Рассказ №1 Невидимая голова

Где-то в Тридевятом царстве, среди ровных полей, покрытых хлебами, на одиноком холме стояла старинная усадьба под названием Царские хоромы. Центром усадьбы был белокаменный дворец с фризом, портиком и колоннадой, с куполом, шпилем и всем прочим, что полагается иметь древнему родовому гнезду царствующих особ. К широкой парадной лестнице вела прямая, как стрела, мощённая натуральным камнем аллея, пронизывающая парк насквозь от самых кованых двустворчатых ворот, приржавевших в вечно распахнутом настежь состоянии. Парк имел вид не самый ухоженный и даже ветхий. На аллеях стояли выцветшие скамейки и основательно засиженные голубями мраморные скульптуры в античном стиле. Фонтаны не включались уже лет сто. Столько же не открывались и высокие парадные двери дворца. Да и до того ими пользовались не слишком часто, потому ступени широкой лестницы выглядели ещё бодро, но пыльно. Жизнь во дворец вдыхалась через задний двор, который мало чем отличался от усадьбы средней руки помещика в летах, которые восхищёнными и азартными уже не назовёшь.

Со стороны заходящего солнца, подавляя умиротворяющее стрекотание цикад сельского мира урчанием мотора, шумом трансмиссии и свистом карбоновых лопастей, к Царским хоромам приближался небольшой вертолёт с эмблемой в виде героя, поразившего копьём змия. Описав, в поисках места приземления, широкий полукруг над дворцом, найдя на лугу у речки отмеченную кругом посадочную площадку, винтокрылое чудовище устремилось туда. Голуби, обезумевшие от доселе неслыханного в здешних краях грохота, разом встали на крыло и метались по небу в поисках убежища. Телёнок, привязанный к вбитому на том же лугу колышку, в ужасе пустился в бега. Очертание границ новой «посадочной площадки» проявилось под копытами испуганного теляти ещё до того, как заглох вертолётный двигатель. Юное животное в изнеможении упало, дыша тяжело и часто. Из вертолёта вышел мужчина, одетый в дорогой, из шерсти перуанской ламы, костюм для торжественных приёмов. В тот же миг от речки, нервно бросая удочку, ругаясь и грозя кулаком, к вертолёту решительно двинулся другой мужчина: невысокий, коротконогий, полнеющий, лысеющий, одетый в льняные рубаху и штаны.
– Это ещё что за стрекоза-переросток?! Ты на кой сюда прилетел?! Ты зачем, сукин сын, мне рыбалку попортил?! – яростно кричал мужик на незваного гостя.
– Тихо, тихо, мужик, не бузи! – испуганно попятившись к вертолёту, затараторил незваный гость. – Я к царю вашему. По важному государственному делу!
– Ты из какого королевства явился на своей грохоталке?! Это же чьё перо таких выродков рожает?.. – не унимался мужик.
– Ты что, мужик, очумел? – уже хватаясь за дверную ручку вертолёта, дабы успеть спрятаться от разъярённого «местного», выкрикнул незваный гость. – Уймись ты! Какое, к чёрту, королевство? Я из Москвы! По личному поручению мэра в ваши е-пенаты прилетел. По делу, говорю! Государственной важности!
– Чёртовы гонцы! – с негодованием сказал мужик. – Одни переполохи от вас! Зачем послан, ответствуй?!
– Я, говорю, к царю вашему, Гороху.
– Аз есмь царь Горох! – горделиво ответил «местный».
– Хренасе! Да ну, – почесав затылок, недоверчиво проговорил посол.
– Никитка! – оглянувшись к реке, крикнул царь. – А ну-ка позови палача.
Мальчишка, лет восьми, из-за кустов с любопытством наблюдавший за происходящим, бросил удочку, подтянул штаны и побежал к дворцу.
– Зачем палача? Не надо палача! – примирительно выставив вперёд руки, запричитал гонец. – Слышь, Никитка, не надо никого звать! Я всё понял. Был не прав. Осознал. Каюсь, ваше величество. Приношу свои искренние извинения.
– Никитка, замри, – выкрикнул царь.
Мальчишка остановился, оглянулся, снова подтянул штаны и уселся на пологом склоне, в ожидании новой команды.
– Осознал, говоришь? Раскаялся? – немного поостыв, сказал царь. – Ну, подавай грамоту от князя московского.
Гонец вынул из пластиковой папки письмо в конверте, подал царю.
– Эх, недотёпа, – с негодованием произнёс царь. – Чему вас в княжестве московском учат, олухов? Грамоту царю подаёт, как черпак кухарке, тьфу. Ладно, давай уж, бестолочь.
Царь принял конверт, вынул из него лист мелованной бумаги, пробежал взглядом по машинописным строкам, хмыкнул, свернул и всунул назад, в конверт.
– Никитка! – снова окликнул царь мальчишку.
Тот поднялся на ноги, подтянул штаны. Гонец напрягся.
– Проводи сего сына боярского и кучера его во дворец. Скажи там, чтоб накормили да напоили. Чтоб стрекозе их громыхающей, корму задали по потребности и с октановым числом, предупреди, не плутовать! Сам после вернись, телёнка отсюда уведи: жалко животинку, напугался чуть не до смерти.

