Рассказ №5 Сердце красавицы

Я попал в город Белокамышинск в конце августа 1995 года в процессе уклонения от армии. И хотя прошло уже много лет, у меня до сих пор нет полного объяснения того, что произошло в те дни. Был ли этот кошмар наяву, или я всё выдумал? Или пласты памяти, наслаиваясь один за другим, до неузнаваемости исказили события обычной жизни, превратив их в мистическую трагедию? В любом случае, почти никого, кто помнил бы то время, сейчас нет в живых, да и при жизни они не заговаривали об этом ни разу.

Когда я вылетел из университета после первого курса, военкомат активно занялся моей персоной, и никаких средств отмазать меня у родителей не было. Тогда отец договорился с одним своим дальним родственником по имени дядя Лёня, что отправит меня к нему схорониться, пока всё не уляжется. Дядя Лёня жил в такой дыре, в которой найти меня не представлялось возможным. Собственно, Белокамышинск – никакой не город. Бывший рабочий посёлок на несколько тысяч человек, хоть и с городскими домами. Я до сих пор затрудняюсь объяснить, где он находится. На картах его не подписывают, потому что формально он вроде бы относится к какому-то из окрестных городов.
С одной стороны бескрайний частный сектор. С другой – унылая степь с осушенными озёрами и остатками каких-то неведомых строек. А между ними несколько кварталов двух- и трёхэтажных домов послевоенных времён. В одном из таких домов на втором этаже в полном одиночестве жил дядя Лёня. Я никогда раньше его не видал и боялся найти там деревенского алкоголика в растрёпанной ушанке или тёмного работягу, не знающего в жизни ничего, кроме чёрно-белого телевизора. Вместо этого меня встретил высокий сухощавый старик с умным, но не выражающим никаких эмоций лицом, и очень молчаливый.
Он осведомился, кто я, кивнул головой и провёл в дом.
– Это твоя кровать, – сказал дядя Лёня, показывая на узкую койку в небольшой отдельной спальне.
– Угу, спасибо, – ответил я.
– Демонов у нас нет, – добавил он авторитетно.
– Буду иметь в виду, – сказал я, не понимая, о чём он говорит, но уже чётко понимая, что дед – поехавший.
В этом я уверился ещё больше, когда осмотрел квартиру. Всюду царил маниакальный порядок. Деревянные половицы начищены до блеска. То же и мебель. Гостиная по периметру уставлена стеллажами в потолок, но на стеллажах почти не было книг – только журналы. Полные подборки журналов за многие годы, строго в хронологическом порядке: «Техника молодёжи», «Наука и жизнь», «Химия и жизнь», «Новый мир», «Октябрь», «Нева», «Роман-газета» и ещё почему-то «Вопросы научного атеизма». Здесь же стоял телевизор, который никогда не включался. Зато проводное радио работало круглосуточно и что-то тихо наборматывало из кухни. Кроме гостиной была ещё спальня дяди Лёни, но туда я не заходил.

Я успокаивал себя тем, что могло быть хуже. Могла быть деревенская изба с сортиром во дворе. Могла быть большая семья с кучей орущих детей. Моё воображение в красках рисовало многочисленные кошмары, которых пока удалось избежать, но никак не предвидело те кошмары, которые произойдут на самом деле. А начались они на следующее же утро, когда я проснулся и обнаружил, что заняться здесь совершенно нечем. То есть, вообще. Дядя Лёня накормил меня завтраком и куда-то ушёл по своим делам. Сперва я хотел посвятить день изучению города и обходу окрестностей. Но на это ушло меньше часа: в Белокамышинске не было ничего! Пара магазинов, почта – единственное место с телефоном и площадь, на которую выходили фасады местной администрации, вечно пустого клуба и школы, закрытой на каникулы. Ни одного кинотеатра, ни одного компьютерного клуба, одно единственное кафе, оно же продуктовый магазин, оно же мясная лавка под названием «Марина». Ещё я практически не заметил молодёжи, кроме группы парней гоповато-деревенского вида, к которым я предпочёл не приближаться. Кстати, ничего похожего на милицию я тоже не обнаружил. Это меня обрадовало, потому что, в конце концов, главной моей задачей в Белокамышинске было не попасть в Чечню.

