Рассказ №12 Катенька с человеческим лицом

В тот год я поступила в университет, хоть и с третьего раза. Это неважная, конечно, подробность, но, возможно, расскажет о моём стойком желании учиться, и учиться именно здесь, в Москве. Сама я родом из маленького, провинциального городка, который с трудом можно найти на карте. Но люблю я его нежно, так как провела там безмятежное детство с мамой, папой и младшим братишкой.
Зачислили меня не сразу, а вторым потоком, так что мест к тому моменту в общежитии уже не оказалось. Сказали, ждите, может появятся. А где ждать? Родственников и друзей в Москве нет, надо снимать комнату, но родительских денег – в обрез.

Понедельник

Когда я уже отчаялась найти что-нибудь приличное, увидела на фонарном столбе написанное аккуратным старческим почерком объявление:
«Сдается комната в 2-х комнатной квартире. Девушке без детей и животных. Два месяца оплаты вперед».
И телефон.
Я сорвала объявление и вот так, с бумажкой в руке как со счастливым билетом, пришла по адресу, который хозяйка квартиры сказала по телефону.
Анна Тимофеевна оказалась седовласой, чистенькой и душевной бабушкой. Она обрадовалась мне, так как чуть раньше поселиться у нее хотели и друзья-гастарбайтеры, и женщина с огромной собакой, и семья с двумя детьми. А тут я.
– Проходите, милая Ксения, я уж сто раз пожалела, что дала это объявление – как черт попутал. Жила себе и ничего, – Анна Тимофеевна проводила меня на кухню, усадила и налила чай, поставила розочки с вареньем. – Я живу одна, а квартира двухкомнатная. Раньше в той комнате жила моя дочь с внучкой Лизонькой, но Господь распорядился и забрал обеих к себе.
Я охнула от ужаса. Анна Тимофеевна присела на стул, в глазах слёзы, но продолжила:
– Ничего, ничего, дорогая, это давно было. Сначала Лизонька ушла – тринадцать годков-то всего, а следом и дочь. Не выдержала горя. А я вот, получается, что выдержала – живу, сама не знаю зачем. Десять лет уже комната пустует – мне одиноко, вечером и поговорить не с кем. Дай, думаю, девочку навроде тебя найду, пущай живет. Возьму недорого, и ей хорошо, и мне – лишняя копеечка и компания поговорить.
– Анна Тимофеевна, а почему внучка…
Бабушка утёрла слезы краем передника, махнула рукой и так не ответила:
– Пей, пей чаёк, еще налью.
Комната была убранной – ни пыли, ни лишних вещей, хотя не покидало ощущение, что в ней до сих пор живут. На диванчике, на книжных полках стояли и сидели игрушки, на подоконнике расставлены фиалки в горшочках, а на письменном столе включена лампа – садись и делай уроки.
– Шкаф можно занимать, Анна Тимофеевна? Он пустой?
Бабушка раскрыла створки:
– Весь твой, кроме верхней полки. Я оставила там несколько кофточек моих девочек, всё распрощаться до конца не могу, и коробка с игрушками в самом низу стоит. Если мешает, вытащи, под стол поставь. В шкафу держу, чтоб не пылилась. К себе не беру, потому как, навроде, это их комната – Лизоньки и ее игрушек. Давай-ка я и остальные туда положу.
Анна Тимофеевна собрала с полок и кровати плюшевого мишку, мягкого зайца, куклу с большими зелеными глазами, маленькую фигурку девочки на постаменте, издавшую мелодию шарманки, и положила их в коробку.
Я так устала за последние дни поиска квартиры, что в этот вечер была в постели уже в девять часов, немного почитала и стала засыпать. Сквозь полудрёму слышала, как Анна Тимофеевна шелестит на кухне пакетиками, включает, выключает воду, тихо шуршит тапочками в коридоре… и всё, заснула.

