Рассказ №21 Не творец

Баба Галя немного опоздала с уборкой, она была на подмене и работы было больше обычного. Старика из палаты уже унесли, запах мочи и лекарств еще витал в воздухе. Первым делом она всегда открывала окно, но в этот раз почему-то начала с кровати: грязное пожелтевшее белье положила в общий мешок, привычным движением скатала полосатый матрас вокруг уставшей подушки. На кровати лежал листок бумаги, выдранный с какого-то журнала, без картинок и кроссвордов. Баба Галя взяла его, чтобы скинуть в мусорное ведро, но в окно неожиданно постучали. Она охнула, перекрестилась и грозно махнула толстыми руками, от кого-то защищаясь.
– Ну, что ты будешь с ними делать, – буркнула она без злобы, ведь это был совсем обычный звук, а испугал ее довольно сильно.
На облупленном карнизе примостилась пара голубей, которые рассматривали ее, то одним, то другим глазом, неторопливо поворачивая глупые головы. Обычно птицы суетливо топчутся и машут крыльями, пытаясь усидеть на скользкой поверхности, эти же сидели уверенно и спокойно. Только когда старая рама с надрывом открылась, голуби взлетели, но лишь для того чтобы перелететь на соседний карниз – там, где лежали коматозники – пациенты, подключенные к аппаратам искусственного дыхания.
Баба Галя тяжело вздохнула вспомнив, что ей и там еще сегодня убирать. Смятая бумажка полетела в ведро, и никто так и не узнал, что перед смертью написал на листке безобидный старик. А текст был довольно странным, без конца и начала, скорее просто ускользающая мысль, записанная впопыхах на чём попало:
«- Ты невнимательный, а значит не имеешь права жить. Гнить, да сможешь, само собой, но жить, чувствуя в руке время, я тебе не дам. Куда же стрелял я прошлый раз: в живот или в грудь?
Хотелось крикнуть по громче, да какая к черту разница, но художник, не глядя в мою сторону, непостижимо быстро вытащил пистолет и стрельнул так, что пуля прожужжала возле моего лица. Я вздохнул, и что-то шлепнулось на пол. Из уха полилась густая кровь, заливая отстрелянную мочку. Я закричал от неожиданности, а боль медленно расползалась по всему лицу, вызывая нервный тик.
– Ты невнимательный и это большой грех, – вздохнул художник, выстрелив второй раз.
– Живот, – прошептал я побелевшими губами.
– Верно, – ответил он, пряча пистолет, – из тебя еще что-то может получится.
Я бы ответил, но упал.»
1.
Был жаркий и душный день, когда даже осы, не дававшие нормально искупаться, поутихли и куда-то исчезли, оставив приезжих людей лишь наедине с палящим солнцем.
Марк лихо выскочил из машины, а ребята все продолжали смеяться над шутками Андрея. Больше всех смеялась Оля и это Марку не нравилось. Точнее Оля то ему нравилась, а то что смеется она над шутками Андрея – нет.
Его телефон выпал из сумки, и сзади опять рассмеялись.
– Так тебя ждать или нет? – крикнул Андрей, но Марк уже замер, смотря только на свой телефон. С ним такое случалось, не раз и не два, он даже где-то читал, что такая задумчивость вообще свойственна творческим людям. Если только он творческий, а не тормоз какой-то. В этом у него были сомнения.
– Марк, ну что? – водитель нетерпеливо крикнул, а Оля заявила, что на этой жаре умрет от жажды.
На панели телефона выскочило письмо от дяди Марка, которое он получил вчера поздно вечером: «Племяш, давай на чистоту – тебе никогда не стать великим. Мазать кое-как кисточкой ты можешь. Но я тебе говорил еще на уроках графики: чтобы ты не спешил, чтобы заглядывал в тематику предмета глубже. Художник ищет вдохновение вокруг, но сила рождается внутри. А у тебя ее нет. Не знаю, чего ты так уперся, пошел бы, как и все, работать вольным художником. Умение продавать свои картины даже важнее, чем их рисовать. Вас и так слишком много, для такого цифрового мира, как этот. Ну, да ладно. То, что упорный, то что ищешь что-то в себе, тоже не плохо. Но, тебе уже 25, и ты без работы. Помни об этом!»
Марк обернулся, чтобы махнуть ребятам в машине, но ее уже и след простыл. Кстати, звука мотора он так и не услышал. Значит его задумчивость была более сильная, чем он предполагал? Или это все-таки тупеж? Всегда найдется гаденький голосок в голове, который шепнет такую мысль. Марк вздохнул, поднял телефон, смахнул с него песок и прокрутил вниз – дядя отправил вчера еще одно сообщение.
«Я тебе уже ничем не помогу, но если ты поспешишь, то сможешь застать на вилле моего старого друга. Характер у него вредный, но мозги он тебе вправить сможет. Поверь, я тоже когда-то был тюхтей.»