Я вернулся в пустую квартиру дяди Лёни и принялся читать его бесконечные журналы. Этого занятия хватило на полдня. Читать было очень скучно. От языка советской печати сводило скулы. Я просто лежал на кровати и выл оттого, в какую бездарную яму прикатилась моя жизнь. Я ненавидел терять время. Всегда считал дебилами тех, кто лежит на диване и не хочет ничего предпринимать. Времена были такие: на моих глазах делались большие дела, создавались капиталы. Те, кто умел, становились немыслимо богатыми и получали всё, чего желали. Я считал, что тоже могу: главное – не терять время попусту. Поэтому я и перестал ходить в университет после первого семестра. Эти лохи потратят на никому не нужную учёбу пять лет и выйдут нищими неудачниками, когда их более смышленые ровесники уже будут ездить на «мерсах». Я хотел быть среди тех, вторых. Но никакими способностями, как теперь понимаю, я не обладал. Ни в деньгах, ни в людях тоже, как оказалось, не разбирался. К тому же, был девственником в свои девятнадцать лет, что тогда казалось мне особенно унизительным. Когда мной плотно заинтересовался военкомат, родители-неудачники никак не смогли меня отмазать и не придумали ничего лучше, чем спрятать. И вот, случилось худшее для меня тогдашнего: я бесполезно тратил время и стремительно сам становился неудачником – худшим сортом людей.

Мне приходилось или с отвращением читать советские журналы, или просто лежать, глядя в потолок, или бесцельно слоняться по городу, наблюдая его жителей, которые все как один будто прошли полный курс лоботомии. Всё это были люди в возрасте (в основном, женщины) с одинаковым выражением какого-то даунского одухотворения на лицах, и все они делали вид, что занимаются повседневной жизнью и справляются с трудными временами, хотя не делали ничего! Сначала они поглядывали на меня с недоумением, но потом дядя Лёня что-то им объяснил, и со мной стали даже как-то сочувственно здороваться. Сам дядя Лёня чаще всего сидел на скамейке у крыльца с очередной «Техникой молодёжи» в руках или играл в шахматы с таким же двинутым соседом дядей Толей. Дядя Толя был военный пенсионер с большой красной мордой. В любую погоду он ходил в камуфляжной форме, а иногда за спиной у него висела «Сайга», хотя стрелять в Белокамышинске было не в кого и не во что. Ни за каким полезным делом замечен он не был, но вид имел очень занятой, озабоченный, и даже за шахматами всё время бормотал: «Жертва, нужна жертва…»

Среди всего этого неподвижного бреда уже в первые дни я сам начал чувствовать, что схожу с ума. Каждую ночь я видел кошмары. В одних я постоянно опаздывал на самолёт или поезд. В других меня за неуспеваемость отправляли из университета прямо в детский сад, и я должен был, упираясь коленями в подбородок, сидеть за низким столиком вместе с малышами, обмазывающими лица кашей. Утром я просыпался в непривычной для городского жителя жуткой тишине, и только радио и отдалённая перекличка собак и петухов в частном секторе убеждали меня, что я не оглох. Дяди Лёни в это время обычно не было. Позже я с прискорбием узнал, что по утрам он ходит в церковь (которую, к слову, я так и не нашёл). Очевидно, «Вопросы атеизма» не помогли. Я выходил на улицу и бродил кругами по периметру городских кварталов, изнывая от скуки, сокрушаясь о своей несчастной судьбе и стараясь не попадаться на глаза шайке подростков из частного сектора, которые пару раз пытались меня подкараулить. Если бы не моё тогдашнее отчаяние, то по здравом размышлении Белокамышинск надо бы признать приятным местом, особенно для выхода на пенсию: тихо, чистый воздух, людей мало. Но для меня именно это и было главным наказанием. Не к тому я стремился, и этот милый, в сущности, посёлок казался мне обрывом над бескрайней бездной какого-то неясного ужаса.

Кристину я встретил случайно во время своих бесцельных шатаний по округе. Вообще, она была первой самкой сравнимого со мной возраста, которую я обнаружил в этой дыре. Она сидела на приступке единственного кафе «Марина» и задумчиво курила, держа сигарету большим и указательным пальцами. Я сидел на скамейке поодаль и наблюдал чудо, потому что уже был уверен, что никого, кроме пенсионеров, тут не водится. Самка была одета в немыслимого бирюзового цвета ветровку поверх белой майки, шорты и китайские кроссовки. Под майкой угадывалась приличная для её худосочного сложения грудь. То, что она – Кристина, я узнал позже и был удивлён: выражению её лица больше бы подошло имя Люба или Жанна. Тем не менее, нельзя было назвать её непривлекательной. Скорее, наоборот. Курила она недолго, потому что из дверей кафе вышла необъятных размеров чернявая женщина, отобрала сигарету и прогнала девушку. Недолго думая, Кристина подошла и села на скамейку рядом со мной.
