, луком и кусочком сыра, клятвенно пообещав сходить в магазин.
Лева почему-то в квартире друга почувствовал себя в безопасности, аппетит дал о себе знать, он перекусил данными блюдами. Порывшись в шкафу, Мойша нашёл сухое печенье и немного чайной заварки.
После чая с печеньем Файнман побежал в магазин, а Лев остался разглядывать литературу, коей была заставлена вся квартира, – огромное количество книг на польском, русском, немецком, идише.
Вскоре Файнман вернулся из магазина с продуктами, и всю оставшуюся половину дня одноклассники вспоминали школьные годы и общих знакомых.
Мойша постелил Льву на полу, Коганович быстро заснул, но проснулся ночью – в тёмные окна подвала кто-то стучал, на улице завывал сильно ветер, в дверь кто-то стучался, Мойши не было, за дверью стук сменился противным скрежещущим звуком, будто кто-то царапал снаружи дверь, открывать её Лев так и не решился. Прошла будто целая вечность, полная страха, пока с первыми запевшими петухами всё стихло.

Кворум

Утром цадик и десять мужчин, включая Мойшу, повели Лёву в синагогу, один из мужчин нес тот злосчастный винный ящичек. Под сводами старой синагоги наконец-то был совершён обряд – мужчины долго жгли благовония, читали тексты задом наперёд, дули в шофар. Синагогу трясло, как при землетрясении, но в итоге дух был загнан обратно в винный ящичек, который предстояло закопать в землю.
И процессия из мужчин, одетых в религиозные одежды, и Льва выдвинулась на окраину города, где неподалёку от леса шкафчик был погружён в металлическую коробку и закопан глубоко в землю.
Лев избавился от своих ночных кошмаров, он пытался узнать историю семьи Езафовичей, общаясь со старыми слугами, жившими их в доме. По их словам, Ривка увлекалась сеансами спиритизма, и в одну из ночей она призвала в дом нечто страшное, которое разрушило её жизнь, и, по слухам, после её смерти из Минска были приглашены цадики, которые заключили духа в ящичек, и по всей видимости, про него забыли, и он просто был в доме Хаи до момента передачи Когановичу.

После

В конце июня 1941 года Лев Коганович был призван в действующую армию и отбыл на фронт в качестве военного врача, в сентябре того же года, контуженный, после бомбардировки госпиталя и полного разгрома армии, он выбрался к своим родным местам, захваченных немцами. Он ничего не мог узнать про отца и мать, про родственников – немцы их уже вывезли в лагерь вместе с остальными евреями города.
Его приютила семья белорусов, внуков которых он успешно лечил, и уже год с лишним он скрывался в погребе, изредка выбираясь помыться в баню.
Сидя в погребе, он долго думал о своей жизни, вспоминал родных, Хаю, знакомых, одноклассников и родственников, об их судьбах он ничего не знал.
Осенью 1942 года он слышал о партизанах и карательных отрядах, расстреливающих семьи тех, кто укрывает евреев и партизан. В октябре пожилой хозяин дома Георгий с грустью сообщил о том, что их соседей расстреляли каратели.
Лев решил уйти, и ночью он, одетый в потрёпанную военную гимнастерку, накинув сверху рваную фуфайку, отданную ему хозяевами дома, поблагодарив их за всё, скрылся в чаще леса.