Марк опять вздохнул и погасил экран телефона. Да, дядя был прямолинеен, как и всегда. Он поднял глаза, открыл старую калитку, обвитую плющом и вышел на лужайку перед виллой. Невольно вздохнул еще раз – тюхтя такую красоту точно не смог бы приобрести. В свое время, его дядя довольно быстро завязал с живописью и стал продавать чужие картины. На этом и сколотил состояние, а самое главное – получил свободу делать и жить, как он сам хочет. Вилла не была большой, нет, но в ней чувствовался стиль и настроение, которое давало умиротворение и спокойствие. Архитектор смог умело спрятать за камнями, забором и редкими деревьями прекрасное жилище, которое не сразу раскрывало свои секреты. К примеру, внутри оно всегда казалось больше, чем снаружи. А то, что за самим зданием пряталась винтовая лесенка, которая вела к уединённому пляжу, знали даже не все родственники и дядины гости. Он любил, не то чтобы секретничать, но отпускать тайны в свободное плавание, спокойно уступая дорогу слухам и досужим сплетням. Что-то там говорили и про этого странного друга, но Марк тогда не особо прислушивался, пытаясь подчинить себе карандаш и бумагу. Выходило плохо. То есть, в его голове все складывалось хорошо, и казалось, как только грифель коснется бумаги то на ней, появятся легкие и уверенные линии. Но, нет. Марк убирал руку и видел опять хаос и неопрятность. Переходы были жалкими, штриховка невыразительна, а общей картины обычно не получалось. Марк переворачивал лист, отдавая должное труду и терпению, но вот тут рука замирала подольше, уже боясь просто нагадить. Марк терпеливо ждал прихода музы и опять пробовал что-то нарисовать, как обычно юнец пробует повторить первый поцелуй – уже без неудачного стука зубами и неуверенного поворота головы. До языка дело даже и не дошло, а смотрелось все-равно нелепо. Именно тогда Марк и стал так тяжело вздыхать, опуская глаза и, тем самым, показывая свою неуверенность окружающим. Девочки, как и картины, такого не любят. Нет, даже больше – не понимают, а потому игнорируют. Оля, например, на виллу дядину обратила внимание, и глаза ее задержались, цепко разглядывая, то что скрыто за зеленью. Это Марк заметил. И Оля заметила, что он заметил. Но, глаза не опустила, смотря на него с немым вопросом:
«Конечно-же это не твое, но ты же тоже сможешь так? Ну, скажи, что сможешь? Обмани меня, в конце концов.»
Марк вздохнул и, по привычке, опустил глаза. Машина уехала, а он зашел внутрь. Старый друг дяди стоял возле одной из картин в холле здания. Холл был сделан очень удачно: с виду небольшой, но сверху опускался мягкий, естественный свет, стены легко расходились к полу, объем воздуха значительно увеличивался, создавая эффект амфоры. Черт, дядя умел делать все хорошо, к чему только не прикасался.
– Тебе нравится эта картина? – спросил друг так, словно они давно и близко были знакомы.
Марк честно ответил:
– Нет, она странная.
Гость внимательно посмотрел на него. Оттопыренные уши его горели огнем, видимо гость уже успел выпить вина из дядиных запасов, бутылки которого по давно заведенной традиции были обильно расставлены по всей вилле. Дядя часто называл их «последними островками радости».
– Вот именно, в этом и есть вся прелесть. Странное цепляет, создавая возможность появления заинтересованности. Вот, ты только одним глазком взглянул на эту мазню и пошел дальше, а потом, не зная даже почему, вернулся. Твои ноги развернулись и принесли тебя обратно, а глаза сами еще раз посмотрели. Мозг не успел дать никакой оценки этому поступку, ведь он давно раздал функции автономного существования твоему телу. Согласись, что для того чтобы дышать нам приказ головы не нужен – тело само с этим прекрасно справляется. Или, что ноги нужно переставлять только так, а не иначе. Скажу тебе больше, но это сугубо мое мнение, наш мозг – откровенный лентяй. А тело – молодец. Так вот: ноги принесли, глаза посмотрели, и только потом наша голова начинает махать, словно говоря – да-да, что-то в этом есть. Такой вот, безусловный рефлекс. А после мозг начинает разбираться, почему так произошло? А разбираться не нужно, для нас первой реакции вполне достаточно. Внимание картина уже привлекла, а дальше только мастерство художника играет хоть какую-то роль. Что скажешь о мастерстве?
