Рассказ №4 ППоследний день декабря

РАССКАЗ
Если командир собирает весь экипаж в кают-компании, то это значит, что он имеет сообщить нечто важное. Поэтому все были серьезны, никто не шутил, не подначивал товарищей.
– Друзья!
Ага! У всех ушки на макушки. Значит, не пропустят ни единого его слова и поэтому всё правильно поймут.
– Я должен сообщить вам пренеприятную новость.
– Мы не получим тринадцатую зарплату?
Нет, всё-таки шутят. Это хорошо! Когда шутят, то верят в успех и готовы к любым трудностям. Это Слава Яковлев. Он любит пошутить. Но не всегда удачно. Но считает себя чуть ли не профессиональным юмористом и постоянно смотрит юмористический канал.
– Нет! Не настолько неприятную. Сегодня у нас по календарю тридцать второе декабря. И ЦУП сообщил, что мы приближаемся к месту, который зовут Сиреновым Туманом.
– Сиреневый, командир, – поправил первый штурман Олег. – Еще мой дед любил напевать: «Сиреневый туман над нами проплывает. Над тамбуром горит прощальная звезда. Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, Что с девушкою я прощаюсь навсегда». Пел он это так часто, что слова этой песни впечатались в мой мозг.
– Я знаю, Олег. Эту песню пел Жан Татлян. Она стала хитом. Но сейчас не об этом. ЦУП называет это Сиреновым Облаком. Значит, так и будем называть. Наверно, у них есть основания для этого. Смертельно опасная зона. Здесь уже погибло несколько кораблей.
– Черная дыра? Или что-то вроде этого? – спросила Екатерина Болтова, врач. Ее в шутку называли «врач-косметолог».
– Может быть, так. А может быть, и нет. Люди буквально сходят с ума, покидают корабль, без скафандра и, конечно, погибают. Так что всё очень серьезно, друзья.
– Какой-то, вероятно, неизвестный нам газ, обладающий наркотическим действием, который способен проникать через обшивку корабля и поражать психику людей, – сказала Екатерина. – И как я понимаю, антидота нет, если даже не знают, что это такое.
– Не знаю. Может быть. Вот у меня в руках инструкция. Скрываем контейнер номер тринадцать. Счастливое число, однако, там защитные балахоны, которые мы надеваем себе на голову. В них мы ничего не будем слышать и видеть. И сидеть будем в балахонах до тех пор, пока не получим приказ снять их.
– Разрешите приступить?
– Сейчас. Но пока… Ваня, Витя, подойдите ко мне!
Подошли.
– Видите ремни? Свяжите крепко мне руки за креслом, ноги и самого привяжите к креслу. Только делайте всё на совесть, чтобы я никак не смог развязать их.
– Зачем это?
– Делайте, как я сказал!
Они привязали его и отошли на свои места. Переглянулись, пожали плечами. Чудит командир.
– ЦУП сообщает, что через пятнадцать минут мы войдем в зону Сиренового Тумана. Всем надеть балахоны и не снимать их, пока не поступит приказ, – отчеканил капитан.
Теперь на всех были черные балахоны, которые закрывали головы и шеи. И они стали похожи на палачей. Не хватало только прорезей для глаз. Но конструкция как раз этого и не предусматривала. Они погрузились в полную темноту. Ничего не видели и не слышали. В прочем, тридцать второго декабря и не могло быть иначе.
Игорь поглядел на экипаж. Все они были надежными товарищами, прекрасными специалистами. Всё нормально. Сейчас начнется.
Сначала он услышал далекую мелодию, как будто где-то там вдали играла одинокая печальная скрипка. Даже не играла, а плакала. Потом женский голос. Это была песня, но слов ее невозможно было разобрать. Отдельные звуки долго тянулись. Как бы на одном дыхании. Корабль начал вибрировать. Голос усиливался. И вибрация стала сильнее. Его потряхивало в кресле. И балахоны на его товарищах тряслись.
Неужели метеоритный дождь? Вот всё пространство заполнили женские голоса, которые тянули прекрасную песню. И опять невозможно было разобрать слов. Но это было что-то очень грустное. Песня обвораживала, заволакивала и уже не думалось ни о чем. Хотелось только одного, чтобы она не заканчивалась. Было такое ощущение, что если песня оборвется, то и жизнь твоя прекратится. Это было неизъяснимое, заполняющее мозг и душу, проникающее в каждую клеточку организма, разносимое кровью по всему телу.
Вибрация между тем стала настолько сильной, что всё его тело тряслось, как в лихорадке, и ребят трясло в креслах и балахоны на них подпрыгивали и слетели бы, если бы не были крепко закреплены завязками липучками. Что они сейчас переживали? Вот всё исчезло: кают-компания, иллюминаторы. Всё заполнил густой туман, настолько густой, что он даже не мог увидеть свои колени. Он покрутил головой. Нет! Ничего не видно. Вскоре туман ожил. Из него стали проступать женские контуры. Они становились всё отчетливее. Он уже мог разглядеть и складки платьев и лица, и прически. Он видел розоватую кожу их рук и лодыжек. Они улыбались, переглядывались, глядели на него, но их взгляды были равнодушны и холодны. Губы их едва заметно шевелились. Он не мог разобрать слов, но понимал, что они зовут его к себе. И даже, наверно, ласково говорят: «Ну, что же ты, дурачок, застыл на месте?»