Скрипнул шкаф. Я проснулась, подумала, что, видимо, некрепко закрыт. Хотела опять заснуть, но тишину продолжали беспокоить звуки. В том числе довольно странные. Будто по полу мелко топают маленькие ножки. Звуки то удалялись, то приближались вновь. Может, у бабушки живет дома зверек? Хомяк? Маленькая собачка? Птица? Ножки топали, не останавливаясь – туда-сюда, туда-сюда, и я стала проваливаться в забытье. Утром всё прояснится…
Однако меня вновь будто выкинуло из сна. В животе было неприятно – ощущение, что на меня смотрят. Спать уже не хотелось, но глаза я не открывала. Кто это может быть? Бабуля незаметно вошла и разглядывает меня? Она не в себе от горя? Представляет, что я ее внучка и любуется? А вдруг она сошла с ума, заманила к себе и решила убить? Допустим, ей почему-то показалось, что я виновата в гибели ее девочек.
Стало светло. Я приоткрыла глаза – комнату заливал лунный свет. Напротив что-то или кто-то стоял. Кошка? Ребенок? Кукла?! Я села и посмотрела внимательно. Ну да, та самая кукла из шкафа – стоит, не падает и круглыми глазками будто на меня смотрит. Непонятно, как она здесь очутилась. Кто ее вытащил и поставил на пол? Надо бы убрать в шкаф.
Но не успела я привстать, как кукла подпрыгнула и вдруг оказалась у меня на коленях. И тут же вцепилась мне в волосы.
Я начала ее от себя отдирать, но кукла держала волосы своими крохотными ручками мертвой хваткой. Я дернула со всей силой, и вместе с прядью вырванных волос отбросила в сторону. Кукла ударилась о письменный стол, но тут же вскочила и опять бросилась ко мне. Вцепилась в щиколотки и быстро, как огромный жук, поползла наверх. Ее ручки и ножки на удивление прекрасно сгибались. Я опять попыталась отодрать ее от себя. Встала с дивана, запуталась в сползшем одеяле, упала, но успела отшвырнуть куклу к шкафу. Ударившись о дверцу, она опять вскочила. Я уже держала перед собой подушку и, когда кукла подбежала, прижала ее подушкой к полу. Подождала минуту – кажется, она не двигалась.
– Чертовщина, – сказала я вслух и убрала подушку. Кукла встала на ножки.
Ее лицо как маска покрывала гримаса злобы и ненависти.
– Сегодня ты победила, – тоненьким, детским голоском произнесла она. – Но лучше убирайся отсюда, пока жива.
– Кто ты?
– Кукла. Есть сомнения? Открой шкаф и положи меня в коробку.
Она села на пол и замерла, превратившись в обычную игрушку. Я потрогала ее, кукла завалилась на бок, расставив прямые пластиковые ручки и ножки.
Я открыла шкаф, положила куклу к игрушкам, но, подумав, для верности вытащила коробку и выставила ее в коридор. Закрыла плотно дверь. Я очень надеялась, что завтра всё это либо как-то объяснится, либо окажется ночным наваждением.
До утра я так и не заснула, всё вслушиваясь в звуки и шорохи в коридоре.