Марк по привычке вздохнул. Ему абсолютно было все равно, что гость думает о картине, или что он сам думает. Но, он пришел сюда, чтобы чему-то научиться и послезавтра, боже мой уже так скоро, сдавать экзамен в художественной школе. На него запрещалось приносить готовую работу. Те, кто принимал экзамен абсолютно ничего не знали о учениках, все судьи были приглашенными, так сказать, со стороны. Так вот, эти художники хотели посмотреть на технику вживую. И даже не на технику, а на характер будущих мастеров холста и красок. На экзамене давалось конкретное задание, например, нарисовать какую-то эмоцию, и для этого отводилось всего несколько минут. Такой подход диктовало и время: в современных условиях нельзя рисовать часами или целыми днями. Общий контур, показывающий эмоцию, цепляющий, если хотите заживо, должен прорисовываться сразу. А все остальное…, впрочем, я об этом уже говорилось.
Марк опять посмотрел на картину. Двое мужчин в старых нарядах, с застывшими лицами мертвецов, тащили на своих плечах еще двоих. У одного из них были костыли и сзади всего этого безобразия торчал какой-то непонятный хвост: то ли гусеницы, то ли червя. На вкус Марка – откровенная гадость, не заслуживающая внимания. В одном гость был прав – что-то в картине цепляло, ноги поворачивались и глаза смотрели, быстрее чем голова давала оценку. И на второй взгляд лица людей выглядели гадко – в утопленных глазницах не было искр живых глаз. Один из мужчин был в старом камзоле восемнадцатого века и в парике, другой – абсолютно лысый. Это те, кто были наверху. Те, кто несли на себе странных мертвяков, стонали и выглядели не лучше жаждущих вечного покоя.
– Франсиско де Гойя. 77 Каприкорс, – сказал гость, – «Унос в ортосе». Неплохая вещь, со скрытым смыслом. Хотя мне его «Великаны» больше нравятся. В них хоть жизнь еще теплится, а эти полудохлые какие-то. Что темные лорды, что и их гончие.
Марк посмотрел на гостя и почему-то вздрогнул. Видимо, так тени легли, но только что живое и подвижное лицо гостя стало таким же бледным, как и на картине у великого художника. Марк готов был поклясться, что если в эту же секунду на гостя напялить парик и камзол, то он и мог быть бы этим персонажем де Гойа. Как это часто бывает со страхами, стоило несколько раз моргнуть и отвернуться на миг, и гнетущая картинка развеялась. Загорелое и морщинистое лицо итальянца, пусть и не молодое, не стало выглядеть мертвее.
– Да, что-то в этом есть, – выдавил Марк, но гость его уже не слушал, идя дальше по холлу и что-то бубня себе под нос. Марку пришлось догонять странного незнакомца и тащить свою сумку. Марку показалось, что гость был именно итальянцем – он много и быстро говорил, сам был маленького роста, но имел подвижное тело. Маленькие ножки, одетые в элегантные летние брюки и смешные туфли с большими каблуками, передвигались по паркету быстро и уверенно.
– Однако, хватит суеты и лекций, – гость остановился неожиданно, и задумавшийся Марк уткнулся в его спину.
– Извините, – сказал парень скривившись.
– Что-то не так? – уточнил гость, а в глазах его вспыхнули озорные огоньки.
– Нет-нет. Просто я устал что-то.
– А, это все отговорки. Давай, идем рисовать.
Они зашли вдвоем в следующий зал, где дядя иногда придавался старому вожделению. Тут было все, что нужно художнику: несколько пустых холстов стояло, повернутых под разными углами, видимо для того, чтобы ловить естественный свет в любое время. Отдельно, на длинном узком столе, лежали краски и тюбики, шпатели и кисточки.
– Более чем достаточно, – сказал Марк.
– В этом я с тобой согласен. Но, только в этом. И вообще, с тобой безумно скучно. Каждый раз одно и тоже. Я уже уставать стал.
Марк не стал комментировать странные слова гостя, больше стараясь разобраться в своих ощущениях. Чем же таким противным пало от гостя? Запах не был сильным, но был чем-то знакомым и неприятным. Сладковатым. А что до реплик гостя, то дядя довольно четко обрисовал его характер.
– Переживем, – сказал Марк, взяв кисточку и садясь к ближайшему мольберту.
– В этом я не уверен, ну да ладно. Ну, вина то я точно должен успеть выпить, – гость порылся за портьерой, уверенно достал и положил на старинный деревянный столик какой-то пистоль и рядом поставил открытую бутылку вина. Бокал конечно-же нашелся – дядя редко отказывал себе в удовольствии выпить. А вот наличие оружия, хоть и старого, немного смутило юношу.
– Мы его будем рисовать? – спросил Марк, указывая на оружие.
– Нет, из него мы будем стрелять. И хватит пустых реплик. Нарисуй-ка мне мертвую птицу.
Марк на минуту задумался и приступил к работе. Эта форма у него хорошо получалась – беспомощные перья, повернутая на бок голова, чуть приоткрытый клюв и пустой взгляд.
– Ну-ка, ну-ка, – гость поставил бокал и, взяв в руки пистолет, подошел к холсту.