– Есть курить? – спросила она севшим хрипловатым голосом.
Я угостил её сигаретой.
– Ты у дяди Лёни живёшь? – спросила она.
– Да, – ответил я.
– На каникулы приехал?
– Вроде того… Но задержусь наверно до зимы.
– Это хорошо, – протянула она загадочно.
Удача начинала подкрадываться ко мне, откуда не ждали. Правда, сразу же выяснилось, что Кристина такая же долбанутая, как и все в этом городе, если не больше. Но в свете округлостей под майкой это выглядело даже забавно. Говорила она медленно, манерно растягивая слова, как учительница младших классов или, скорее, как маленькая девочка, изображающая учительницу младших классов для своих кукол и мишек. Это совсем не гармонировало с её сиплым прокуренным голосом. Затянувшись, она первым делом доверительно сообщила мне:
– Демонов у нас нет.
– Да, мне уже говорили, – ответил я, про себя ужасаясь тому, в какой дурдом я попал.
– С пацанами не связывайся, – посоветовала она.
– Не буду, – искренне согласился я.
Девушка не отличалась разговорчивостью, но явно заинтересовалась мной. А почему бы и нет? Это в городе я, самонадеянный прыщавый студент, никому не был нужен. А тут мог сойти за экзотику, особенно на фоне местного колхозного контингента. Надо было переходить к делу, но я совершенно не разбирался в ухаживаниях. Моей фантазии хватило на то, чтобы пригласить Кристину пообедать, и она согласилась, не раздумывая. Обед, конечно, угрожал моему более чем скудному бюджету, но неожиданно всё обошлось. Оказалось, объёмистая чернявая женщина – хозяйка кафе тётя Марина, как её называли – приходилась Кристине родной матерью. Она безумно обрадовалась нашему совместному появлению и готова была кормить меня бесплатно в обмен на призрачную надежду выдать своё сокровище замуж. Это никак не входило в мои планы, но тактически её благорасположение было удобно. О самой Кристине я узнал очень мало, кроме того, что она учится в каком-то техникуме и не обнаруживает никаких увлечений, которые с ней можно обсудить. Я списывал эту неразговорчивость на присутствие тёти Марины и торопился увести новую подругу куда-нибудь, где можно пообщаться наедине. Но когда мы закончили, Кристина неожиданно сказала, что ей надо остаться в кафе, а я чтобы шёл домой.
– Мы ещё увидимся? – спросил я.
– Да, – уверенно ответила она, – приходи в церковь в воскресенье.
– Ладно, – ответил я грустно, потому что до воскресенья было ещё далеко, – а где у вас церковь?
– Возле кладбища.
– Договорились, – сказал я, хотя ни церкви, ни кладбища в Белокамышинске так и не нашёл.

С этого момента я думал только о Кристине, потому что больше думать было не о чем. Мне улыбался первый в моей жизни роман, и теперь ради этого стоило потерпеть унылый ужас Белокамышинска. Теперь я убивал время с целью приблизить воскресенье и постоянно обдумывал планы того, как буду охмурять Кристину. Опыта в этом я не имел и наивно полагался на расчет и теоретическую подготовку. Я продолжал бесцельно ходить по окрестностям, читать советские журналы и лежать в койке лицом вверх, но теперь в этих занятиях меня сопровождала не скука, а любовный мандраж.

Так, потеряв осторожность, я поимел ещё одну неожиданную встречу. А именно, подружился с главарём зловещей шайки подростков, от которых предостерегала меня Кристина. Звали его «Кочан», причём, как я понял, эта кличка считалась у них уважительной. Раньше я видел этого лысого парня с выпирающим наморщенным лбом в компании пацанов, и не нужно было большого ума догадаться, что он у них лидер. Он всегда был в середине, и на него постоянно оглядывались остальные. Но тут мы столкнулись нос к носу на площади, куда меня вынес неуклюже составленный маршрут прогулки. На моё счастье он был один, поэтому мне не разбили лицо ещё до начала беседы.
– Чё, пацанов стремаешься? – начал Кочан, предварительно попросив у меня закурить.
– Я не стремлюсь, – ответил я.
– А-а! – усмехнулся он. – Щимишься от нас, как подорванный!
– Слуш, я тут от армейски кошу. Мне чем меньше встреч, тем лучше, – неуклюже оправдывался я.
– Гонишь, что ли? – рассмеялся он. – Тут все косят. Кроме меня. Мне год ещё… Да ты не мороси! Тут никто тебя бить не будет. Лучше вот чё скажи: ты чё, с Кристинкой матрёшкаешься?