Вернувшись с попорченной рыбалки во дворец, отдав по пути несколько распоряжений, поверх льняной рубахи царь накинул на плечи летнюю парчовую мантию, больше похожую на халат, всунул ноги в мягкие тапочки с мордашками котиков.
– Придворный художник прибыл, вашество, – доложил окольничий.
– Пусть войдёт, – сказал царь.
Вошёл худой, высокий, с длинными тёмными вьющимися волосами и кольцом в ухе мужчина, похожий то ли на цыгана, то ли на испанца; в чёрной барханной жилетке поверх чёрной же шёлковой рубахи с запонками, усыпанными мелкими бриллиантами.
– Готов служить, вашество, – сказал он, манерно приклонив голову.
– Желаю знаков и символов, – сказал царь. – Обеспечить в сервизной мне задник с лобным местом. По правую руку от меня пусть будут, ненавязчиво, свежие, хорошо отточенные колы: семь штук, по обыкновенью, а по левую – столярный верстак с тисками. Уловил?
– Уловил, вашество, – снова приклонив голову, ответил художник.
– Ступай. Двадцать минут тебе, надеюсь, хватит?
– Управлюсь раньше, – сообщил художник и удалился.
– Кто у нас нынче по колдовской части при дворе? А то, что-то я давненько с Айти Тырнетовичем не виделся. Жив ли, старый джигит? – спросил царь.
– Жив и в добром здравии, – сообщил окольничий.
– Передайте, что через двадцать минут ожидаю от него устойчивой связи в режиме абсолютного реализма. И чтоб без халтуры! – сказал царь и принялся складывать в гербовую красную папку волшебные карточки.

К приходу царя в сервизной заканчивались последние приготовления. Художник стоял у противоположной от задника стены и что-то высматривал своим творческим взглядом. Отступал ещё на шаг, прицеливался обломком грифеля, возвращался на место и командовал помощнику:
– Верстак на пару сантиметров к центру подвинь, а кол номер шесть чуть выдвини из общего ряда.
– Это что? – подойдя к холсту и ткнув пальцем в гильотину, спросил царь.
– Это в порядке творческой инициативы, вашевство, – ответил художник. – По обычаю составления подобных сюжетов, тройственность положительно влияет на целостность.
– По обычаю здесь я положительно влияю на целостность, – сказал царь. – И голов, – он указал на гильотину, – и… организма в целом, – обойдясь без излишних подробностей, описал собственное видение ситуации он. – Запомни это, инициатор.
Тем не менее, царь подошёл к тому месту, где стоял, нервно прикусив губу, художник. Осмотрев произведение, монарх снова указал на гильотину.
– Вот, напомнил мне о Калиостро. Граф будет тебе благодарен, – сказал он, обращаясь к художнику. – После. Может быть. Он же практикует отделение головы от тела. Ему будет хорошо понятен твой символизм. Оставьте, как есть. А ты ступай, любезный. Будем считать, что с оформлением задника ты справился.
В сервизную вкатили мягкий, чёрной кожи, пятиколёсный трон. Айти Тырнетович, пожилой придворный кудесник высшей категории, всё ещё колдовал над фамильным столовым сервизом. Посредством полусферического амулета на плетёной из золотых нитей верёвке, напряжённого взгляда, едва различимого шёпота и мерных постукиваний пальцами по доске с символами, он поочерёдно приводил каждый предмет в рабочее состояние.
– Всё готово, вашество. Можно начинать, – объявил кудесник и, отступив от царского стола, принялся, не без гордости, любоваться выполненной работой.