Марку стало не по себе, уж больно ловко его учитель держал оружие.
– Я только начал, еще нужно детали прорисовать.
– Надо же, даже черви получились, – сказал гость и ткнул стволом прямо в набросок.
Марк опять ощутил возле себя тот же запах, чем-то неуловимо похожий на призрака. Ведь это слово переводилось, как «западающий в память». Тоже было и с этим запахом. Где же он мог его раньше чувствовать? На полотне, только что нарисованной смерти, действительно ползали черви. Будто птица не только что умерла, а уже перешла к стадии разложения.
– Это не я, – тихо сказал Марк.
– Ага. А что я? – также тихо ответил гость, – Хорошо. Очень хорошо.
Черви выглядели, как живые. Честно говоря, они получились лучше всего остального на картине.
– А теперь, оживи эту птицу, – не то попросил, не то приказал его странный учитель.
Он уже отошел от полотна и спокойно налил себе еще вина.
– Это как? – не понял Марк.
– Это так, – сказал гость, допил бокал и выстрелил в молодого человека.
Марк не поверил в то, что произошло. В животе неожиданно сделалось больно, словно он морского ежа проглотил.
– Зачем вы так?
Говорить стало сложно, молодой человек запыхтел и согнулся. Марк пытался что-то вспомнить о порохе и принципе заряда такого старого пистолета, но кисточка и краски вывалились из его руки и он, сам того не хотя, встал на колени.
Гость подбежал к нему, краснея от напряжения.
– Зачем? – прохрипел Марк.
– А как, по-твоему, я должен поступить? Смотреть спокойно на это убожество! Ты даже червей толком не мог изобразить, мне все время приходилось тебя подталкивать.
Гость выбросил ненужный пистоль и щелкнул два раза сухими, длинными пальцами.
Что-то странное происходило с телом. При первом щелчке итальянца боль сама-собой прошла, при втором, наоборот, резко усилилась, и футболка на Марке пропиталась кровью. Марк зачем-то посмотрел на картину – в этот раз черви выглядели размазанными и неубедительными. Глаз же птицы, повернутый к смотрящему, налился красным.
– Хорошо-хорошо, – выдавил из себя юноша, – я все исправлю.
– Конечно исправишь, – сказал гость, поставил бокал, и походкой победителя прошел на балкон.
Марк хотел спросить, куда он ушел, но тело свело от боли. Он кашлянул несколько раз, почувствовав, что металлический шарик ворочается в его животе.
2.
Выйти на балкон оказалось не просто, боль не хотела отпускать. Марк повернул витиеватую ручку окровавленной рукой и с третьей попытки толкнул дверь. Его рука оставила багровый след на полупрозрачном стекле. Балкон у дяди был просторный, он давал возможность рассмотреть весь пляж с высоты второго этажа и имел ряд преимуществ: был всегда тенист и обвит мягким плющом. Итальянца, или кто он там был, на балконе не было. Возле самых перил примостился невысокий стеклянный столик, на котором стояла чашка остывшего кофе. Рядом лежали приборы и тосты с маслом. Шаркая по старой плитке, Марк сделал несколько шагов к перилам. В голове парня помутилось: то ли от свежего воздуха, то ли от раны. Он упал неаккуратно, раскинув руки и перевернув столик. Кофе пахнуло какой-то едкой плесенью, однако этот запах привел парня в чувство. Марк сел прямо на пол, поднял футболку и увидел среди крови, как дробинка блеснула металлическим блеском. Он громко задышал, от чего шарик, то показывалась, то скрывалась от него в живой плоти.
– Двум смертям не бывать, – Марк подхватил бутербродный нож и ковырнул себя, прикрыв глаза. Он не был храбрецом или каким-то спецназовцем, да вряд ли смог бы объяснить, почему делает именно так.
– Агов, – кто-то крикнул снизу, да так, что зубы Марка скрипнули от неожиданности. Мышцы живота сжался и удаленный шарик покатился по полу, как вырванный гнилой зуб. Глаза юноши широко раскрылись, он запоздало подумал, что шарик мог погрузиться достаточно глубоко, тогда он умер бы прямо здесь, либо от заражения, либо от потери крови. Марк потуже завязал футболку, не зная поможет это. Запал храбрости быстро подходил к концу.
– А-гов, ты сволочь! Вот как рисовать нужно, – уставший голос внизу нервно засмеялся.
Марк наклонился, увидев чью-то спину на пляже и, потеряв сознание, упал вперед прямо на песок. Миллиарды песчинок залепили глухую пощёчину, показав звезды перед уставшими глазами. Постанывая, он выпрямился. Всего пару капелек крови упало на песок. Марк неуверенно пошел вперед. Ноги стали заплетаться, и он упал второй раз.
– Ты такой предсказуемый, – сказал его убийца. Оказывается, итальянец все это время стоял в тени балкона, и только теперь спокойно вышел к своей жертве.
