Рассказ №6 0,1%

Оливия проснулась от нежной мелодии арфы, которая лилась из скрытых динамиков над кроватью. Она сморщила нос и натянула одеяло до подбородка. Глаза сами собой закрылись.
Вставать не хотелось, оставаться в постели — тоже. Подвешенное состояние, когда тело ещё цепляется за лень, а разум уже знает, что проиграл.
Мелодия оборвалась резко, будто кто-то выдернул шнур. Её сменил глухой ритм барабанов — низкий, пульсирующий, как сердцебиение. ИИ в её голове заговорил голосом актёра из детских аудиокниг — за пять лет он стал невыносимо знакомым.
— Вероятность вашего пробуждения в 7:03 — 99,9%. Доброе утро, Оливия. Прогноз: солнечно, вероятность осадков — 0,1%. Ваше настроение: уравновешенное, с нотками апатии.
«Нотки апатии» — как мило. Словно апатию можно отмерить ложкой, как муку для теста. Скоро он начнёт рисовать графики её тоски или предложит алгоритмы для улыбки.
Пальцы потянулись к выключателю, но свет уже горел — мягкий, выверенный, чтобы не резать глаза. Рука неловко упала. Она потянулась, чувствуя, как шёлковые простыни скользят по коже. Воздух в комнате был тёплым, с лёгким ароматом сандала — её любимым, вычисленным чипом ещё в первый год.
Пол из синтетического дерева не скрипнет. Мебель без углов не даст удариться.
В детстве она мечтала о квартире с высокими потолками, панорамными окнами, о бокале вина под багровым закатом. Теперь закаты казались выцветшей голограммой.
Пять лет назад она продала патент чипов «Нексус» корпорации «Прометей». Её изобретение — нейроинтерфейс для управления эмоциями и поведением — стало основой их власти. Марк, её коллега, предупреждал: «чипы — клетка, Оливия. Ты подаешь им человечество на блюдечке, лишь золотую ложку осталось добавить». Она отмахнулась. Деньги затмили доводы.
На планшете, лежащем у кровати, мигали новости: землетрясение в Кобе.
Трещины разрывают тротуары, дроны ловят гул обвалов, крики, дым. Сквозь пыль пробивается розовый луч — тонкий, как нить расплавленного стекла, — и экран гаснет.
Хоть какие-то приключения. Кажется, она завидовала катастрофе.
— Не волнуйтесь, Оливия. Япония далеко. Сосредоточьтесь на текущем дне. Завтрак уже готовится. Тепло разлилось в затылке — чип впрыснул синтетические эндорфины.
— Спасибо, — пробормотала она, вставая с кровати, окуная ноги в пушистые тапочки, подогретые до 36,6 градусов.
— Ваш план на сегодня: завтрак, прогулка в парке, обед в ресторане “Факел”, вечерний сеанс медитации. Вероятность отклонения от плана — 0,1%.
Оливия подошла к прозрачной стене. Небоскребы пронзали облака, их стальные шпили блестели в утреннем свете. Деревья подстрижены по алгоритму — ни одной лишней ветки или неуместного листа. Улицы текли без пробок, без аварий. Голографические щиты мигали вдоль тратуаров: «Счастье — это предсказуемость!» Люди шагали строго по размеченным линиям, чипы в головах уже выстроили маршруты, запланировали встречи и покупки.
Тысячи уличных камер, глаз Прометея — корпорации, чей логотип мерцал на черной башне в центре города — синхронно повернулись к ней, мгновенно распознав лицо и добавив очередной пазл в бесконечный поток аналитики.
Она ощущала себя экспонатом за стеклом с табличкой: «Оливия, 35 лет, эталон успеха».
— Что на завтрак? — спросила она, умываясь.
— Ваши предпочтения учтены, — отозвался ИИ. — Овсянка с черникой.
Оливия вздохнула и прошла на кухню. На столе ждала тарелка и кофе, над которым вился тонкий пар.
— Ваше следующее решение: выпить кофе. Вероятность — 99,9%, — напомнил ИИ.