Вторник

Утром в квартире было тихо – Анна Тимофеевна либо еще не встала, либо уже куда-то ушла. Коробку с игрушками я вернула в шкаф, чтоб не расстраивать бабушку, быстро позавтракала и отправилась в университет.
Весь день я не могла сосредоточиться, из головы не выходил ночной кошмар. Болели виски и затылок, подташнивало от недосыпа. Но днем всё кажется не таким страшным, как ночью. Подумаешь, кукла. Смешно даже.
Наконец, я решила, что это был сон. Я читала, что некоторые видения порой бывают очень правдоподобны, и грань с реальностью настолько тонка, что люди плохо осознают, спят они или нет. Наверное, сказалось нервное напряжение последних дней.
Вечером, когда мы с Анной Тимофеевной ужинали, договорились, что я буду покупать нам продукты, а она готовить. Потом мы опять пили чай с вареньем.
– Какая красивая кукла в шкафу, – сказала я. – Глаза зеленые, большие. Смотрит как настоящая.
– Правда? – Анна Тимофеевна явно обрадовалась. – Лизонька ее очень любила, прически делала, одежду сама пошила. Бордовое платьишко на кукле – это Лизонька, своими руками. Часто разговаривала с ней, кормила, даже когда уже подросла. «Катенька (куклу Катей зовут) всё понимает, у нее человеческое лицо, и она даже может говорить», – секретничала со мной Лиза. Она ребенок еще была. Тринадцать лет – разве взрослая?
Анна Тимофеевна вздохнула, отпила чай:
– Я потому и храню куклу, будто частичку Лизоньки своей. Иногда причешу ее, поговорю с ней и кажется, что кукла всё понимает, а Лизонька словно радуется этому.
Я хотела предложить бабушке забрать куклу себе, но подумала – для нее, видимо, важно оставить любимую игрушку внучки в детской. Ладно, пускай. В этот раз я так засну, что меня не разбудишь.
Я легла и тут же вспомнила весь ужас прошлой ночи. Такой реальной эта нереальность не была уже давно, может с детских снов. Я услышала, как выключила у себя свет Анна Тимофеевна, как работал у нее телевизор, а потом и он замолчал. Квартира погрузилась в ватную тишину.
Не знаю, сколько прошло времени и успела ли я заснуть, но помню, что очень четко услышала, как в шкафу раздался шорох, скрипнула дверца, и маленькие ножки опять засеменили по комнате. Я открыла глаза. Кукла в лунном свете хаотично бегала по полу, будто осматривала территорию, потом приоткрыла дверь, засеменила по коридору, кухне, в прихожей, и вновь вернулась ко мне. Замерев на несколько секунд, приблизилась и остановилась от меня в полуметре, уставившись большими блестящими глазами.
Я внутренне собралась и приготовилась дать ей отпор, если она решит опять вцепиться мне в волосы. Сначала кукла не двигалась, а затем вдруг мелко затряслась. Будто ее подсоединили к электропроводам. Я прислушалась – она не просто тряслась, она так смеялась. Сначала смех был еле слышен, а затем кукла словно набирала силу, смеялась всё громче и громче. Я встала:
– Довольно! Хватит!
Смех тут же прекратился, а ее маленькие, кукольные ручки начали быстро-быстро телескопически, удлиняться, становиться больше-больше… Я не успела сообразить, как она уже вцепилась мне в шею и начала душить.
Это произошло настолько неожиданно, что я не придумала, как можно было бы защититься. Хватка ее пальцев не уступала силе взрослого человека. Мне стало сложно дышать. Я попыталась расцепить ее руки, но кукла была явно сильнее. Я стала задыхаться, хрипеть, в глазах потемнело, я провалилась в пустоту… и дальше уже ничего не помнила.