Царь потребовал от всех, включая окольничего, покинуть сервизную. Сам уселся в трон и привычным телодвижением подъехал на нём к самой столешнице, вынул из красной гербовой папки и разложил около себя волшебные карточки. После, исходя из известного только ему знания, выбрал одну из десертных тарелок и водрузил её в вертикальном положении на специальную подставку. Вгляделся в дно и негромко произнёс:
– Ну, здравствуй, графушка!
Проявившееся на дне тарелки гордое, холодное, аскетическое лицо с большими проницательными глазами вздрогнуло. Глубокий задумчивый взгляд устремился на царя, будто граф перебирал в памяти, кому именно принадлежит этот знакомый до боли нос картошкой, и этот добрый, почти отеческий, но не предвещающий ничего хорошего взгляд.
– Вашество? – неуверенно произнёс Калиостро. – Какая неожиданность! Надо же. Чем могу служить величайшему из монархов?
– Хочу спросить, любезный граф, знакома ли тебе некая персона по имени Невидимая Рука? – сказал в тарелку царь.
– Я, несомненно, наслышан о ней, вашество, – ответил Калиостро. – Весьма занятный персонаж. С лёгкой завистью наблюдаю за её проделками. Желал бы с ней познакомиться лично, но до сих пор, к сожалению, такой возможностью не располагал. И в былом, и в настоящем, и в грядущем следы этой особы призрачны.
– А я, грешным делом, на тебя подумал, граф. И на твою прекрасную Лоренцу, – сказал царь.
– Мы расстались, вашество, – не без интереса разглядывая задник, на фоне которого восседал царь, ответил Калиостро. – Лоренца покинула меня. Сбежала. Поговаривают, что она сменила имя и занимается теперь легальным банковским делом где-то в пограничье. Не думаю, что Невидимая Рука – это её новый образ. Но не исключаю, что она осведомлена больше моего.
– Как тебе мой новый задник, граф? – спросил царь не без намёка.
– Я успел его оценить, вашество, – ответил Калиостро. – Он прекрасен. Исключительно из любви к высокому изобразительному искусству, я бы рекомендовал вам обраться к Гадкому Утёнку. Злые языки говорят, что он окрасился в чёрный цвет, и водит знакомство с некими загадочными личностями, среди которых, возможно, и искомый персонаж. Но всё нужно проверять, вашенство. Ведь злые языки по бестелесности своей совершенно безответственны.
– Благодарю, граф, – сказал царь, убирая его волшебную карточку со стола.
– Рад был видеть вас, вашество, в добром здравии. Всегда готов служить, – ответил Калиостро и тут же черты его затуманились и исчезли.