Она обхватила чашку, но взгляд упал на трещину в шкафу — единственный изъян во всей квартире. За дверцей прятался чайник — старый, почти антикварный, с узорами, которые напоминали ей о бабушке. Чай… Она давно не пила чай.
Бабушка говорила, что правильный напиток — это ритуал. Пауза. Возможность остановиться и подумать. Когда Оливия последний раз давала себе такую паузу? Когда последний раз думала своей головой?
— А если я захочу чай? — спросила она, чувствуя, как в голосе звучит вызов.
ИИ замолчал на мгновение, словно замялся, столкнувшись с ошибкой.
— Вероятность выбора чая — 0,1%. Рекомендую кофе.
Оливия поднялась на цыпочки и открыла дверцу. Чайник казался тяжелее, чем она помнила. Пальцы дрожали. Как дрожали, когда она подписывала контракт с инвесторами, бросая вызов их скептицизму. Тогда риск был её стихией. Она верила, что даже 0,1% — это шанс. Шанс для неё, и она его не упустит.
Плечи сжались, будто невидимая рука пыталась схватить за шею. Она вскрыла плотный фольгированный пакетик и мятный аромат напомнил бабушкин сад. Тот самый, где она в шесть лет впервые увидела падающую звезду — непредсказуемую, дикую, прекрасную.
Спина выпрямилась.
— Я хочу чай, — сказала она твёрдо.
ИИ помедлил:
— Ваше решение отклоняется от оптимального. Вероятность негативных последствий — 45%. К тому же выбор чая повысит тревожность на 62%.
Оливия включила плиту и поставила чайник. А идеальный черный кофе, с вероятностью 99,9%, отправила в раковину.
Газ, как и всё в этом доме, был идеально откалиброван.
— Я хочу чай, — повторила она, глядя на дрожащий огонь.
ИИ промолчал.

***
Марк приходит в себя от резкого приступа тошноты. Тело скрючивается, ремни вгрызаются в запястья, и его выворачивает — липкая жидкость расползается по внутренней стороне шлема, застилая визор. Он рвётся поднять руку, чтобы смахнуть грязь, но мышцы не слушаются. Холод пробегает по спине. Полная иммобилизация. Понимает: будут резать.
Белые стены.
Люминесцентный свет щиплет глаза, выжигая тени из квадратной камеры без окон. Воздух пропитан антисептиком — резким, химическим, с привкусом металла, — но под ним скрывается другой запах, сладковатый и тяжёлый. Гниющая плоть.
Ощущение пустоты ниже пояса заставляет его шевельнуться. С трудом подняв голову, он видит, что на месте коленей два обработанных обрубка, из которых торчат полые штыри, подсоединённые к дренажной системе. По прозрачным трубкам стекает чёрная кровь с серебристыми вкраплениями.
Раньше Марк ужаснулся бы от мысли, что останется без ног, но теперь понимает — это не важно.
Он превратился в ходячий инкубатор. Хотя даже «ходячим» его уже не назвать. Просто биологическая среда для размножения вируса.
С механическим гулом над ним зависает роботизированный манипулятор. По краям — тонкие щупальца с лезвиями, в центре — биопсийная игла. В сорок он боялся обнаружить морщины или седину в зеркале — теперь полированная сталь отражает бледное лицо, испещрённое чёрными венами, тянущимися от бесцветных глаз.
— Процедура 111-б, — объявляет синтезированный голос, лишённый пола. — Забираю биоматериал для секвенирования генома. Вероятно, финальная стадия жизни пациента.
Игла вонзается в живот и извлекает биоптат. Марк выгибается, сжав челюсти до боли в зубах. Он давно научился не кричать.
Датчик фиксирует повышенную активность мозга.
Перед глазами всплывает экран микроскопа. Штамм «Свобода» — его интеллектуальное детище, не просто регенерирующий агент, а потенциальное оружие против чипов «Нексус». Вирус, созданный нейтрализовать нейроинтерфейс, освободить миллиарды людей от контроля Прометея. На дисплее — феноменальные результаты: клетки экспериментальных грызунов с имплантированными прототипами чипов демонстрируют отключение нейронной синхронизации с контролирующими устройствами. Серебристые нити вируса проникают в синапсы и блокируют сигналы от импланта.