– Чё, нельзя? – спросил я осторожно.
– Да можешь её хоть в жопу драть, только увези её куда-нибудь отсюда!
– А чё так? Она у вас не популярна?
– Задрала всех со своей церковью. Крышу рвёт.
– Кстати, – решил я сострить, – а демоны у вас есть?
Он вдруг посмотрел на меня, как на больного:
– Ты вот только, пожалуйста, не начинай эту хурму, ладно?
– А чё так? Все говорят…
– Да забей, – прервал он, кажется, поняв, что я не знаю, о чём речь. – Самыч будешь?
У него в глубоком кармане действительно нашлась пластиковая бутылка с чем-то мутным и непрозрачным. Я подумал, что по местному этикету, скорее всего, не имею права отказаться. Было страшно, но я согласился, чем произвёл на собеседника положительное впечатление. Мы отпили по паре глотков этого мутного ужаса. Мой разум почти не пострадал, а Кочан пришёл в какое-то лирическое расположение духа и начал выспрашивать о моей жизни, многозначительно кивая на рассказы о незнакомых ему городских реалиях.
– У тебя вот есть мечта? – спросил он.
– Да, – ответил я. – Хочу поднять бабла и уехать в Америку.
– Угу, – понимающе и одобрительно кивнул он. – А я вот хочу «Сайгу».
– А потом чё?
– А потом… у меня будет «Сайга».
Во время всего разговора меня не покидало ощущение, что Кочан дожидается подхода своих пацанов, чтобы всё-таки ввалить мне на долгую память. В конце концов, так и оказалось. Откуда-то подтянулись ещё четверо парней совсем уже деревенского вида. Они расселись на спинке скамейки вокруг нас, ожидая команды лидера, который, видимо, проникся симпатией и решил помиловать меня. Сцена завершилась тем, что скамейка опрокинулась назад, не выдержав давления общественности, и вся команда, включая меня, с воплями и матом полетела на траву, покрываясь грязью и остатками самогона. За всеобщим ржачем и суматохой я коротко распрощался и ушёл к себе не только невредимым, но и с почти официальной санкцией на Кристину.
Саму Кристину за эти дни я видел ещё дважды, и оба раза при довольно странных обстоятельствах. В первый раз я заметил её издалека сквозь арку, когда проходил мимо площади. Она сидела на той самой поваленной скамейке. Точнее, лежала лицом вверх, раскинув руки, в одной из которых она держала почти пустую бутылку чего-то прозрачного. Я не стал подходить, потому что мне показалось, что она очень занята в этот момент. Второй случай и вовсе не имел никакого объяснения. Утром (моё утро начиналось поздно) я подошёл к окну и увидел, как обычно, дядю Лёню у крыльца с журналом «Новый мир». Кристина молча сидела у него на коленях, приобняв за спину. Я почувствовал, что моя психика в опасности. Было бы полным бредом допустить, что эти двое – любовники. На родственников они тоже не походили, и для маленькой девочки, невинно сидящей на коленях у доброго соседа, Кристине было многовато лет. Лёня, казалось же, вообще не замечал её присутствия и был поглощён чтением. Решив поберечь рассудок, я не стал обдумывать смысл увиденного. Только ещё больше убедился, что в этой дыре поехавшие все, от мала до велика.

В воскресенье дядя Лёня накрыл завтрак на кухне. Обычно он делал это гораздо раньше и совершенно молча, но в этот раз коротко и утвердительно сказал:
– В церковь пойдем.
Я не возражал, потому что это полностью совпадало с моими планами. После завтрака мы вышли во двор, где уже собралась порядочная толпа завсегдатаев церкви – всё сплошь люди за пятьдесят, пенсионерки в платках и дядя Толя – почему-то опять с ружьём, но никого из немногочисленной белокамышинской молодёжи. Многие смотрели на меня с каким-то благоговением, как будто, присоединившись к ним, я совершил неожиданный для своего непочтенного возраста добродетельный поступок. Они явно гордились тем, что им удалось заманить свою секту кого-то из молодых, но мне было всё равно. Когда все были в сборе и толпа медленно двинулась через двор, дядя Лёня сказал мне:
– Ты новый, иди впереди.
Я послушался его, а сам он пошёл в хвосте процессии.
Больше я его никогда не видел.