Царь водрузил на подставку другую тарелку и позвал:
– Ути-ути-утички!
Черный лебедь на пруду, качавший отражение звезды, встрепенулся, поискал взглядом зовущего. Узнав царя Гороха, сильно удивился внезапности появления монаршей особы. А рассмотрев задник за спиной сюзерена, напрягся, несколько утратив присущую лебединому племени грациозность.
– Вашество! – воскликнул он верноподданнически. – Какой восторг!
– Да ты стал почти ручным, – отметил царь. – Системным – так уж точно.
– Стараюсь, – приклонив гордую свою голову, сказал Гадкий Утёнок.
– Почему же ты теперь так черен, Утя? – поинтересовался царь.
– По рекомендации специалистов сменил имидж, государь. И нисколько о том не жалею. Я повторно обрёл себя. Для себя. И не только. Нынче, вашество, чёрный лебедь – не просто редкая птица, а символ непредсказуемости, внезапности появления чего-то мощного, вероломного.
– Надо же, – хмыкнул царь. – Всегда цветом неожиданности был жёлтый, а теперь вдруг чёрный. Как мир изменился-то…
– Жёлтый? – переспросил Гадкий Утёнок, задумавшись. – Я бы не решился на такой окрас даже за всё золото мира. Странно, но само оно почему-то именно жёлтое. В этом наверняка есть какая-то тонкая философская связь, как мне кажется. Впрочем, к счастью или к сожалению, подобных предложений пока не поступало.
– Злые языки, Утя, поговаривают, что оттого ты стал чёрным, что связался с некой Невидимой Рукой. Так ли это, любезный мой? – спросил царь.
– Врут, вашество. Наговаривают. Кто по незнанию, а кто опорочить желает. Завидуют моей внешности, моей успешности. С особой, вами названной, я лично не знаком, но наслышан о ней немало. Смею вас заверить, вашество, что, со слов тех же специалистов, мы, с упомянутой вами Невидимой Рукой, находимся в незримом символическом противоборстве. Она, якобы, все процессы регулирует пуще, простите за дерзость, монаршей власти, а от моего появления все её старания лопаются, как мыльные пузыри. Чем, я думаю, на самом деле они и являются. Потому мы с ней совершенно несовместимы, государь.
– Ладно, Утя, благодарю тебя, – сказал царь, убирая и его волшебную карточку со стола.
– Рад стараться, вашество! – выкрикнул Гадкий Утёнок, и образ его поглотила набегающая волна.

– Ну, здравствуй, звёздочка моя ясная, – водрузив следующую тарелку на подставку, широко улыбаясь, произнёс царь Горох.
Восхитительно строгой, лаконичной красоты женщина с платиновой королевской короной, вплетённой в пышные, безупречной белизны искрящейся локоны, облачённая в шикарное светло-голубое платье, коротко взглянула на царя. Едва улыбнувшись и сделав лёгкий реверанс, Снежная Королева сказала своим неподражаемо чистым и высоким, схожим со звоном хрусталя голосом:
– Польщена вашим особым вниманием, вашество. Чем могу быть полезной моему сюзерену?
– Скажи-ка, блистательная, что ты слышала о некой особе, осмелившейся покуситься на нашу власть, зовут которую Невидимой Рукой?
– Слышала, государь, – ответила Снежная королева. – Но не много. В наших краях, как я понимаю, ей промышлять совершенно не с руки. В нашем климате без сильной и твёрдой воли централизованной власти, по-матерински заботящейся о своих подданных, просто не выжить. Потому никто в моём королевстве не желает связываться с ветреными, лёгкого поведения девицами. Если вы, государь, судя по вашему великолепному новому заднику, рассчитывали отыскать эту воровку на ледяных просторах севера, то вынуждена вас огорчить.
– Благодарю тебя, несравненная королева, – улыбнувшись, сказал царь, убирая и эту волшебную карточку со стола.
– Рада услужить моему сюзерену, – ответила Снежная королева и тут же обернулась в вихрь, и метелью понеслась по своим владеньям.