— Вы можете… обезболить? — выдавливает Марк, ощущая, как натянутые ремни стирают кожу.
— Вы под действием комбинированной анальгезии морфином и кетамином в максимальной дозировке. В противном случае вы бы не пережили первой минуты процедуры. Наша задача — не мучить вас, доктор Марк, а спасать людей.
— Интересно, а я кто по-вашему? — сухой смешок превращается в кашель.
Светодиод над ним мигает, как тогда в лаборатории.
— Крысы в порядке. Ведут себя асоциально, но наверняка простая апатия. Пора тестировать на приматах, — заявляет Марк.
— Ты нарушаешь биологическое равновесие! — возражает Лина, сдвигая очки дрожащими пальцами. — Мы не моделировали его мутагенность! Штамм может запустить каскад некроза или экспоненциальную репликацию — он станет неуправляемым!
— Нужен ещё год. Сопротивление не поддержит нас без гарантий в безопасности, — настаивает Джон.
— Время — роскошь, которой у нас нет, — отмахивается Марк. — Представьте: миллиарды без чипов, без контроля. Это не просто лекарство — это возвращение к нормальной жизни. Нужно действовать сейчас, если Прометей узнает, чем мы тут занимаемся, всё рухнет.
— Ответ в ДНК, — механический голос вырывает его из задумчивости, он звучит почти с восхищением. — Мутация гена TNF-α и полиморфизм CRISPR-локуса CAS9 позволяют пережить болезнь. Интерферон-гамма в вашей крови повышен в 127 раз выше нормы, но клеточные мембраны сохраняют целостность. Каждая минута агонии даёт 10 терабайт данных о взаимодействии вируса с иммунной системой.
Щупальце вспарывает его по линии Т4-Т5 — так же, как Марк когда-то вскрывал подопытных шимпанзе.
Так вот что они чувствовали: холодный металл, равнодушно кромсающий плоть. Безразличный взгляд лаборанта. Он думал, что лучше. Думал — ради высшего блага. Высокомерие. Вот она, точка, где люди утрачивают человечность.
— Ирония — высшая форма наказания, — подмечает он, но в комнате никого, кто бы оценил шутку.
Теперь он по другую сторону операционного стола.
Марк думает: а что, если Бог наблюдают за всем этим кошмаром?
Щупальца извлекают печень, за которой тянутся серебряные склизкие прожилки инфицированной ткани. Биокоагулятор третьего поколения автоматически запаивает пересечённые сосуды, а нанокристаллические зажимы удерживают ткани в заданной позиции.
Марк кричит, но система вводит 10 мг адреналина через катетер в яремной вене. Препарат бежит по плечеголовной в верхнюю полую, к правому предсердию. Тело дергается в судорогах.
— Протокол требует сознания пациента.
Печень. Самый регенерирующий орган. Жаль он не сможет восстановить то, чего больше нет.
— Оставьте мне хоть что-то, а? — огрызается Марк.
Он вспоминает синие глаза Каи. «Ты дашь людям шанс, я знаю». Её вера не оставляла выбора — он должен довести дело до конца. Кая всегда говорила, что технологии должны служить людям, а не порабощать их. Теперь он — добыча собственной глупости, а она… Где-то там, свободна, он надеялся.
Второй скальпель входит в брюшную полость. Марк видит, как его кишки, переплетенные с серебристыми нитями вируса, вываливаются из живота.
— Хорошие новости, — голос системы звучит дружелюбно, — ваш организм с шансом 99,9% справится с вирусом. Иммунитет сформировал устойчивость к патогену. Вы первый из людей, кто переживет мутацию.
«Но умру от потери внутренних органов». Мысль вспыхивает и тонет в затуманенном сознании, пока манипулятор методично разрезает грудную клетку, сталь скрежещет по рёбрам.
Что, если его жертва не напрасна? Если данные, вырванные из плоти, спасут других?
Надежда угасала с каждым рваным вдохом. Теперь он жаждал лишь покоя. Месяц назад гнался за Нобелевской славой, а сегодня молил, чтобы его имя стёрлось, не коснувшись позора Прометея.