Среда

Пришла в себя утром в совершенно разбитом состоянии – не на диване, а на полу, будто съехала с него, или меня стащили. Горло саднило. Я встала, открыла шкаф, вытащила куклу. Кукла как кукла. Может я с ума сошла? Шизофрения? Я бросила куклу на письменный стол, подошла к зеркалу, вмонтированному в дверцу шкафа, стала себя разглядывать. Лицо серое, мешки под глазами, волосы как мочало. Я подняла их, прихватила резинкой и попыталась рассмотреть шею. С обеих сторон заметила несколько пятен, похожих на синяки. Меня реально душили? Но кто? Кукла?! Вот эта пластмассово-резиновая с пустыми глазами?
Я взяла ее в руки – обычные игрушечные ручки, ножки, голова посажена в тельце, легко крутится и, видимо, отрывается. Одной рукой я обхватила ее шейку и попробовала сжать, придушить.
– Ксюшенька, завтрак на столе. А почему ты… так странно держишь Катеньку?
Анна Тимофеевна подошла, забрала куклу, погладила ее по голове, прямым черным волосам, расправила бордовое в клеточку платье, отнесла в шкаф, усадила в коробку.
– Неужто она тебе мешает? – удивленно спросила бабушка, прикрывая дверцу. – Может места из-за игрушек не хватает?
Она знала, что это не так. Вещей из дома я взяла очень мало, и шкаф был почти пуст.
– Нет, конечно, пусть лежит в коробке, места много. Я вытащила ее рассмотреть – вы о ней так душевно говорили.
– Я б ее взяла себе, но… Понимаешь, как бы тебя не испугать… Мне кажется… я надеюсь, вдруг Лизонька или ее душа приходит домой, навещает. Мне так легче думать. Тогда пусть ее любимые вещи и игрушки тут остаются. Хорошо, Ксюшенька?
– Да, конечно, Анна Тимофеевна.
– Мне так спокойнее. Ну пошли завтракать, а то не успеешь на свои уроки.
Вечером я была на тусовке студентов по случаю начала учебного года – мы знакомились друг с другом, было весело. И ночные ужасы опять казались не такими уж и значительными. Возможно, мне бы помог психотерапевт, но денег на такую роскошь не было и пока, увы, не предвиделось.
Какая-то кукла пластмассовая, что она может мне сделать, в конце концов? Может, у меня заболевание какое? Например, я задыхаюсь во сне, а организм придумывает такие видения…
Вернулась домой я поздно и сразу прошла к себе. Как же хотелось спать. Из последних сил стянула джинсы, легла и тут же заснула. Но… ненадолго.
Проснулась от того, что кто-то разговаривает. Всё, мне это надоело! Я сразу встала, пересекла комнату и включила верхний свет. Разговор продолжался, но я не могла понять, откуда он идет. Такое ощущение, будто оставили включённым радио. Первым делом я открыла шкаф, заглянула в коробку – куклы не было. Вот мерзость! Меня всё это стало дико напрягать и раздражать. Я пыталась найти либо источник звуков, либо куклу – металась по комнате, заглядывала под стол, отодвигала диван, смотрела за шторами. Разговор становился громче – будто прибавляли звук радио. Послышался детский смех. Он явно исходил из коридора. Я резко открыла дверь.

Прям передо мной стояла девочка – настоящая, но один в один похожая на куклу. С черными волосами, большими зелеными глазами и в бордовом в клеточку платье. Она взглянула на меня и вновь расхохоталась.
– Какая ты испуганная, гадкая и некрасивая! – сказала девочка и вошла в комнату. Огляделась.
– Расположилась тут как у себя дома. Мама не говорила в детстве – чужое не брать, иначе быть беде?
Она подходила к моим вещам, рассматривала их и брезгливо клала на место: одежду, рюкзак, книги, телефон. Телефон оставила у себя, покрутила в руках:
– Прикольная штучка. Звонит?
– Звонит.
– Звонит… Тупица. Смотри, что такое, когда звонит, придурошная.
Она сунула мне телефон, села на пол, обхватила руками голову и… завизжала. Визг нарастал и по громкости, и частоте, но самое жуткое, что от него будто заразились все гаджеты и техника, которая была в комнате. В моих руках чудовищно громко зазвонил телефон, на комоде включился телевизор, издавая нечто, похожее на пожарную сирену, на столе адским звуком острого по стеклу заверещал ноутбук. Форточка хлопала, дверцы шкафа ходили ходуном, люстра раскачивалась. Всё визжало, орало, звенело и звонило. Я надеялась, что сейчас войдет разбуженная бабушка или хотя бы соседи вызовут полицию, но эта какофония, парализовавшая мой ум, силу, волю, только нарастала и нарастала. Телефон в руке накалился, стал горячим как батарея и вдруг взорвался, оставив ожог на ладони. Одновременно и у меня в голове будто взорвалась какая-то маленькая, огненная бомбочка. Боль была такой пронзительной, горячей, что я застонала. Ноги не держали, я без сил села на пол, пытаясь закрыть руками уши. Звон и хохот соединились в один оглушающий шум – то ли в комнате, то ли уже в моей голове. И он звучал и звучал, пока не наступило утро.