Очередная тарелка встала ребром. Лицо следующего персонажа проявилось на дне – будто чёрно-белый снимок на фотобумаге. Царь не торопился говорить с ним, пока лишь наблюдал за подвижными глазами подданного, его рыскающим взглядом, будто он ждёт опасности сразу со всех сторон, за его лысой, как коленка, головой, не знающей покоя. За его остроносым профилем, будто созданным для чеканки монет.
– Вашество! Вы меня испугали, честное слово! – первым заметив пристальный взгляд из ниоткуда, воскликнул Кощей.
– Ну, здравствуй, Кощеюшка, – сказал царь.
– Здравствуйте, вашество, – приклонив голову, ответил тот.
– Жалуются на тебя, мой бессмертный любитель лёгкой наживы. А знаешь за что?
– Ума не приложу, вашество.
– В сопредельном мире внезапно вздорожало именно то, чем наполняется твой знаменитый сундучок: кролики там, птица разная, яйца. Ну, ты, должно быть, в курсе. А с иглами и вовсе нечто невероятно смешное происходит. Тут ещё злые языки говорят, что некие подрядчики развешивают где ни попадя сундучки по деревьям, точь-в-точь такие, как твой, Кощеюшка. Что, мол, это из-за твоих масштабных закупок цены-то на сундучковые наборы и взлетели. Шифруешься, родной, обманки развешиваешь? Смерти боишься? Страшно тебе стало?
– Врут, вашество. Вы же знаете, что злые языки всегда про меня гадости сочиняют. Мол, обираю я их всех. А я всё в кубышку складываю, коплю на чёрный день, чтоб, случись что…
– То что, родной? – вмешался царь.
– Ну, не знаю… По обстоятельствам, вашество.
– Я, значит, собственноручно заборы крашу, всему миру на потеху, а тебе этого обстоятельства мало, выходит? Выделил бы из кубышки своей немного на государственную инфраструктуру.
– Так не могу я, – развёл руками Кощей.
– Это отчего же ты не можешь? – удивился царь. – Аль не для того копил?
– Для того, вашество. Только чёрный лебедь прилетел, знаете ли… кубышка и примёрзла. Она, вроде, есть, а взять из неё не могу.
– А я давеча и с нашим чёрным лебедем, и со Снежной королевой беседовал. Они ни слухом, ни духом про твою кубышку. Или она в другом месте примёрзла?
– В другом, вашество. В самом надёжном… казалось, – поникнув головой, сказал Кощей. – А про сундучковый набор, как вы изволили это назвать, то не виновен я, вашество. И сам по запредельным ценам вынужден был покупать.
– А взгляни-ка, Кощеюшка, какой верстачок я себе добыл. Я же тут ещё столярным ремеслом занялся. Не от безделья, родной, а по нужде. Смотри, какие замечательные тиски у верстачка! Прелесть, а не тиски! Мне твоя жизнь, Кощеюшка, ни к чему. Но до самой иголочки яичко сдавить могу. Тисочками-то.
– Отличный верстак, вашество. Вижу, наш производитель. Очень надёжная и не дорогая вещь. Одобряю приобретение, – сказал Кощей, глядя куда-то вдаль.
– Это и всё, что ты имеешь мне сказать?
– Баба Яга во всём виновата, вашество, – изнывая от ощущения предательства и собственной ничтожности, выдавил из себя Кощей. – Это она, проклятущая, всё устроила.
– Что, милый, она устроила-то? Ты толком говори, – сказал царь, переставляя тарелку с изображением Кощея на другую, золотую подставку.
Кощей тут же поник и закашлялся, как чахоточный.
– Кубышки копишь, а аллергию так не вылечил. Так и чахнешь над златом. Ай-ай-ай, Кощеюшка! Так что, говорить будешь, или как?
– Доложили мне злые языки, кого вы, вашество, ищите. Это она, Яга, управляет Невидимой Рукой, – окончательно сдался Кощей.
– Догадывался я, что у любой руки голова имеется, которая той рукой и управляет, – сказал царь. – Но от Ягуси не то, чтобы не ожидал, а, скорее, не хотел ожидать. Видно, придётся. Ладно, Кощей, работай пока. Позже с тобой поговорим.