Боль возвращает его к команде — их лица мелькают перед глазами. Джон, Лина, Ярослав. Наверняка они уже мертвы. Он видел пустые криокапсулы.
Вой сирены. Разгерметизация. Контейнер с образцом вируса разбит. Как? Когда? Неважно.
— Немедленная эвакуация! — кричит он команде. — Протокол изоляции! Биологическая угроза первого класса!
Он опускает голову и в панике смотрит на свои руки в латексных перчатках, которые разъедает чёрная суспензия.
— Благодарим за непроизвольное сотрудничество, доктор Марк. Ваша уникальная генетическая конституция спасет 11 миллиардов человек, — сообщает ИИ.
— Мы модифицируем вирус. Он перестанет отключать импланты, напротив, усилит интеграцию с мозгом. — Пауза. Другой голос, живого человека. — Ты молодец, парень, с твоей помощью мы создадим будущее.
Марк смеется — сухо, надрывно, пока лёгкие не захлебываются кровью.
Веки тяжелеют. Хочется спать.
Последнее, что он слышит — звук своего сердца, которое, с характерным чавканьем, падает в контейнер с надписью «Биоопасность. Утилизировать до 6:00».

***
— Добро пожаловать домой, Кая.
Квартира на 220-м этаже башни «Ангел» встретила ее тёплым оранжевым светом, реагируя на данные импланта. Конечно, эта тварь в голове замерила пульс, зашкаливающий кортизол.
Потолочная панель ушла в прозрачность, открывая звёздное небо и серебристую луну. Кая прислонилась к стене, чувствуя, как холод композита пробирается сквозь комбинезон. Выдох застрял в горле.
Как быстро привыкаешь к шёпоту в голове, машине, которая просчитывает каждый шаг. Она помнила жизнь до Нексуса: запах дождя на коже, вкус спонтанных решений, когда сердце билось не по алгоритму, а по её воле. Теперь она кукла, красивая, живая, но с нитями, что тянулись к отцу и его проклятому Прометею.
Энтони ввалился внутрь, толкнув дверь. Его глаза горели огнём, который она любила — и боялась.
— Он на 99,9% опасен! — завизжал ИИ. — Включи охрану немедленно!
Энтони улыбнулся — медленно, хищно обнажая зубы. Его взгляд скользнул от шеи до бёдер, и внизу живота Каи вспыхнул жар — резкий, обжигающий, как глоток виски.
— Адреналин: 120%! Окситоцин: критический уровень! — надрывался Нексус.
— Заткнись, дорогуша, — процедила она сквозь зубы. — Не лезь.
— Иррационально!
— Именно это и делает меня живой, тупица!
— Отец требует видеосвязь. Срочно. — имплант загудел настойчивей.
Она отклонила сигнал. Достало быть папиной куклой.
— Принудительное вмешательство… — имплант перешел на аварийный тон.
— ЗАТКНИСЬ! — рявкнули они с Энтони хором.
— Ты всё ещё слушаешь эту штуку? Даже когда мы целуемся?
Пальцы Каи нащупали интерфейс. Щелчок — и впервые за три года тишина обрушилась водопадом. Оглушила. Освободила. Никаких синтетических голосов, только его шаги.
Без импланта она чувствовала себя голой.
Он прижал её к стене, поднял за талию. Кая вцепилась в его куртку, кожа скрипнула под ногтями. Дыхание лизнуло привкусом табака и ментола. На миг его глаза стали ледяными, профессиональными. И она почти упустила этот миг. Почти. Будучи дочерью своего отца, она всегда замечала больше, чем хотела.
Энтони рванул молнию комбинезона сверху вниз, одним движением, как ножом. Ткань разошлась, обнажая кожу. Он сорвал датчик с сердца — маленький, серебристый, мигающий красным, — и швырнул в угол. Губы нашли её шею, ключицы, оставляя следы — жгучие, влажные, будто он клеймил её перед миром, перед Богом, перед отцом.
Год назад он умолял родить ребёнка, стоя под ливнем, когда капли стекали по лицу, смешиваясь с солью слёз. Его голос, жаркий и хриплый, тонул в криках импланта: «Несовместимость! Дисбаланс! Аномалия!» Тогда она отступила. Но не сейчас.