Парень с трудом повернул свое лицо.
– Что вы хотите от меня?
– Что вы хотите от меня? Что вы хотите от меня? – покривлялся дядин друг.
Марк протянул руку и коснулся сидящей впереди спины. Тело неизвестного неожиданно упало на бок. Кряхтя Марк стал на колени и подполз поближе:
– Не может быть!
Безвольное тело имело такое же лицо, как и у Марка. Собственно говоря, и одежда у них была одинаковая, и рост, и сложение. Только его копия уже не дышала. А его голубые глаза смотрели просто в пустоту.
– Неужели ты нашел себя? – продолжал издеваться старый друг дяди, прыгая перед ним с ноги на ногу, словно дрянной мальчишка из подворотни.
Марк, держась за рану, продолжал отуплено сидеть возле своей копии. Смотреть на нее было страшно, на итальянца – противно, а на палящее солнце – уже просто невозможно.
– Перестаньте, мне тяжело сейчас.
– О вы, цепные мудрецы, мне внятна ваша речь. Восстанут эти мертвецы, а нас покосит меч, – не унимался учитель, вспоминая чьи-то паскудные стишки.
– Перестаньте! – Марк крикнул, и рана от крика стала кровить.
– Это я тебе еще свои любимые не читал! Вот послушай: «По-прежнему тих одинокий дворец, в нем трое, в нем трое всего: печальный король и убитый певец и дикая песня его.» Каково? Тут прямо про нас поэт написал. Ну, если тебя и его считать единым козлом отпущения, а я уже, так и быть, буду королем! Нет, я буду творцом всего нового и прогрессивного. Я буду стоять на заре жизни и протягивать руки изумленному Адаму и рожденной в боли Еве. Смотри, они только что сбежали из Эдемова сада. Эге-гей, – весело крикнул итальянец и скорчил очередную рожицу солнцу.
– Пе-ре-станьте! – кровь закапала на песок, словно из неприкрытого крана.
– Конечно-конечно, – итальянец остановился, присев возле раненого, и причесывая назад свои черные вспотевшие волосы, – да, и дикая песня твоя. Довольно паршивая, не находишь?
– Что мне сделать, чтобы вы прекратили?
– Малыш, ты порядком надоел мне. Вынужден заявить тебе, что ты откровенная бездарность, не имеющая, ни чувства юмора, ни характера! Но мы живем в жестоком мире и мне наплевать на твою боль – мне нужен результат. В конце концов, ты или научишься рисовать, или сдохнешь на этом солнце окончательно.
– Когда вы отстанете от меня наконец? – губы Марка пересохли и не слушались его, – Что мне нужно делать?
Ответ был прост:
– Учись выживать и учись рисовать. Для тебя эти понятия равносильны.
Учитель встал, его коленные чашечки хрустнули, по-свойски схватил за шиворот труп, так похожий на Марка, и потащил его вперед.
– Конечно, де Гоей тебе не стать, – голос итальянца напрягся, ведь тащить тело было довольно сложно, – но рисовать сносно ты обязан. Иначе, тебе просто никто не поверит и не купит твои картины. Хуже всего – ты сам себе, не поверишь. А это уже – смертный приговор, как для художника, так и для простого обывателя.
От жары Марку стало совсем плохо. Сил не осталось, и он присел на место своей копии, выгнув усталую спину. Итальянец упорно продолжал тянуть тело за собой, и Марк наконец понял куда. С балкона он видел только пляж и море, однако справа, метров через сто пляж заканчивался, оттесненный в воду огромным откосом, закрывающим от посторонних взглядов этот райский уголок. Там, среди вялой растительности клубились осы, те самые несносные твари, не дающие покоя всему побережью. Старый дядин друг все тянул и тянул тело, пока от откоса не поднялся ему на встречу целый рой. Миллионы темных жужжащих точек затмили собой солнце. Итальянец упорно шел вперед, покрытый осами, вместе с трупом. Глаза Марка устало закрылись.
3.
– Марк, ну что? – водитель нетерпеливо крикнул, а Оля сказала, что сейчас умрет от жажды.
Марк тупо глазел на выпавший из сумки телефон.
«Племяш, давай на чистоту – тебе никогда не стать великим» – опять писал ему дядя.
Марк зло пнул телефон и повернулся к ребятам:
– Езжайте, я тут все равно задержусь.
Оля посмотрел на него как-то странно, а Андрей с Вадимом перестали смеяться:
– Ты уверен? Может, поедешь с нами? Ну, его, ту учебу.
Не в чем не виноватый телефон ударился о забор и заснул. Марк помнил слова о старом друге с вредным характером.
– Мне нужно встретить кое-кого. А вы езжайте к морю. Там хорошо, наверное.
– Ну, смотри, как знаешь, – Андрей рванул с места и маленький джип исчез в облаках поднявшейся пыли.