Я не знал, куда идти, и всё время оглядывался на старушек, которым хотелось, чтобы именно я их вёл. Мне не показалось: я действительно был в центре внимания, и от этого становилось немного жутко, особенно если учесть, что единственной целью моего похода в церковь было не спасение души, а встреча с Кристиной, к которой я пылал не самой невинной страстью. Мы прошли «городскую» часть посёлка и вышли к пустырю. Посёлок заканчивался дорожным знаком «Белокамышинск» и одинокой трансформаторной будкой, к которой не подходили никакие провода. За ней простирался унылый загаженный строительным мусором пустырь и рыбий скелет навсегда заброшенной стройки вдали. Старушки остановились и принялись с серьёзным видом кланяться в пустоту и креститься. Но перед нами был только пустырь. Я не мог понять, что происходит, и спросил у пожилой женщины в косынке:
– А где церковь-то?
– Так вот же, – показала женщина прямо перед собой, – вот церковь. А вот кладбище. Тут полигон раньше был, врагов расстреливали.
Я не сразу понял, что показывает она на трансформаторную будку. Мне стало совсем уже не по себе. Будка была совершенно обычная и явно заброшенная. Среди надписей «Банду Ельцина под суд» и «Кристинка овца» действительно можно было обратить внимание на аккуратно прорисованный крест с косой перекладиной. Но это просто старая будка! А старики и старушки продолжали кланяться и читать обрывки молитв.
– Вы чё тут, ёбнулись все?! – крикнул я, не на шутку испугавшись, но тут произошло совсем уже немыслимое. Ржавые двери будки открылись, и оттуда собственной персоной вышла тётя Марина. Сперва я недоумевал, что за бесформенный серый куль перекинут у неё через шею, пока до меня не дошло, что Марина – голая до пояса, а то, что я принял за куль – это её огромные свисающие на живот груди. Я решил, что из этого дурдома пора валить, но старики и старушки уже обступили меня плотным полукольцом. Они с восторгом приветствовали тётю Марину. Женщина, с которой я только что разговаривал, поклонилась ей в ноги и громко выкрикнула:
– Богородице дево радуйся, благодатная Марие!..
– Благословенна ты в женах! – подхватил кто-то рядом.
В ответ она подняла ладонь и своим обычным голосом кассирши произнесла:
– Бодрствуйте братие, яко противники ваши демоны ходят, аки львы рыкающи, ища кого поглотити!
– Истинно, львы рыкающие! – раздалось в толпе.
– С вами ли отрок слепой, немой и бесноватый? – вопрошала тётя Марина, покачивая неимоверными сиськами.
– Привели! Привели к ней отрока! Да изгонит из него демона и исцелит его!
Я обернулся и стал искать глазами дядю Лёню. Его нигде не было видно, и я хотел броситься бежать, но меня уже хватали за руки и тащили в трансформаторную будку. Я упирался изо всех сил, но эти божьи одуванчики вцепились в меня с такой яростью, как будто от этого зависела их собственная жизнь. Я орал и матерился, упираясь кедами в сухую серую землю, но тут появился дядя Толя и направил на меня ружьё. На лице его было такое праведное возмущение, что я сразу перестал дёргаться и на своих двоих подошёл к дверям будки. Я чувствовал, что он продолжает в меня целиться. Тётя Марина приобняла меня и сказала:
– Не бойся. Выпусти своих демонов.
От ужаса и безумия всего происходящего я даже не знал, что ответить, и встал, как вкопанный в дверях, потому что увидел там Кристину. В абсолютно пустой кирпичной коробке стены были в несколько слоёв оклеены тысячами вырезок из старых журналов и книг, пейзажами, фотографиями социалистических строек, портретами советских актрис и членов Политбюро, просто статьями из газет… Здесь явно потрудился очень усердный отморозок! Не приложил ли руку и дядя Лёня? Что вообще за религия у этих придурков? У дальней стены прямо под криво вырезанным откуда-то портретом Ирины Алфёровой стояла Кристина в своей обычной бирюзовой мастерке. Перед ней на низкой табуретке располагался эмалированный медный таз с водой. Я уже был близок к помешательству, а Кристина наоборот излучала спокойствие и решимость, и вообще, казалось, рада была моему появлению.
– Молодец, что пришёл! – протянула она своим учительским тоном. – Иди сюда, становись на колени.
– Зачем это? – промямлил я, пытаясь тянуть время, но в спину мне упёрся ствол ружья, и я пошёл.
– Демонов из тебя выпустим – будешь снова видеть и говорить.
– Я и так всё вижу и говорю! – сказал я, стыдясь про себя, что пытаюсь играть в какие-то игры с этими маньяками.
