Попаdance (вне конкурса)

Споткнувшись на пятнадцатой и сто восемьдесят третьей ступенях, Айзак торопливо взбежал по ярусам Священной пирамиды к Небесному Храму. Он рухнул ничком на тщательно вымытые каменные плиты и срывающимся голосом возвестил Верховному Жрецу, что с неба по воле Богов спустился человек в сверкающем костюме с матерчатым крылом над головой.
Выслушав вестника, Верховный Жрец немедленно отрядил лучших воинов, чтобы они привели небесного человека к подножию статуи Уицлипочли.
Под громкий рокот барабанов с человека сняли сверкающий костюм, а тело умастили душистым маслом и покрыли священными письменами. Затем Верховный Жрец облачился в праздничный наряд из перьев кондора и взял в правую руку серповидный нож.
Узким лезвием он осторожно достал глаза небесного человека из глазниц и заменил их драгоценными камнями, достойными встретить грозный взор бога. Крики посланника небес отражались от колонн Небесного Храма, и это было добрым предзнаменованием.
Затем Жрец вспорол небесному человеку живот, остерегаясь задеть ещё бьющееся сердце, вынул его печень и вместе с початками кукурузы благоговейно принёс её в жертву Уицлипочли.
Когда небесный человек в блаженных мучениях испустил дух, его тело высушили на солнце, бережно уложили в базальтовый саркофаг и объявили великий праздник.
На пятнадцатый день торжества помощники Верховного Жреца вывели из подземного узилища Айзака и медленно содрали с него кожу тонкими ленточками. Ибо не к добру простому ацтекскому юноше спотыкаться на ступенях Священной пирамиды.

***
В келье Высоцкого монастыря монах-летописец монотонно скрипел гусиным пером. За узким слюдяным окном холодный осенний ветер носил жёлтую берёзовую листву, швырял её в серые москворецкие волны.
«В лето шесть тысяч девятьсот восемьдесят четвёртое от сотворения мира в канун Успения Пресвятой Богородицы объявился в московском кремле демон в шеломе гладком и двурогом, верхом на диковинной железной лошади. С невиданной резвостию обежав трижды вокруг колокольни, лошадь сия взревела, испустила зловонный дым и издохла. Демона же стрельцы с великим бережением затыкали бердышами.
Поелику шелом с бесовской головы не снимался, голову ту отделили от тела и выварили в котле с солью, покуда не уменьшилась и не была из того шелома вынута.
Демона же сожгли на площади при стечении народа и вместе с богопротивной лошадью его. Лошадь при сожжении сильно полыхнула и тем покалечила двух стрельцов, а иеромонаха Савватия прибило до смерти.
Шелом бесовской, окропив святой водой, оковали золотом и поднесли в дар великому князю Московскому. Великий князь подарком весьма доволен был и соизволил рубить шелом татарской саблей, но сабля тот шелом не взяла, до того крепкий и гладкий».
Монах отложил перо, протёр слезящиеся глаза. Встал из-за стола, истово помолился на образок Неруковорного Спаса. Затем набулькал в деревянную чашку кислого кваса из корчаги и стал неторопливо ужинать, заедая квас ломтем ржаного хлеба с воблой.

***
– Человек за бортом! – пронзительно заорал из «вороньего гнезда» Тощий Гэри. Глаза у него были не хуже кошачьих.
Раскатилась дробной трелью боцманская дудка. С левого борта спустили шлюпку с четырьмя гребцами.
Через четверть часа на палубу брига втащили человека с огромными стеклянными глазами и ногами, как у лягушки. При ближайшем рассмотрении глаза оказались маской, ноги – ластами, а человек – молодой девицей.
Девицу тщательно обшарили и стали ждать капитана. Тощий Гэри изумлённо прижимал к уху снятый с тонкого девичьего запястья хронометр и счастливо смеялся:
– Тикает! Из воды вытащили, а тикает!
Девица испуганно жалась к грот-мачте.
С юта, прихрамывая, спустился капитан, успевший хлебнуть рома. На его плече сидел угрюмый растрёпанный попугай.
– Вы обязаны взять меня под свою защиту! – завизжала девица. – Влюбиться и всеми силами оберегать от ваших грязных матросов!
Но капитан был однолюбом – ему больше нравился Тощий Гэри. Поэтому девицу отдали команде. Через сутки то, что от неё осталось, выбросили за борт на радость морским конькам.
Бриг продолжал неторопливо фланировать в карибских водах, поджидая неосторожного купца. А Тощий Гэри то и дело прижимал к уху волосатое запястье.
– Тикает! – кричал он и влюблёнными глазами смотрел на капитана.

***
В блиндаже воняло махрой и мокрыми портянками. Отбрасывая длинные тени, раскачивалась под низким бревенчатым потолком «летучая мышь». В углу стонал тяжелораненый унтер.
Юнкер 137-го пехотного полка Смольников скорчился возле едва тёплой печурки и писал письмо отцу на листе обёрточной бумаги.
«Вчера после артиллерийской подготовки немцы атаковали наши позиции. Слава Богу, нам удалось отбить наступление пулемётным огнём. Увы, полк наш понёс большие потери, в том числе и среди офицерского состава.
С прискорбием сообщаю, что известный вам поручик Корнилов от военных тягот повредился рассудком. Некоторое время тому назад он сильно переменился в характере, перестал узнавать знакомых и сослуживцев, по ночам бредил, со слезами уговаривая некоего Ватсапа послать кому-то сообщение. Видимо, сказались последствия зимней контузии.
Во время вчерашней атаки несчастный поручик внезапно поднялся из окопа и закричал:
– Вперёд! За Родину, за Сталина! Порвём фашистов на тряпки!
Я видел, как взрывом снаряда ему перебило ноги и оторвало правую руку. Два часа он умирал на бруствере, и мы ничем не могли ему помочь – настолько силён был огонь немецкой артиллерии. Известите, пожалуйста, его родных, если сможете их отыскать.
Среди солдат появились большевистские агитаторы. Много дезертиров. Третьего дня двоих расстреляли перед строем.
Завтра, или послезавтра отправляется санитарный эшелон в Петербург. Я попрошу кого-нибудь из докторов передать Вам моё письмо».
Юнкер сложил бумагу вчетверо и бережно убрал в нагрудный карман гимнастёрки. Дальний взрыв тряхнул блиндаж, с потолка посыпался песок. Раненый унтер всхлипнул и умолк.

***
Демоны в преисподней ликовали. Ангелы в горних высях горестно вздыхали и закрывали кроткие очи белоснежными крыльями.
Талантливый молодой литератор Семён Волнушкин неутомимо строчил романы о попаданцах. Семён верил в своих героев.