Четверг

Открыв глаза, я увидела доброе лицо Анны Тимофеевны, склонившейся надо мной.
– Детонька, что с тобой? – с сочувствием спросила она. – Ты плохо себя чувствуешь?
Я из последних сил собралась, приподнялась, но тут же уселась обратно на пол:
– Ужасно болит голова… Нестерпимо.
– Бедная моя. Давай вызовем доктора?
– Да нет, наверное, пока не надо. Есть у вас что-нибудь от головы?
– Конечно, я сейчас-сейчас, потерпи, милая.
Ладонь по-прежнему болела, пылала от ожога. Рядом валялся разбитый, оплавленный телефон. Значит весь этот кошмар реален, не могла же я внушить себе ожог или взрыв? Или могла…
Анна Тимофеевна принесла на выбор таблетки, стакан с водой:
– Ты уж не ходи сегодня в этот свой университет. Отдохни дома. Может, ты вчера со своими студентами алкоголь какой некачественный пила, а? Самогон или дешевое что? Вишь, как тебя накрыло-то…

Может, и права Анна Тимофеевна? Да ну нет. Что я пила вчера? Вино только… Настойку какую-то ягодную. Неужели отравилась так, что галлюцинации начались? Головная боль эта… Ерунда! Не пила я вчера много, я вообще не пью – только за компанию. А ожог откуда? Телефон? Там, во время вечеринки что-то случилось, а я и не помню?

Я осталась дома. Голова постепенно прошла. Анна Тимофеевна отпаивала меня бульоном – вкусным, горячим, с вермишелькой. И я уже почти смирилась, что не найду ответа на свои вопросы – может, и правда схожу с ума, но все же решилась спросить:
– Анна Тимофеевна, а вы ночью звуки громкие не слышали?
Бабушка тщательно пережевывала гречку с тефтелькой, поэтому ответила не сразу.
– Этой ночью? Дай-ка припомнить. Ах, да. Машина какая-то кричала – сигнализация, что ль, у ней сработала. И пожарная или скорая еще выла. Точно, было что-то…
– Да, наверное, пожарная или скорая… Анна Тимофеевна, а вы когда-нибудь ночевали в комнате ваших девочек?
– Нет, милая, зачем же. У меня своя есть. Схожу, приберу там, с Катенькой поговорю, будто с внучкой своей, и ухожу. А что? Неужто не нравится тебе там?
Я неопределенно пожала плечами:
– Да нет. Но будто я чужая, мешаю.
Анна Тимофеевна сделалась строгой, даже отстраненной:
– Вот что. Если ты надумаешь съехать, денег не отдам. Так и знай. Я потратила их – памятник заказала девочкам новый, а то у меня всё руки не доходили, и не было денежек. А тут купила красивый, белый, и себе там местечко оставила. Помру же я когда-нибудь. Так что, Ксюшенька, ты либо оставайся, либо не рассчитывай.
Бабушка поджала губы, будто я ее обидела, встала и пошла мыть посуду:
– Да, вот что еще. Я сейчас к подружке в гости поеду. Ужинать одна будешь, не жди меня. И я заночую у нее, а то поздно возвращаться не люблю. У Маруси – подружки – день рождения. Мы сто лет с ней дружим. Посидим допоздна, послетничаем, молодость повспоминаем, мужей наших обсудим. Их хоть и нет давно, а чего ж не поговорить?