Марк не стал подымать вещи, памятуя, что не задержится здесь.
Старый друг дяди стоял там же, возле одной из картин в холле здания. Выглядел он уставшим, однако от прописанной роли и не думал отходить:
– Тебе нравится эта картина? – спросил он довольно непринужденно, словно с Марком они были давно знакомы.
– Вы издеваетесь надо мной? Мы уже обсуждали эту картину и рисовали вместе мертвую птицу.
Итальянец подошел к нему, стукая своими каблучками и посмотрел на него снизу-вверх:
– Ну, и как? У нас получилось?
– Да нет, конечно! Зачем было рисовать этих червей? Зачем было стрелять в меня?
– Да-да, действительно, зачем? Может в этом есть хоть какой-то смысл?
– Хватит говорить загадками и пялиться на эту дрянь! – Марк махнул рукой и «Унос в ортосе» закачался.
– Тихо-тихо, – итальянец аккуратно поправил покосившуюся картину, нежно провел рукой по странному человеку в парике, уверенно сидящему на плечах бедняги.
– Сумасшедший дом, – Марк злобно скрипнул зубами, прошел мимо старого друга и открыл ближайшую к себе дверь, снова оказавшись в дядиной мастерской. Ему хотелось разорвать этот глупый и порочный круг, да и посмотреть, не остался ли он там – на пляже.
На всех полотнах, расставленных в мастерской, были нарисованы мертвые птицы. Они были разными: с раскрытыми крыльями и со свернутой шеей, были и просто шокирующе разорванные на куски. Ни одна из них не имела ничего общего с попытками Марка. Он пошел дальше, втянув голову в плечи. Эти картины напомнили ему поход в музей вместе с родителями в глубоком детстве. Ему там было откровенно скучно и маленький Мак, улизнув от родителей, забежал в зал с чучелами животных. Их там было много, и все они смотрели на него осуждающе, своими бездумными, стеклянными глазами. Мальчик знал, что все они мертвые, но чувствовал, что попал в какое-то жуткое и странное место замершей плоти. Животные были мертвы, в этом мальчик не сомневался, но он чувствовал, слышал тоненькие голоски, доносящиеся из этих чучел. Голоски просили о помощи. Мальчик кричал, мальчику было плохо. Когда его нашли родители, под плачущим мальчиком набежала целая лужа. Он не знал, не смог объяснить тогда свое поведение. Но точно знал, в животных еще теплится какая-то память, закованная в переделанные, законсервированные тела. Это было хуже смерти – вечная тюрьма напоказ любопытным посетителям. Вечное ничто. После этого случая Марк замкнулся в себе и единственными его друзьями стали книги и рисунки.
Как к воротам рая, рука парня потянулась к балконным дверям. За стеклом было море и настоящая свобода. Дверь рассохлась и открылась далеко не сразу. Итальянец успел войти в мастерскую вслед за ним.
– Как видишь, мой друг, без тебя у меня мало, что получается.
Дверь наконец поддалась, и Марк пулей выскочил на свежий воздух. Пробежаться до перил толком не получилось, так как пол балкона был устелен знакомыми металлическими шариками и некоторые из них были окровавленные. Это была его кровь, в этом юноша не сомневался. И количество таких шариков его сильно озадачило – их было слишком много. Юноша нервно замахал руками, пытаясь сохранить равновесие, потерпел неудачу и упал гулко на пол. Тело его покатилось вперед, он суматошно заработал ногами и руками, чувствуя себя отбивной на сковородке.
– От судьбы не уйдешь, молодой человек, – сказал итальянец, аккуратно идя за ним по полу и умело раздвигая шарики ногами, – тебе суждено умирать еще– хочешь ты этого или нет. Но, рисовать при этом ты не научишься, и все будет повторяться снова.
– Врете вы все! – прокричал Марк, вскочил, упал, опять вскочил и побежал неуклюже к перилам балкона. На этот раз столик он обошел и просто нырнул за перила, уже зная, что худо-бедно переживет падение на песок.
– Агов, – кто-то крикнул рядом, – а-гов!
Марк встал и увидел, впереди на песке, свою уставшую, согнувшуюся спину. Он подошел, хватаясь то за бок, то за голову, ведь приземление не было таким уж удачным.
Наклоненная спина неожиданно развернулась, и Марк увидел себя, опустошённого и изможденного, с разорванным брюхом. Тот Марк, сидящий на песке, засунул свои руки в разодранную брюшную полость и стал выкладывать длинные ленты окровавленных кишок прямо на песок.
– Агов, ты сволочь, вот так рисовать нужно! – сказал он остолбеневшему Марку и нервно засмеялся.
Длинные нити кишок, пропитанные песком, были больше всего похожи на расползающиеся спагетти в томатном соусе. Не сразу, но они легли в определенный рисунок. Да, это было не идеально, но крылья и повернутую голову мертвой птицы, Марк узнал.