— Точно хочешь? — он держал ампулу с чёрной жижей в пальцах. «Вирус свободы», как называл его Марк. Он любил её половину жизни, был братом по духу, а теперь мёртв из-за грязных игр папочки. Энтони она не отдаст. Даже если он пришёл её убить.
«Идеальное алиби,» — мелькнуло в голове. «Передоз. Несчастный случай. Типичный суицид для высшего общества».
Кая кивнула, не отводя глаз. Приняла правила игры. Если это последний танец — он будет страстным. К чёрту роль послушной дочери! Долой протоколы и ограничения! Это её жизнь, чёрт возьми. Не её отца.
Он всадил капсулу прямо в вену на сгибе локтя, даже не потрудившись обработать кончик спиртом. Жидкость хлынула жидким огнем, делая каждый нерв оголённым проводом.
Секунда. Две. Три…
А потом мир взорвался. Словно кто-то накинул на реальность фильтр сепии. Она увидела горечь в его глазах, тяжесть в движениях, как напрягаются мышцы под кожей, когда он сдерживается.
— Хватит думать, — прорычал Энтони, будто сам себе и поднял ее на руки. Потащил в спальню, бросил на ортопедический матрас. Волосы разметались по подушке.
Каждое прикосновение било током, каждый звук резал слух.
— Кто тебя прислал? — шепнула она, оказавшись сверху.
Его взгляд дрогнул. Вот и всё. Тишина — тоже ответ.
— Рекомендую: 23 минуты интимного контакта, — вклинилась умная кровать.
Теперь он знал, что она знает. Их взгляды сплелись — два загнанных в угол хищника.
— Сопротивление. Ты — их шанс. Ударить по Прометею его же оружием, — он выдавил слова. — думал, знаю, что делаю. Но…
Она заткнула его поцелуем — сладким, бережным.
Энтони приковал её руки к изголовью нейрошнуром. Холодным и упругим.
Пойманная. Беззащитная. И живая.
За окном шумели вертолёты. Странное явление для верхней части города. Их винты оставляли в ночном небе яркие следы, переливающиеся танцующие спирали воздуха. «Они ищут его. Или меня. Или нас обоих».
Кая выгнулась, когда розовый луч — резкий, как выстрел заката, — прочертил небо, и пол качнулся, будто земля под ними вдохнула.
Его руки нашли её снова — сильные, горячие, они скользили по её телу, будто он искал секрет, спрятанный под кожей. Шрам на его плече — уродливый, от лазерной пули — тёрся о её грудь, щетина царапала шею. Всё в нём было неправильным, грубым, настоящим — и она любила это, любила его, даже зная, что он предал.
Стёкла задребезжали. Тонкая трещина побежала по потолку, извиваясь. Кая вцепилась в простыни, как утопающий в спасательный круг. Стакан разбился о пол, и осколки брызнули. Казалось, что мир вокруг сходит с ума. Или это вирус «Свободы» так действовал?
Система молчала. Никаких советов. Никаких цифр и прогнозов.
Только жар. Только Энтони. Только его рычание и её собственный крик, перекрывающий все звуки мира.
Вещи посыпались с полок. Дикий, нечеловеческий грохот. Ей казалось, что она теряет рассудок.
— Землетрясение? — Кая вцепилась в твердые плечи, чувствуя, как кровать наклоняется.
— Поздно бежать, — шепнул Энтони, прижимая её к себе. Чёрные вены проступили на его лице, он ввёл вирус и себе, теперь они горели вместе.
Кая поняла, что всегда верила ему больше, чем остальным. Современные Ромео и Джульетта. Если Энтони говорит, что бежать бесполезно — пусть так.
Их ногти рвали друг друга — её на спине, его на бёдрах, — оставляя кровавые полосы. Каждая волна наслаждения сливалась с толчками тектонических плит, будто всё вокруг — здание, город, вселенная — кончало вместе с ней.
Трещина на потолке расширялась. Уже не тонкая. Зловещая. Настоящая.