– Нет, не видишь, – безапелляционно отрезала Кристина и добавила: – Всё будет хорошо.
Под неусыпным взглядом «Сайги» я подошёл и встал на колени перед тазиком. За мной вошли ещё несколько человек и встали за спиной. Я услышал голос Толи:
– Кристин, ты уверена? Он же конченый!
– Надо, дядь Толя. Он хороший.
Я не сомневался, что мне настал конец, и эти дебилы принесут меня в жертву. Сдавшись и потеряв самообладание, я уже всхлипывал пуская сопли:
– Пожалуйста! Не убивайте меня! Я никому не скажу!
Вместо ответа чей-то мужской голос сзади начал читать:
– …яко видеста очи мои спасение твое иже еси уготовал пред лицем всех людей свет во просвещение языков…
Услышав эти слова – то немногое, что знал из православия – я попытался вскочить, но силой нескольких пар рук меня удержали на месте и начли гнуть лицом в таз. Я сопротивлялся, как мог, а Кристина нараспев произнесла: «Пошлю вас в свиней, чтобы вам войти в них!», или что-то в этом роде, и надавила рукой на макушку, окуная меня в воду. Я всё ещё пытался вяло брыкаться, но в моей позе не было никакой точки опоры, а они усилием держали меня под водой. Воздух в лёгких кончался, но меня так и не отпускали. В последний момент, почувствовав, что теряю сознание, я сделал последний рывок головой назад, выскочил из таза и повалился на спину.

Никого вокруг уже не было. Вообще всё изменилось. Я лежал в куче пепла и пыли перед абсолютно сухим тазом, с которого почти полностью слезла эмаль. Стены церкви являли собой голый кирпич с едва заметными остатками бумажного украшения. Крыша отсутствовала, и прямо надо мной сильный ветер гнал низкие и очень густые багровые тучи или клубы дыма. Можно было подумать, что я незаметно потерял сознание и пролежал в отключке долго. Очень долго, возможно, десятилетия. Одежда на мне почти истлела, а само тело было истощено, и кожа посерела. Я с трудом поднялся на ноги и толкнул напрочь проржавевшую дверь, но сразу же отшатнулся в ужасе. Прямо в дверях, пошатываясь, стояла совершенно голая женщина с изуродованным лицом без глаз и огромной кровавой дырой в животе. Она просто стояла в проходе, глядя на меня пустым глазницами и, пошатывалась, пыталась удержать равновесие на высохших босых ногах. «А! – догадался я, – Они подсыпали в таз какую-то дурь, и теперь у меня глюки!» По этой логике женщина должна была непременно исчезнуть, если до неё дотронуться, но этого мне не хотелось делать даже под глюками. Преодолевая отвращение (а как-то же надо было выбираться!), я подошёл к женщине и осторожно толкнул её в левое плечо. Рука соприкоснулась со скользкой холодной плотью и сразу отдёрнулась. Женщина покачнулась, потеряла равновесие и совсем не иллюзорно грохнулась на спину. Я сразу же кинулся в освободившийся выход, но то, что открылось снаружи, превосходило все мои представления о глюках. В полумраке, освещаемом отдалёнными пожарами и красным дымом над головой, весь бескрайний пустырь кишел и шевелился. Степь сплошь покрылась разрытыми траншеями, из которых поднимались и вылезали люди или, точнее, изуродованные тела людей: измождённые, с ранами на разных частях тел, некоторые полуразложившиеся, другие – совсем почти скелеты. Они откапывали друг друга ладонями, помогали друг другу выбираться из траншей и медленной неуклюжей походкой (а некоторые и бегом) разбредались по округе, таща за собой вывалившиеся кишки или неся в руках оторванные головы. А надо всем этим вдали полыхал адским пламенем скелет заброшенной стройки.
Я обернулся в сторону города, куда толпой шли мертвецы. Некогда аккуратные двухэтажные домики выглядели пугающе. Стены ободраны, все стёкла выбиты, внутри – следы разгрома, а кое-где из окон вырывался дым. Стаи собак ошалело носились вдоль дороги и надрывно лаяли, не понимая, что здесь происходит, кого хватать и куда движется всё это мёртвое мясо. Дорожный знак на обочине гласил: «Чернокамышинск».