– Ты все-таки стал учиться, мой мальчик, – сказал подходящий учитель. Он спокойно спустился по винтовой лестнице, спрятанной в тени балкона и обвитой сочной зеленью, – Я несказанно рад этому.
Марк развернулся и ударил итальянца кулаком по лицу, да так что коротышка беззвучно упал на песок.
– Я могу тебе чем-то помочь? – спросил он сидящего Марка, даже боясь притрагиваться с шевелившимся еще кишкам.
– Уходи, – прошептали обветренные губы раненного и глаза его навсегда закрылись.
Марк повернулся было к балкону, но винтовая лестница куда-то исчезла. Он бессмысленно водил руками по голому камню, прикидывая сможет ли подняться наверх самостоятельно.
– Да, чтоб вы все, – поняв всю несостоятельность своей затеи, он развернулся и побежал по пляжу. Склон напротив загудел, и злобные осы вновь стали подыматься в воздух. Юноша запоздало вспомнил о них, развернулся и побежал в открытое море. Насекомые, словно пули, нещадно летали над ним, заставляя пригибаться все больше. Итальянец позади него беззвучно встал и снова потащил труп с кишками наружу к гудящему склону, выполняя свою, непостижимую и ужасную миссию. Осы стали кусать Марка всерьез, и он нырнул с головой в соленную воду. Кислорода в легких оставалось мало, и он услышал:
– Марк, ну что?
Даже в воде послышался шум отъезжающей машины. Он вынырнул, нервно открыв рот, проглотив сразу пять и ли шесть жужжащих насекомых. Осы плотно накрыли весь пляж, закрыв собой виллу, и бредущего итальянца. Марк не мог больше терпеть и пошел ко дну. Осы продолжали жужжать и внутри его, не желая так быстро умирать.
4.
– Марк, ну что?
Марк повернулся к машине и молча запрыгнул в нее.
– Ты забыл сумку, – сказал Андрей, и машина рванула вперед по дороге, не ожидая ответа.
– А как же учеба? – спросила Оля, перекрикивая ветер. Открытый джип поворачивал, то налево, то направо, чувствуя себя довольно уверенно на проселочной дороге. Чтобы не выпасть, Марку пришлось крепко схватиться двумя руками за раму.
– Я и так могу нарисовать птицу. Надеюсь, что этого мне хватит.
Рессоры завизжали, и Андрей лихо заложил поворот, остановившись возле самого края обрыва, чтобы пассажиры могли насладиться прекрасным видом моря и неба. Вадим, сидящий на переднем сиденье, хлопнул водителя по плечу, круто мол.
Андрей кивнул и опять рванул с места. Марк только успел набрать воздуха, чтобы крикнуть от восторга, потому что вид был действительно замечательный. Но, Оля коснулась его руки и сжала ее, и он промолчал. Андрей гарцевал, резко бросая машину на поворотах, мчась по извилистой дороге вниз. В лобовое стекло ударилась зазевавшаяся птица. Марк не сразу и разобрал, кто это был, голубь или ворона, да только Оля истерично крикнула:
– Господи, опять это. Андрей, очнись!
Андрей не отреагировал, тупо уставившись перед собой. Марк вспомнил, как и он замирал возле телефона перед входом на виллу. Может, это безумие не связано только с ним. Не только он тупит – все тупят.
Джип заскрипел и стал заваливаться на бок, скатываясь по склону, словно лениво брошенный камень. Дворники, визжа от натуги, стирали оставшийся кровавый след вместе перьями с лобового стекла.
– Мертвая птица, о боже, – крикнул Марк.
До него только сейчас стал доходить смысл происходящего. Нет, он все-таки тупит, это же так просто. Съезжающая юзом машина завалилась еще больше и джип стало крутить на спуске. Вадим, хоть и был спортсмен и физически более развитый, чем остальные, зацепился курткой за сиденье и сейчас пытался освободиться, разрывая неожиданную сцепку. Оля истерично рассмеялась, отбросив от себя руку растерявшегося Марка. Андрей все так же выглядел оцепеневшим. На одном из поворотов, машина легко перевернулась и упала крышей на каменный склон, в один миг заставив людей замолчать. Всех, кроме Марка. Он каким-то чудом остался жив, интуитивно вжавшись в сиденье. Со стороны Марка торчала какое-то сухое дерево, оно и взяло на себя часть удара, подарив Марку жизнь. Не веря в свою удачу, он стал медленно выбираться наружу. Кто-то схватил его за ногу. Парень вздрогнул от неожиданности и развернулся. Мертвая Оля с закатившимися глазами, смотрела на него безумно улыбаясь.