Вот словно на него брызнули кипятком, он завизжал, дернулся изо всех сил, но ремни оставляли его на месте. Он не мог приблизиться к ним даже на сантиметр. Он устал от своих бесплодных попыток и тело его обмякло. Он прикрыл глаза и попробовал успокоиться.
Сердце его забилось так учащенно, что это испугало его. Он узнал ее. И не мог не узнать. Сначала он узнал ее облик, потом ее лицо, которое проступало из дымки и черты его становились всё отчетливее.
Он прохрипел:
– Наконец-то! Я знал, что встречу тебя.
– Да, – кивнула она. – Ты дал обещание встретиться со мной, и ты исполнил свое обещание. Тогда на моей могилке ты поклялся, что мы встретимся на небесах. И мы встретились на небесах. Ты же этого хотел? Ты мечтал и желал этой встречи. Ничего ты так никогда не желал, как встретиться со мной.
– Да! Когда ты умерла, я тоже хотел умереть, потому что в этом мире не было тебя. И я хотел одного – попасть в тот мир, где ты есть, потому что ты не могла исчезнуть бесследно. Я не умер. Я продолжал жить. Я летал, делал разные дела. Но это не была настоящая жизнь, потому что в ней не было тебя. Тело мое жило, но душа моя умерла.
– Любимый! Рядом с тобой никого не появилось после меня. Но теперь я здесь. Ты слышишь мое дыхание? Ты слышишь, как бьется мое сердце
– Слышу! Слышу! Я слышу только твой голос, твое сердце, твое дыхание. И больше ничего не желаю слышать.
-. Слышишь запах моих волос?
– Слышу! Слышу! Слышу!
– Почему же ты не подойдешь ко мне, не обнимешь меня, не скажешь те единственные слова, которые ты мне когда-то сказал, и мы слились в долгом сладостном поцелуе?
– Иду! Я уже с тобой.
Он дернулся. Что такое? Почему он не может подняться, не может даже пошевелить ни рукой, ни ногой? Он дергался, пока не понял, что не может соединиться с ней, единственной, которая была ему дороже всего, дороже собственной жизни. Нет! Он никак не мог допустить такого. Он должен вырваться из этих тенет.
Он заскрипел зубами, напрягся и дернулся изо всех сил. Он даже слышал, как трещали его руки, но что-то крепкое, непонятное держало его и не пускало, не давало ему пошевелиться. Как будто он превратился в бездушный камень, мертвый и неподвижный, и никаким напряжением он не может сдвинуть себя с места, оторваться и броситься к ней.
– Я не знаю, что со мной и кто меня держит. Но если ты не отпустишь меня, я убью тебя. Поверь, я это сделаю, не колеблясь. Лучше тебе отпустить меня, бездушное чудовище!
Тася манила его.
– Любимый! Почему ты остаешься на месте? Или ты меня не любишь больше? Мое сердце сейчас разорвется от боли.
– Нет, Тася! Я люблю тебя! Я сейчас! Только не уходи! Оставайся на месте! Я приду к тебе!
Он дергался и выл, пока окончательно не обессилел и не понял, что ему не вырваться из этих цепких лап и не соединиться с той, кого он любил больше себя, больше своей жизни и которую он наконец-то обрел в космической дали. Но не для того же, чтобы снова потерять ее. Он завыл, как раненый зверь. Слезы бежали потоком, обжигая его щеки, его шею. Его тело сотрясалось от рыданий. Никогда он так не плакал.
Лицо Таси стало расплываться. Она медленно отдалялась от него. Она еще продолжала говорить, но он уже не слышал ее слов. Это было невыносимо. Только что она стояла рядом, и ему стоило сделать лишь несколько шагов, чтобы соединиться с нею. На этот раз уже навсегда, чтобы никогда не расставаться, чтобы быть целую вечность рядом.
«Да что же это я? Тася! Не уходи!». Это было последнее, о чем он подумал. И потерял сознание.
– Командир! С вами всё в порядке?
В нос ударило нечто острое и противное. Это был нашатырь. Он открыл глаза и увидел женское лицо. Но это была не Тася. Однако лицо было знакомое. Он стал вспоминать, где видел его.
– Где она?
– Кто?
Он похлопал глазами. Повернул голову в одну сторону, потом в другую. Потом опять поглядел на склоненное лицо.
– Вы в порядке? – спросила докторша.
– Да. Всё нормально. Вы до сих пор не развязали меня. Всё уже закончилось. Развяжите меня!
Его развязали. Переглянулись. Он был совершенно седой. Что же он такого увидел? Но спрашивать не стали. Командир не любил, когда задавали лишние вопросы. Захочет, расскажет сам. А если не захочет, значит, им не нужно знать об этом.
– Время ужина, – сказал он. – Что там сегодня нам кок приготовил?
Его вызвал ЦУП. Сказал, что всё прошло нормально. Там не заметили его седины. Или решили, что пока рано расспрашивать.
– Вот что, друзья, – сказал он. – Я тоже был в балахоне.
– Конечно, командир. Разве вы позволили бы себе нарушить инструкцию.
На ужин были макароны по-флотски и компот. Очень вкусно. Кок у них был замечательный. Командир сам его нашел в одном из ресторанов и ни разу не пожалел о своем выборе. Первый тост был за тридцать второе декабря.