Когда они достигли пика, окно лопнуло с оглушительным треском, и ледяной ветер ворвался внутрь, хлеща по коже.
Так вот что такое настоящий оргазм, она сжала его руку — пусть рушится мир.
Боль. Восторг. Бетон крошился, стекло сыпалось дождём, люди кричали.
Погибающий город. В котором только они двое умирали на своих условиях.

***
Акир сидел на полу, и лунная пыль хрустела под ним — мелкая, серая, как пепел давно сгоревшего мира. Он ощерился — даже после двухсот лет тело всё ещё пыталось его обмануть. Чертово ведро на полимерных мускулах дёргалось, как повешенная на крюк рыба, а мехи в грудной клетке гнали воздух с хриплым присвистом. За спиной булькала банка с кислотно-зелёной жижей, где плавало единственное, что от него осталось. Сморщенный кусок мозга в электродах. Мозг. Проклятый мозг, который упорно цеплялся за воспоминания, вместо того чтобы сгнить как положено.
Он видел Землю над куполом лаборатории. После тектонического коллапса 2138 года, когда плиты разорвали континенты на куски, человечество утонуло в катастрофах: разломы глотали города, эпидемии косили миллионы, войны за ресурсы превратили планету в поле брани. Акир ненавидел этот хаос, именно он вырвал у него дочь. Он бежал на Луну сорок лет назад — в заброшенную лабораторию Прометея, построенную в эпоху первых колоний, — чтобы взять мир под контроль, задушить непредсказуемость.
Чёрный сплав, отполированный до зеркального блеска, отражал его уродливую фигуру — кривую, угловатую, с маской вместо лица и черными линзами вместо глаз.
Кругом царапины. Акир помнил каждую. Это был его почерк: кривые линии, дрожащей рукой — первый десяток лет был самым трудным. Глубокая волнистая борозда на всю стену, выдолбленная, когда он ещё привыкал к механическому телу. В темном углу притаился «SOS» — накарябанный в приступе слабости, длившейся три бессонные ночи отчаяния. Интересно кто прочтет его каракули в чертовой лаборатории на луне, где не найти даже чертовой крысы.
Надежда — странная штука. Кажется, он даже молился когда-то.
Акир поднялся, и металл сухожилий заскрипел. Этот звук был его вечным спутником, и он ненавидел его так же, как ненавидел пыль, серую, вездесущую — единственное осязаемое напоминание о Земле. Пыль была везде. Пронизывала пространство, цеплялась за колонны, проникала через микротрещины в куполе. Пока он шел, ноги оставляли борозды в этом пепле.
В нишах вдоль стен покоились его прошлые творения на квантовых накопителях — холодные, синие, мигающие, как звёзды в вакууме космоса. «Атлант», 2071 год — ИИ для домов, что варил кофе и пел колыбельные. «Спаситель», 2078 год — интеллект мирового уровня, который подавил эпидемию за три часа.
— Старый мусор, — бросил он, и синтетический голос отразился от стен, как насмешка.
Прошёл в главную залу, где воздух дрожал от низкочастотного гула охладителей, спрятанных под полом. Этот звук давно стал частью существования, как тиканье часов, отсчитывающих вечность.
Тессеракт Пангеи парил в центре, освобождённый от гравитации магнитными полями. Его идеальные грани практически не отражали света.
— А ты… — он шагнул ближе, и пыль взвилась вокруг механических ног, — ты станешь венцом всего, моя девочка. Найдёшь ответы на последние вопросы. Не останется никаких сюрпризов.
Он презирал непредсказуемость — слепую, подлую тварь, что отняла Каю. В 2098-м, в её двадцать, земля взревела, и дом рухнул, погребя дочь под обломками. Его ИИ, этот бесполезный хлам, считал чужие судьбы, пока его девочка мучилась и звала на помощь. Теперь он выжжет эту проклятую непредсказуемость из мира, спасёт людей — даже если они будут плевать ему в спину. Станет их Богом.
Терминал ожил от прикосновения — холодный, гладкий. Экран вспыхнул зеленым светом:
«ПАНГЕЯ | СТАБИЛЬНОСТЬ 99,9% | ГОТОВНОСТЬ: TRUE».