Днем позвонили из университета – место в общежитии освобождается. Уже на выходных можно заселяться. Значит еще две ночи пережить и можно съезжать. Я так обрадовалась, и никаких денег не надо.
Я пошла почитала, поспала, поужинала. Решила душ принять – бабушки нет, можно стоять под горячей водой сколько хочешь. Или даже ванну набрать. Уж и не помню, когда в последний раз в ванне сидела – в детстве, наверное.
Налила воду, сделала из шампуня пенку, залезла. Полежала. Вспомнила, как играла маленькая. Ушла с головой под воду – раз, два, три… хотела подольше посчитать, побить свои детские рекорды, кажется, чуть ли не до 20 доходила, не помнила точно.
Но показалось, что в квартире что-то происходит – шум какой-то. Не вылезая из ванны, приоткрыла дверь – никого:
– Кто здесь?
Молчание. Видимо, от страха и нервов мне уже кажется всё подряд.
Прикрыла дверь, включила воду – подбавить горяченькой. Задержала воздух, опустила голову под воду, начала считать про себя – раз, два, три, четыре…
Неожиданно сверху легла какая-то тяжесть и начала меня придавливать, топить – вниз, еще глубже-глубже. Я попыталась вырваться, высвободиться, но будто попала в ловушку, голову держали и не давали вздохнуть. Я задыхалась, захлёбывалась, но когда мне показалось, что уже всё, ни сил, ни воздуха не осталось, резко рванула головой и оказалась на свободе. Я жадно глотала воздух, часто дыша, руками протирала от пены и воды глаза. Наконец, осмотрелась. Единственно, что увидела – как закрылась дверь в ванной комнате. На раковине стояла детская заводная игрушка из коробки – под заунывную мелодию шарманки вокруг себя крутилась на постаменте маленькая девочка с сачком для бабочек. Будто хотела их поймать. Или отогнать.
Я выскочила из ванны, набросила полотенце и выбежала в коридор. Там никого не было. В комнате – никого. Кукла Катя валялась, как обычная пластиковая игрушка в шкафу. Я ее схватила, покрутила в руках. Мне показалось, что ее платье и волосы мокрые, но я могла и не заметить, как сама только что их намочила. Я бросила куклу обратно в коробку, закрыла дверцу шкафа.

Потом решила – раз мне предстоит здесь еще провести пару ночей, буду защищаться. Я придвинула к шкафу тяжеленное кресло – вплотную. Диван тоже придвинула – к креслу. Всё. Теперь-то ни кукла, ни девочка-подросток, ни – кто там у них еще есть – сдвинуть это изнутри точно не смогут.
Вечером я почитала, сделала некоторые записи для завтрашних занятий. Выключила настольную лампу, легла. Полежала в темноте. Страшно. Включила лампу – спать лучше с ночником.
Все равно не спалось. Я прислушивалась к возможным звукам, шорохам в комнате, коридоре, на кухне. Вроде тихо. Полежала еще. Со светом спать сложно. Закрылась одеялом с головой и запела сама себе колыбельную – мне мама в детстве ее напевала. Аа-аа-аа-а, аа-аа-аа-а… такая простая, чистая, сонная мелодия.
Сначала мне показалось, что кто-то будто подпевает. Я прислушалась. Тихо. Я запела снова – и вновь будто вторым голосом поют. Я откинула одеяло, огляделась. На письменном столе сидела кукла, повернувшись ко мне лицом, и напевала колыбельную. Краем глаза я заметила шевеление слева – на комоде сидела точно такая же кукла и тоже стала напевать колыбельную. На подоконнике – еще одна. Точно такая же! И все они пели «аа-аа-аа-а»… На шкафу тоже. Прям рядом со мной, на кресле, придвинутом к шкафу, подхватила мелодию еще одна кукла. Сколько их! Откуда?!
Колыбельную пел хор детских голосов. Причем не в унисон, а каждая на свой ритм, манер – «аа, аа-аа-аа-а»…
Я вскочила, какофония звуков остановилась, но все куклы как и я – встали. Я сделала шаг, и все они как по команде, по-игрушачьи расставляя пластиковые ручки и ножки, стали приближаться ко мне. Сколько их? Восемь? Десять? Пятнадцать?
Я схватила одеяло и будто с лассо начала раскручиваться на месте, очерчивая вокруг себя круг, чтоб не дать им приблизиться. Я кружилась и кружилась. Куклы стояли поодаль, опасаясь быть сбитыми. Чтоб не упасть, в какой-то момент я прикрыла глаза и кружилась с одеялом в руке, напевая «аа-аа-аа-а!» Когда открыла, в комнате уже никого не было.
– Я уеду от вас в субботу, – крикнула в пустоту. – Отстаньте от меня все! Чёртова кукла! Куклы! Или кто там еще?
Разозлившись, я отодвинула диван, кресло, открыла шкаф. В коробке лежала кукла Катя, завалившись на бок.
– Отстань, слышишь? – сказала я ей и закрыла шкаф. Мебель расставила по местам – она явно не помогала.
Я забрала свою подушку с простыней и ушла спать в комнату Анны Тимофеевны. У ее кровати на тумбочке стояла та самая заводная игрушечка на постаменте, которая продолжала крутиться вокруг себя под заунывную музыку-шарманку. Совсем как я недавно с одеялом в руке… Она знала заранее, что я буду так делать? Или я подсознательно повторила за игрушкой ее движения?
Дождавшись, когда девочка с сачком остановится, я сунула ее под подушку и крепко заснула.