Царь водрузил другую тарелку на пьедестал, вгляделся пристально. Бабы Яги не видно. Избушка в пограничье стоит к лесу передом, к нему задом. И тишина, как на кладбище.
– Избушка, повернись к лесу задом, к царству передом, – сказал король.
Избушка пошатнулась, переступила с ноги на ногу, поскрипела несмазанными своими суставами, но так и не повернулась.
– Заклинила, вашество, – выйдя за порог, пояснила Баба Яга. – Отродясь никто её не ворочал, вот и заржавела, куролапая моя. Здравствуй, венценосный мой месяц ясный, добрейший и скромнейший, милостивейший из всех монарх вселенной.
– Лоренца? – спросил царь, наблюдая за реакцией Яги.
Та вздрогнула, услышав имя, но лишь на мгновенье. Вернув непроницаемое выражение, Яга сказала:
– Вы, вашество, меня с кем-то спутали, должно быть.
– Не спутал, – сказал царь. – Шалю просто. Ну, здравствуй, здравствуй, Бабуся Ягуся.
– Всё знаю, вашество, чуфырь-таргет. Всё, о чём знать желаете. Не виноватая я! Вот такой мой ответ. Правила такие, государь. А в правилах так и записано – полная свобода, абсолютная.
– Для кого, милая, свобода и от чего? – хмыкнув, спросил царь.
– Для капитала.
– А он кто такой? – спросил царь.
– Он – чей, вашество, а не кто, – уточнила Яга.
– Как же «чей» может быть свободным, если он кому-то принадлежит?
– Ну, это вопрос философский, – пожав плечами, сказала Яга.
– Ты мне квазифилософией логику не замыливай! – сказал царь, стукнув, в довесок, кулаком по столу. – Что хочешь делай, Ягуша: хоть видимой своей рукой, хоть невидимой, а к первому января чтоб избушка твоя куролапая в сторону царства повёрнута была. Иначе… и тебе, и ей колы заготовлены.
По избушке прошлась мелкая дрожь, зазвенели стекла и чугунки в печи, упал заступ. Яга встала руки в боки, скривила рожу, но помалкивала, зло поглядывая на царский задник.

Царь, не простившись с Ягой, убрал тарелку с подставки. Картинка исчезла.
– Персонаж элитный, её полмира знает. Никуда от неё не денешься, – едва слышно сказал Царь.
После аккуратно сложил оставшиеся волшебные карточки в папку, вынул из неё грамоту московского князя. Ещё раз пробежался взглядам по рядам машинописного текста, хорошенько встряхнул мелованную бумагу. Буквы сорвались со своих мест, покружились, потолкались и заполнили ряды так, как пожелал царь.
Общий смысл царского назидания князю, которое тем же днём улетело вертолётом в Москву, сводился к тому, что ещё при царе Горохе было установлено, что никакая рука не в состоянии сотворить злое дело без участия головы. Что прежде рекомендуется отыскать голову и воздействовать на неё, дабы рука боле не шалила. В сложных случаях, голову следует отлучить от руки наверняка и навечно посредством плахи и топора.

Быстро ли, коротко ли пролетело время, подошёл к концу декабрь. На следующий день, первого января, истекал срок, данный Яге на разворот избушки фасадом к царству. Царь готовился провести личную инспекцию по этому поводу. Однако накануне окольничий доложил о приходе полномочной делегации Учёного совета.
– Пусть войдут, – сказал царь.
– Вашество, – обратился к царю главный астроном. – Учёный совет пришёл к однозначному выводу, что месяц «декабрь» называется таковым исключительно потому, что означает он число «десять». А так как он последний в году, то и месяцев всего должно быть именно десять, а не двенадцать. Учёным советом был проведён глубокий анализ архивных документов, касающихся календаря. Выяснялось, что так и было в допотопные времена. И так было правильно! Пользуясь правом научного закрепления открытий, отныне и впредь Учёный совет единогласно постановил считать, что год делится на десять месяцев по тридцать шесть с половиной дней, в среднем. Посему, новый год, по старому-новому календарю, наступит в ночь с тридцать седьмого декабря на первое марта. Из чего вытекает, что январь и февраль упраздняются, и завтра у нас не первое января, а тридцать второе декабря.
– Куи продест? – выслушав главного астронома, разочаровано вздохнув, произнёс древнюю латинскую мудрость царь. – Ушла от ответа, стерва!