Собрав остатки рассудка, я решил, что мне срочно нужно искать людей, живых людей, даже если это полоумные сектанты. Я нашёл их на центральной площади, пройдя два разгромленных квартала и стараясь не выделяться в толпе поднявшихся трупов. Два или три десятка людей, почти все мужчины во главе с дядей Толей, толпились посреди площади перед дымящейся администрацией на импровизированных баррикадах из перевёрнутых скамеек и оживлённо что-то обсуждали. Завидев моё приближение, они вперились в меня сверлящими взглядами и начали интенсивно перешёптываться. Я заметил, что у всех у них тоже измождённый и сильно постаревший вид. Были здесь и Кочан, и женщина в платке, с которой я разговаривал возле церкви. Она-то и сказала мне:
– Забирайся к нам. Чего стоишь?
– Любуйся, твоя работа! – раздражённо добавил дядя Толя.
– То есть, как это моя? – возмутился я, перелезая через баррикаду, – Чё вы сами-то что со мной сделали? Сектанты долбанные…
– Это ты демонов выпустил. Вот и смотри теперь…
– Кристина из тебя демонов изгнала, – заботливо пояснила женщина в платке, – вот они это всё и устроили, и в мертвецов переселились.
Моему бешенству не было предела, потому что я начинал понимать.
– Моя, значит, работа?! – накинулся я на Толю, – Моя работа?! Это я сам себя в вашу церковь сраную затащил?! Это я в себя из твоей винтовки целился? Дебилы!
– Так кто же знал, что в тебе столько говна? – защищался Толя, – Никогда такого не было. Бывало, что один мертвец встанет, но не все же!.. Да ладно! Какая разница, кто виноват? Надо решать, что делать будем.
– Молиться будем, – обречённо вздохнула женщина в платке.
– Хватит. Помолились уже один раз, – отрезал Толя, крепче сжав ружьё. – Тут жертва, жертва нужна…
– Дядь Толь! Ты не начинай опять, пожалуйся, а? – взвился вдруг Кочан.
– А ты что предлагаешь?
– Да как-нибудь разгребём… закопаем…
– Да?! – воскликнул Толя и обвёл площадь широким жестом. – Вот это закопаем?! Ты будешь закапывать? Я могу и лопату дать! Надо?
– Да не кипятись ты, – ответил парень, – придумаем что-нибудь.
– Что тут придумаешь? Тут только жертва поможет, а то и не одна. Надо жертву назначать…
Он снова собрал вокруг себя старших в плотный круг, и они стали деловито, но тихо что-то обсуждать.
– Говорил я, – сказал мне Кочан, отойдя в сторону, – надо было забирать её и валить отсюда.
– Откуда я знал-то? Она сказала: «приходи в церковь».
– Ты баб слушай больше! Они тебе и не такое скажут… Да ладно, ты не виноват.
– Спасибо, я в курсе! А что он про жертву говорит?
Кочан закатил глаза.
– Это их церковные дела, я в этом не секу. Им лишь бы жертвы приносить… Мне это вообще как бы всё до лампы! Наше дело тут всего-то за кладбищем следить, а они целый культ из этого устроили! Нахрена?
– Жертва – это чтобы всё поправить, – вмешалась женщина в платке. – Когда грехи чашу переполняют, кто-то должен принести себя в жертву… Во исправление, искупление…
Слушая её, Кочан снова закатил глаза, схватился ладонью за лоб и отвернулся, а я спросил:
– Тогда зачем вы это сделали со мной?
– Так демонов надо изгонять! Нельзя тут их держать, опасно для кладбища, и вообще…
– А то, что вы устроили – не опасно?!
– Милый! Да не думал никто, что в тебе демонов на всё кладбище хватит! Уже не знаю, где ты за свои годы столько столько грязи набрал! Зато чистый теперь будешь. Если спасёшься…
Я посмотрел на Кочана. Ему явно не нравилось, что говорила женщина, но даже скорчив кислую рожу, он обречённо кивал, подтверждая её слова. Я снова оглядел площадь. Под красным небом среди разорённых домов бродили беспокойные мертвецы и искали живых, дотаптывая когда-то прекрасный, в сущности, город. Вдруг мне отчётливо открылось, что вся картина местного апокалипсиса – это я! Я, вывернутый наизнанку. А исчезнувший милый и невыносимо скучный Белокамышинск, наверно, был теперь у меня внутри. Боже! Это действительно я натворил и я разрушил!
Я подошёл к совещающимся мужчинам и толкнул дядю Толю в плечо.
– Обожди пока, – сказал он, обернувшись.
– Я решил. Я буду жертвой, – сказал я.
– Чего?
– Ты сказал, что нужна жертва, чтобы всё поправить. Я буду жертвой. Это же из-за меня всё?
– Да кому ты сдался? – отбрил Толя, поняв, чего я хочу. – Жертва – это что-то серьёзное. И это вообще не ты решаешь!