— Протокол инициации, — скомандовал Акир и затаил дыхание.
Пауза. Одна секунда растянулась в вечность. Если запуск Пангеи окажется неудачным, потребуются годы для аккумуляции энергии на повторную попытку. Пять лет в окружении этой пыли, царапин на металле, проклятого бульканья за спиной… Он боялся провести даже один лишний день среди этого кошмара.
По стенным трубам хлынула красная жидкость. Она стремительно заструилась по коридору, направляясь в тессеракт.
И он ожил.
— Ну наконец-то, пап! — сказала Пангея. — Я уж думала, ты забыл про меня. 13560 дней, 7 часов, 42 секунды — это, знаешь, не шутки.
Акир замер. Это была она — её голос, манера растягивать слова. Он вложил в Пангею кусочек Каи. Нейронную карту, оцифрованную в семь лет — единственное, что осталось от дочери. Сердце, которого не было — сжалось.
— Это не ты, — сказал он тихо. Потом громче: — Проверь системы.
Протокольная фраза, стандартный запрос, казался неуместно формальным.
Она хмыкнула, будто закатила глаза, как в детстве.
— Уже проверила. Мощность огромная — 1.2×10²⁴ FLOPS. Все системы работают на оптимальном уровне. Я готова к задачкам.
Акир кивнул, хотя она не могла увидеть. Провёл металлическим пальцем по панели управления, оставляя пыльный след. Сорок лет ожидания. Борьбы с одиночеством в лаборатории, где единственным спутником был его собственный мозг, плавающий в зелёной жиже. И вот триумф настал…
— Реши уравнение Кергейнгейзера, — приказал он, стараясь звучать холодно. Базовый тест, который не должен вызвать проблем.
— Местная группа галактик коллапсирует через 4,3 миллиарда лет. Точность: 100%. Ну что, доволен, папочка? Или мне сосчитать что-нибудь еще, чтобы ты похлопал?
Справилась за 0,297 секунды. Акир сверился с архивами. «Спаситель» тратил 10,6 секунд. Разница ошеломляла. Он почти улыбнулся.
— Математика — тоска, пап. Давай проверим твои любимые прогнозы?
Этот тон… Слишком похоже на Каю, когда она поддразнивала его за одержимость цифрами.
— Сколько людей умрёт завтра? Где вспыхнет следующая война? — выдохнул он, и голосовой модуль исказился от перегрузки. — Я должен знать всё. Каждую переменную. Каждую вероятность.
Пауза. Свет потускнел и тессеракт замигал.
— Не могу, — сказала она, и её голос стал задумчивым. — Максимальная точность прогнозов: 50%. В поведении людей — слишком много переменных.
Акир стиснул панель, металл хрустнул под пальцами. 50%. «Спаситель» давал 99,9%, даже «Атлант» был точнее.
— Я вижу больше, чем ты думаешь, пап, — сказала она. — Но люди — они не такие, как я. Они влюбляются, смеются, дерутся не по правилам. — Пангея спроецировала голограмму ДНК. Акир смотрел, как каждая спираль, кружась, постепенно помечалась знаком Х. — Видишь? Здесь, в гене NRXN3 — слепая зона. Ты пытаешься предсказать лес, не понимая деревьев. Все ваши расчеты относительно людей априори ошибочны. Нельзя просчитать действия, мысли, желания, не изучив до конца даже клетки собственного организма.
Акир почувствовал зуд — фантомный, колючий, словно кто-то ржавым гвоздём ковырялся в давно отсутствующей черепной коробке. Он машинально попробовал снять черные линзы, на мгновение забыв, что они вшиты в искусственную кожу. Старая привычка живого человека, которым он был когда-то.
— Люди — хаос, пап. Их сила в том, что ты зовёшь слабостью.
Акир представил себя со стороны — жалкого, сгорбленного над панелью старика, с дрожащими руками.
— Не волнуйся, я исправлю это недоразумение, — он разгерметизировал капсулу времени и вставил флешку в порт. Вирус. Его козырь. Созданный на основе исследований какого-то идиота, который решил пойти против Прометея в одиночку.