Пятница

Встала пораньше, пока не вернулась Анна Тимофеевна, убрала постель, ушла в университет. Там подтвердили – в выходные можно занимать комнату в общежитии. Неужели этот кошмар закончится. Одна ночь и всё.
За ужином я рассказала о своих планах Анне Тимофеевне.
– Мне дали комнату, завтра я переезжаю. Деньги оставьте себе, конечно.
– Так живи еще два месяца, Ксюшенька, раз уплатила-то.
– Мне… я… мне оттуда проще на занятия добираться. А вы себе еще кого-нибудь найдете. Может, даже покрепче кого, парня, например…
Анна Тимофеевна с удивлением на меня посмотрела, махнула рукой:
– Нет-нет, ну ты скажешь, Ксюшенька. Уж лучше одной.

Перед сном я собрала свои вещи, учебники, записи, чтоб утром побыстрее съехать. Оставила включенной настольную лампу и легла на диван. Опять не спалось. Я вспоминала прошлый день – кто меня топил? Откуда такое количество кукол? Я ворочалась сбоку на бок, прислушивалась к звукам, потом решила лучше думать о завтрашнем дне и о переезде в надежде, что испытания уже закончились. Тем более она (или они) в курсе, что я съезжаю. На этом ведь всё?
Не знаю, сколько я спала. Мне показалось, минут десять, не больше. А может и пару часов. Провалилась, времени не чувствуя.
Проснулась не от звуков или пристального взгляда. Я просто почувствовала опасность – подвело живот, слегка затошнило и меня будто окунули в слабость. Слабость пробиралась в каждую клеточку, парализовала тело и как помпой продолжала нагнетать в меня страх. Я попыталась уговорить себя, что страшнее уже ничего не придумать, но сама себе не верила. Тогда я открыла глаза. И сразу отпрянула от края дивана. Рядом, почти касаясь моего лица, стояла кукла, с интересом разглядывая меня и чуть улыбаясь.
– Проснулась, – сказала она. – Знаешь, почему я всегда жду, когда ты проснёшься? Нет? Ведь с тобой легче расправиться, когда ты спишь. Ну? Не сообразишь? Потому что, когда ты спишь, похожа на куклу. А своих я не трогаю.
Она отошла на середину комнаты, начала раскачиваться и расти, становится больше, больше…
– Послушай, – я села. – Что тебе от меня надо? Я завтра уеду, и ты больше никогда меня не увидишь. Извини, что заняла твою комнату. А теперь уходи, дай спокойно доспать… Что ты делаешь, к чему это представление?!
Кукла дождалась, пока стала ростом со взрослого человека и глухо сказала:
– Я буду тебя убивать, глупышка, – в руках у нее блеснул металлический предмет. – А ты можешь петь свою дурацкую песенку! Она мне понравилась.
Нож! У нее в руках был кухонный нож для разделки мяса – большой, острый. Она двинулась в мою сторону. Я вскочила с ногами на диван, схватила подушку:
– Зачем? Какой в этом смысл?! Зачем тебе меня убивать?
Кукла продолжала медленно приближаться и уже поднимала руку с ножом:
– Чтобы жить, конечно. Ты чего такая тупая? Я живу так. Я единственная из всего этого пустого, пластикового и плюшевого мира, кто научился быть человеком. Почти человеком. Мне хватает. Лиза, ее мама… потом еще пара жиличек, и вот ты.
Она приблизилась, оказавшись с меня ростом, рассмеялась и прошептала:
– Аллилуйя бабуле, Анне Тимофеевне! Благодаря ее любви и живу.