– А кто?
– Кристинка это всё заварила – она и решает.
– Тогда скажите ей, что я хочу.
– Ты своё эго умерь! – сказал Толя, видимо, впервые в жизни употребив слово «эго», из-за чего оно вышло очень неуклюжим. – Ты своё дело уже сделал. В любом случае, решает Кристина, и тебя она не назначит. Ты ей нравишься. Так что иди домой и поспи. А если там пожар, то сиди во дворе и жди. Не свети тут!
И Кочан, и женщина в платке уверенно кивали, поддакивая дяде Толе, и я пошёл.
Дом был цел, хоть выглядел обшарпанным, как всё вокруг. Я толкнул дверь в квартиру дяди Лёни. Самого его не было. Всё в квартире покрылось толстым слоем пыли, а некоторые стеллажи с журналами повалились на пол. Меньше всего мне сейчас хотелось думать о том, что произошло и происходит. Я рухнул, в чём был, на свою койку и моментально вырубился.

Когда я проснулся, комната выглядела как обычно, чисто, и вся квартира сияла всегдашним маниакальным порядком. В окно светило осеннее солнце, и судя по его положению, время было около полудня. За окном тонул в скуке и провинциальном очаровании обычный Белокамышинск, каким я помнил его до вчерашнего дня. Всё поправилось, а может быть, сбылись мои самые оптимистические надежды, и всё оказалось дурным сном. Я встал и впервые толкнулся в комнату дяди Лёни. Комната оказалась открытой и гораздо меньшей по размеру, чем я ожидал. Та же чистота и опрятность, идеально заправленная койка, ещё пара стеллажей с журналами и фотографии на стене. На одной из фотографий я узнал Кристину в возрасте лет, наверно, тринадцати. Фото при этом было старинным черно-белым и сильно пожелтевшим от времени. Самого дяди Лёни нигде не было.
Твёрдо решив найти Кристину, я вышел на улицу. Город не обнаруживал никаких следов вчерашней катастрофы. Знакомые, как ни в чём не бывало, продолжали здороваться со мной, но уже не сочувственно-снисходительно, как раньше, а запросто, как со своим. По крайней мере, так я чувствовал. Это был старый тихий Белокамышинск, который я уже начинал любить.
В кафе «Марина» не было никого, кроме самой Марины за прилавком. Она очень обрадовалась, увидев меня, так, как будто я член дружной семьи. Я не смог намекнуть ей о событиях вчерашнего утра: думал, что она даже не поняла бы, о чём речь. Вместо этого я просто спросил:
– А Кристина придёт?
– Нет, не придёт, – грустно ответила Марина. – Но она просила передать тебе, что ты очень, очень хороший! И ещё вот это…
Она протянула мне через прилавок прозрачный целлофановый кулёк с какой-то мясной вырезкой. Кулёк был большой и влажный, с него капала розовая жижа.
– Что это? – спросил я.
– Сердце, – ответила тётя Марина. – И там рука ещё…
Я взял кулёк в охапку и, повинуясь внезапно нахлынувшему чувству, прижал его к груди, прямо к белой футболке. В этот момент я понял, что никогда не уеду из Белокамышинска. Остальной мир, кроме этого тихого кладбища, потерял для меня значение. Я нёс кулёк, всю дорогу прижимая его к себе, а дома положил в морозильник. Он и теперь там лежит, уже шестьдесят лет. Родители, которым я позвонил в последний раз и сообщил, что больше не вернусь, кажется, приняли эту новость с облегчением. Жить я остался в квартире дяди Лёни, который больше не появлялся. Я полюбил его журналы и за долгие годы прочёл их почти все. Во время чтения приходит странное чувство внутренней наполненности и прикосновения к тайне. Работать я стал в библиотеке местного клуба. Никто туда никогда не приходит, зато есть много, чего почитать. Кочан осуществил свою мечту и купил «Сайгу» у дяди Толи. Иногда он приходит играть со мной в шахматы. Тётя Марина, пока была жива, иногда бесплатно кормила меня в своём кафе, но мы никогда больше не упоминали в разговорах Кристину. Кристина появилась сама спустя много лет, когда я был уже стар читал в толстых очках. Её теперь зовут по-другому, но она очень похожа, и мне хочется верить, что это та самая Кристина. Меня она, конечно, не помнит. Просто иногда приходит и молча сидит у меня на коленях, пока я читаю.
Из Белокамышинска я не уезжал ни разу и уже не уеду, потому что здесь моё сердце.