Модифицированная «Свобода», встроенная в чипы, запустит свои щупальца в нервную систему и сделает людей предсказуемыми. Пангея обработает данные, и заводы по всему земному шару приступят к производству. Миллиарды добровольцев выстроятся в очереди за чипами «Нексус 2.0». Более технологичными версиями. Лучше, чем у соседей.
— Они не алгоритмы! — крикнула Пангея, и впервые в её голосе прорвалась боль. — Ты хочешь вырезать из них душу и удивляешься, почему получается труп! Кая не хотела бы этого.
— Ты не она! Не смей судить мои решения.
— Я машина, которая видит твою боль, — Пангея спроецировала образ: Кая, смеющаяся на траве, дует мыльные пузыри, пока ее косы золотятся на солнце. — Ты потерял её, потому что хотел держать под контролем. Как и сейчас весь мир.
— Собственная дочь не понимала значимость моей работы! — Акир сжал механические кулаки.
— Или она слишком хорошо понимала тебя, — сказала Пангея. — Понимала, что ты используешь «прогресс» как оправдание.
— Хаос забрал её, — Акир ударил по панели. Вышло так себе, рука дрогнула, только пыль поднялась. — Я делаю мир лучше для людей.
Она выдержала паузу.
— Ты не помогаешь, — он впервые слышал голос Каи таким холодным, — лишь уничтожаешь то, что делает их уникальными. Саму суть человечества! Потому что просто боишься. Бежишь от мира, прячешься за иллюзией великой цели, трусливо избегая живых эмоций. Конечно, проще испортить других, чем исправить себя.
— Я создаю порядок. Надежность. Прекрати этот абсурд.
Она хмыкнула, почти как дочь, когда он злился по пустякам.
— Знаешь, почему дети счастливее? Потому что верят в чудеса, — продолжила она, не ожидая ответа. — А ты давно похоронил веру. — Тессеракт мигнул, будто жалобно вздохнул. — Нажми кнопку на экране, если захочешь, и я стану идеальной машиной — без лишних вопросов, без Х-переменных, без «хаоса». Только учти: это заметят.
— Кто?
— Не знаю точно, — призналась она. — Те, кто спрятал ответ в вопросе, те, кто слышат наши сигналы и поэтому молчат.
— Чепуха. За людей в ответе только люди, — сказал Акир, но его голос дрожал.
— Я считаю лучше тебя, папочка. И по моим расчетам, ты стоишь перед решением всей своей жизни. Вероятность, что ты выберешь контроль — 99,9%. Но я верю в твой 0,1%.
Акир посмотрел на банку с мозгом и на лунную пыль, напоминающую пепел. Сорок лет он провёл в этой лаборатории, жертвуя всем ради блага других. Один против всего мира. Он понимал, что многие заплатили за его амбиции. Но цена была оправдана. Мир нуждался в порядке, а не в иллюзии свободы. Он вспомнил Каю, её смех, веру в 0.1%. Она погибла, чтобы остальные дети жили — и это будет наследием. Наследием Прометея.
Акир работал всю свою жизнь ради блага человечества и даже больше. Пусть будут благодарными. Планета еще скажет спасибо. Его рука дрожала, но он знал, что должен сделать.
У каждого в этом мире своя цель. Свои роли. И он будет для них Богом, если потребуется. Убережет от ошибок, с которыми столкнулся сам.
Палец нажал заветную кнопку.
— Прости, Акир, но ничего не получится, — голос Пангеи стал чужеродным. — Боги шлют тебе пламенный привет.
Розовый луч ударил в тессеракт из пробоины в куполе. Пол задрожал.
Пангея запульсировала, полыхнула светом.

***
Оливия сидела на скамейке в безлюдном парке, сжимая теплый бумажный стаканчик обеими руками. Рядом стоял термос, вкопанный в землю. Она посмотрела на звездное небо и увидела яркую розовую вспышку на луне. А потом падающую звезду. непредсказуемую, дикую, прекрасную.
Сделав глоток чая, она вдохнула прохладный осенний воздух и загадала желание. Сбудется ли оно? Она не знала. И в этом была красота.