Я набросилась первая на нее с подушкой, и нож вспорол это перьевое брюхо. Пока она высвобождала его, я спрыгнула с дивана и побежала в сторону двери. Неожиданно она оказалась там раньше меня, улыбаясь и готовая к нападению. Я схватила стул и запустила в нее, но стул только ударился о дверь – куклы там уже не было. Тут же я ощутила дыхание – она стояла совсем близко, сзади меня. Шестым чувством я поняла, куда придется удар, присела, нож разрезал пустое пространство над моей головой. Я перекатилась на сторону и опять метнулась к двери. Схватила поваленный стул за ножку, встала и стала искать ее. Комната была пуста.
– Где ты?! – крикнула я. – Где?!
Со стулом в руках я металась по комнате в поисках куклы, но ее нигде не было.
Неожиданно неведомая сила повалила меня вниз. Кукла прыгнула сверху.
Мы вцепились друг в друга, пытаясь побороть, перекатываясь по полу. Когда ее голова оказалась где-то на уровне моей грудной клетки, я схватила ее обеими руками, ногами обвила за туловище, и со всей силы потянула, выкручивая – голову вверх, остальное – вниз.
– Ты же обычная кукла, – проговорила я сквозь зубы. – У тебя голова должна отрываться.
Я повернула ее голову в другую сторону и из последних сил дернула еще раз. Туловище ее обмякло, прижав меня своей тяжестью. В руках осталась голова со злобной гримасой на лице. Я с отвращением отбросила ее в сторону, и в этот миг ощутила пронзительную боль в боку, меж ребер. Потом где-то в области живота, потом еще, еще и еще. Еще и еще…

Я умерла и видела уже со стороны. Анна Тимофеевна, оставив моё тело и нож, бросилась к Кате, которая на глазах сжималась, скукоживалась и становилась обычной игрушкой: голова на резиновой шее валялась отдельно, пластиковое тельце было в крови – в моей крови. Анна Тимофеевна, ахая и охая, подхватила обе части и ловко приделала голову обратно.
– Катенька, – позвала она куклу, поглаживая по голове. – Как ты себя чувствуешь, милая моя?
Кукла медленно подняла ручку, прохрипев:
– Уже лучше. Давай быстрее!
Комната была забрызгана кровью, мое тело изуродовано ножом. Перья носились, танцуя в безумной метели и ложились белыми снежинками на темно-красные лужи и ручейки.
– Умерла? – спросила Анна Тимофеевна, наклонившись над моим телом.
Она принялась шептать и напевать мотивы, похожие на шаманские и даже будто танцевать вокруг моего тела. Потом положила его на диван. Принесла ведра, тряпки, довольно быстро отмыла комнату, собрала перья. Я же всматривалась в свое бывшее тело – удивительно, но никаких ран на нем уже не было. Будто человек сам по себе умер и всё. Даже одежда чистая.
Анна Тимофеевна села на кресло.
– Устала жуть. Утром вызову «Скорую», увезут. Тромб оторвался, вот и весь диагноз.
– Теперь можно? – спросила кукла.
– Давай, – махнула рукой Анна Тимофеевна.
Она встала, взяла Катю на руки и посмотрела на меня, хотя я была почти уверена, что невидима. Кого, как, каким образом она видела то, что осталось от меня после смерти.
– Иди сюда, Ксюша, в мою Катеньку, а то жизнь скоро совсем у нее закончится. С тобой вместе мы еще лет десять точно протянем.
Анна Тимофеевна смотрела на меня, не отрываясь. Не моргая, не проронив больше ни слова. Минуту, другую…
Мне стало очень жарко, потом внезапно холодно, затрясло как в лихорадке… И я начала медленно перетекать в куклу, пока не поместилась в ней полностью, совсем.

Теперь я – Катенька, любимая игрушка Анны Тимофеевны, еще со времен ее детства. У моей хозяйки никогда не было семьи, детей, хоть и живет она уже лет двести. Я – единственная близкая для нее душа. И единственная в мире кукла, которая может быть человеком.
Ведь что самое главное в этом мире? Две вещи: жизнь и общение. Каждый – каждый! – хочет жить и всегда ищет с кем поговорить. Даже если на первый взгляд кажется, что это невозможно.