– Самое смешное, что мы еще живы, – сказала она и кровавая слюна потекла с ее подбородка, – Там, где мы лежим, в коме, празднуют сейчас новый год. В нашем отделении, на дежурстве оставили только пару медсестер и врачей-интернов. Представляешь, они сидят под нашими кроватями и курят травку. Часто смеются и рассказывают анекдоты. А еще, иногда снимают с наших лиц кислородные маски и дышат, чтобы не так быстро забалдеть. Системы обеспечения пищат и готовы отключиться, но им все равно. Мы давно лежим и нас никто не навещает. Мы просто никому не нужны.
– И что нам делать? – спросил обалдевший Марк.
– Идиот, нарисуй эту долбаную птицу! – крикнула Оля и безвольно упала, отпустив его ногу.
Марк с трудом встал и пошел назад, в поисках нормальной дороги. Здесь не было пляжа, лишь каменистый выход к морю оказался последним приютом. Сзади что-то щелкнуло, огни пламени стали лизать бензобак машины. Джип задымился и несколько недовольных ос отлетело в сторону.
С двух его рук стекала кровь, вначале только пропитывая льняную рубашку, а потом медленно стекая по извилистым нитям на дорогу. Крови было не то что бы много, но она капала не переставая, забирая силы у идущего вверх. Марк безразлично посмотрел на своим разодранные плечи и некстати вспомнил одну из книжек Генри Олди «Живущий последний раз». Их персонаж тоже совершал подобный путь, желая показать, что у него в запасе еще есть несколько жизней. Герой романа был обманщиком, да и Марк тоже. Ведь, он не хотел выжить, лучше бы вместо него спаслась Оля. Но, судьба порой совершает странные поступки, давая бессмысленный шанс и законченным неудачникам. Он с трудом дошел до обрыва, где Андрей остановился первый раз. Перед глазами юноши поплыли красные круги, но он упорно пошел дальше по пыльной дороге, к тому месту, где все для него началось в первый раз. Марк устало обернулся и увидел еще одного себя, ползущего за ним, словно тень.
– Не мучай себя. Умри – и очнешься уже возле ворот, – сказал он себе, но Марк позади него был упорным малым.
– Да пошел ты, – послышалось снизу. Марк опять обернулся и увидел, что он сам себе показывает средний палец.
– Галлюцинации, – пробормотал он и посмотрел вперед, но выше его на дороге никого не было. Он обернулся – хамоватый Марк тоже пропал.
– Самое смешное, что мы еще живы, – повторил он слова Оли, встал и пошел дальше.
– А интерны суки! Су-ки! – крикнул Марк в небо, увидев наконец виллу дяди.
– Не буду я умирать. Нет, – ворота перед его глазами уже двоились. Он попытался собрать последние силы и вошел внутрь.
– Тебе понравилась эта картина? – снова спросил голос итальянца. Сил смотреть на учителя уже не было, голова юноши была пущена вниз. Кровь на пол уже не капала, устав сопротивляться упрямому телу.
– Ты не ответил, – каблучки застучали уже совсем рядом.
– Я не пойду на пляж, скорее всего умру прямо здесь. Не знаю, почему не сделал это раньше, наверное, чтобы просто сказать тебе.
– Ну-ка, ну-ка.
Марк с трудом поднял глаза на коротышку:
– Ты не творец, вот что. Я тоже не творец, но я опять умру, чтобы сказать тебе это. Ты лишь пустое место и пахнет от тебя, как от мертвеца.
– Это смущает тебя?
– Нет. Но, я хочу рисовать только жизнь, – Марк упал, закрывая глаза. В ушах слышался приглушенный смех обкуренных интернов.

5.
– Марк, ну что?
Марк обернулся и спросил Андрея:
– У тебя уголь есть?
– Ну, мы брали для шашлыков, а тебе зачем?
– Хочу одну хохму нарисовать, это быстро.
Оля недовольно хмыкнула, а Вадим открыл бумажный пакет и дал ему пару кусков древесного угля.
– Извини, Оля, я недолго.
Он взял кусок побольше и прямо на стене, возле обвитой плющом калитки, нарисовал приоткрытую дверь.
В небе послышался крик чайки и на капоте чистенького джипа появилось пятно от птичьих какашек.
– Какого черта? – спросил Андрей и его джип нервно зарычал, собираясь отправиться опять в последнюю прогулку.
Марк улыбнулся и дорисовал поверх приоткрытой двери летящую птицу. Что-то скрипнуло в заборе и рисунок ожил, пропуская звуки с той стороны.
Марк спросил озадаченную Олю:
– Не хочешь прогуляться, а то мне тут уже порядком надоело умирать?
Так бывает довольно редко, но чайка умудрилась попасть в джип и во второй раз. Оля улыбнулась и спрыгнула на дорогу.
– Да, пошли вы все, – Андрей рванул с места и маленький джип исчез в облаках поднявшейся пыли.
Нарисованная дверь еще немного приоткрылась.