Юрий и Лев

Отряду Кормакова в этой экспедиции против партизан не везло, противнику удалось заманить в засаду отряд карателей. Юрий, угрожая членам своей группы расстрелом на месте, заставил их отбиваться, и им удалось вырваться из засады, но их осталось всего трое плюс один тяжелораненый, которого он без сожаления застрелил.
Лев слышал винтовочные выстрелы, взрывы гранат, он спрятался за деревом и интуитивно понял, в какой стороне идёт стрельба, ему оставалось лишь надеяться на партизан, к которым он хотел примкнуть и вместе с ними сражаться.
Он продолжал прятаться в лесу, где был обнаружен остатками группы Кормакова.
Его сразу опознали, один из бойцов группы, белобрысый молодой парень, признал в нём доктора и даже сказал командиру группы о том, что, дескать, он им пригодится. Второй, пожилой хромающий мужик, потребовал у командира группы оставить врача, так как тот им всегда пригодится.
Кормаков не верил своим глазам, найденный в лесу человек в потрёпанной советской гимнастёрке и грязном ватнике, покрытый чёрной густой бородой, по определению являлся евреем, да ещё и красноармейцем-лейтенантом.
Он подумал о своей мечте – о том, как под пытками тот выдаст ему спрятанные богатства, и он сможет наконец-то зажить богатой жизнью и без советской власти.
Ему было абсолютно не жалко потерянных бойцов своей группы, он думал о богатстве и о том, как выслужиться перед немцами, для этой цели он постоянно читал маленькую книжку – самоучитель немецкого – и в свой блокнот заносил новые немецкие слова. Рассказ, услышанный от сельского старосты, о том, как следователь полиции пытал жида, а тот выдал ему клад и разбогател, грел его душу, и он постоянно обновлял его в своей памяти.
Теперь два этих идиота – старик, в прошлом советский старшина Пустовалов, и молодой 17-летний солдат Жолкевич, которого отец сам привёл к немцам служить, требовали от него оставить им доктора.
Кормаков всё уже решил – он отведёт его в соседнее село, сам будет пытать, а потом повесит.
И теперь он грубо тыкал штыком Когановича и приказывал идти вперёд. Им надо было до темноты дойти до села – там были полицейские со старостой и, быть может, немецкий гарнизон, Юрий надеялся, что партизаны не будут их преследовать.
Карателям повезло, в селе находился староста, крупный полицейский участок и даже немецкий взвод вместе с лейтенантом, мотоциклами и бронемашиной. По краю села стояли пулемётные точки.
Без проблем они прошли через посты, разместились в полицейском участке, куда, по словам полицаев, должен с утра приехать следователь, Кормаков на ломаном немецком доложил лейтенанту о разгроме, тот отдал приказ о тревоге, боясь нападения партизан.
Кормаков остался ночью наедине с пленником, отправив полицаев и выживших из отряда спать.
Он с упоением пытал Льва, пока тот не рассказал ему о кладе, закопанном в лесу, каратель записал на клочок бумаги все координаты.
Избитый и измученный Коганович, лёжа на соломе в камере, понимал, что утром его обязательно повесят или расстреляют, единственное, о чём не жалел, так о том, что этот каратель обязательно откроет ящичек и хоть возмездие свершится.
Льву снова не повезло, понеся потери, партизанский отряд решил не преследовать карателей и не нападать на село, где находился большой полицейский участок вместе с немецким взводом.
Утром Льва Когановича просто повесили перед испуганными жителями села, согнанными на площади по этому торжественному случаю. Коганович не выдал под пытками тех людей, которые его укрывали, и, когда накидывали ему верёвку на шею, даже улыбался.

Каратель

Кормаков ехал в поезде, его тревожила мысль о том, что его могли узнать и теперь наверняка ищут, но потом он успокоил себя тем, что документы у него были с собой фальшивые, вот по ним пускай и ищут его. Вообще идея путешествия по Западной Белоруссии для него была довольно рискованная – люди помнили зверства карателей, иногда он читал в газетах или слышал по радио об очередном суде над приспешниками немцев и боялся, что за ним тоже когда-нибудь придут.
Заначка эта была далеко не первая, будучи командиром отряда карателей, он выменивал награбленное на драгоценности и прятал их по лесам, клад Когановича он оставил на потом. Последние пять лет, начиная с 1965 года, он ездил по лесам и искал спрятанные им клады.
Деньги он хранил, избавлялся от драгоценностей постепенно, не делал дорогих покупок, копил на машину, на которую стоял уже несколько лет в очереди.
Ему удалось с приходом советских войск затаиться, он помнил, как бродил в советской военной форме, поил солдат самогоном и расспрашивал про житьё-бытьё, так он и стал вместо Юрия Кормакова – Павлом Семёновым, он нашёл молодого ефрейтора, бывшего детдомовца, и удушил его после полбутыли самогона, сбросил тело в реку и присвоил его документы.
Воевал, демобилизовался, стал шофёром – получил 5 лет назад от автопредприятия квартиру, обставил её – как раз в этом и помогли ему спрятанные заначки – холодильник, телевизор, югославский гарнитур.
И всё равно он всей душой ненавидел советский строй, но был вынужден при нём жить.
Довольный Кормаков – Семёнов зашёл к себе в квартиру, отвёрткой открыл ящик, грязно выругался – богатств там не было, но, как он сам потом подумал, золотые монеты можно неплохо продать, как и золотые старинные часы, подсвечник он отдаст на толкучке за сколько возьмут, ящик он тоже сможет продать.
Неожиданно сильный ледяной ветер разбил окно на кухне, лампочка в коридоре лопнула… диббук вышел на волю.