Рассказ №4 Красная шапочка

Старые детские качели, недавно выкрашенные в ярко жёлтый цвет, но не потерявшие от этого события несколько лет своей активной жизни, тихо поскрипывали на улице Кипарисов в ожидании какого-нибудь мальчонки с его безудержной энергией, способной смахнуть пыль даже с самого заржавевшего аппарата, и беззаботной улыбкой, растапливавшей как сливочное масло самые злые намерения. Осенний покой, давно поселившийся в этих тихих краях, навевал грусть и тоску на старые побитые качели, ржавевшие день ото дня в бездействии и прозябании. Самые говорливые вороны хранили молчание и предпочитали улететь, нежели устраивать разборку из-за корки чёрствого хлеба. Листья на деревьях прочно закостенели от летнего палящего зноя, сменившегося безветренной осенью. Зелёный цвет на листьях угас, уступив место грязно-жёлтому и коричнево-красному, однако форма листа сохранилась отлично: каждая линия, изгиб и трещина отчётливо виднелись на природном полотне. Трава под ногами превратилась в притоптанный временем советский ковёр, вызывающий неумолимое желание выбросить его на близлежащую помойку. Скамейки потеряли свой товарный вид: смылась дешёвая краска, перекосились прогнившие балки, ножки осели глубже в землю. Казалось, жизнь в её хаотичном движении покинула это место, оставив после себя жалкие объедки былой радости, некогда игравшей на этой самой площадке.

Дом рядом с детской площадкой посерел от времени, кирпичи в некоторых местах треснули, балконы накренились, а окна уже много лет как были заменены на недорогой пластиковый аналог. Небольшая асфальтовая дорожка, отделявшего два строения, устремлялась с одной стороны в город, а с другой в деревенское поселение. Редкий человек проходил по ней из-за её скрытого месторасположения,  о котором знали только старожилы и заблудившиеся путники. Но сегодня был особенный день – своего рода праздник у обитателей данного места.

По дорожке вдоль дома шла бабушка. Её размеренный шаг двигался в сторону города, но скорость тянула прямиком в деревню. Одежда приглушенных цветов, состоящая из черно-белого тёплого свитера, тёмных штанов и коричневого пальто идеально вписывались в пейзаж, сливая нарушительницу спокойствия со всем земным. Лишь её упорный взгляд зелёных глаз и алый берет разрывали пелену, которой много лет назад было покрыто это место. Ноги старухи ныли от ежедневной боли, но она не замечала её – годы работы у станка по много часов закалили её нежный характер, испытали временем её мышцы и чувства, сделали твёрдым её алое сердце.

Внутреннее старушачье  упорство заставляло организм двигаться только вперёд, но лежавший на её хрупких сильных плечах опыт и ошибки отчаянно тормозили, не позволяя сделать крупный широкий шаг и преодолеть эту канитель за считанные минуты. Она бы могла вспорхнуть и улететь далеко-далеко, но гравитация земной жизни никого не отпустит без должных страданий.

Качели всё скрипели, а старуха не прекращала свой замедленный бег наперегонки со временем: уже не было её любимого мужа, сын давно отбыл на покой, а её бег хотя и замедлился, но твёрдость духа не угасла.

– Эй, Матрён, – фамильярно позвал, когда-то дёргавший её за косички старый одноклассник Петька Сорокин, ныне просиживающий большую часть времени на балконе четвёртого этажа с газетой и трубкой. – Ты куда опять побежала?

– Куда-куда, – запричитала она и, указав пальцем назад, продолжила. – Cо смертью соревнуюсь. Видишь, вон сзади ползёт? Э-ге-гей не расслабляйся, тёмная.

Мужчина лишь покрутил у виска пальцем – привычка, от которой он не мог избавиться уже много лет, смачно плюнул в кусты сирени, отравляя её своей никотиновой слюной, и скрылся в недрах своей тёмной берлоги. Сварливая жена ему давно опротивела, но якшаться с сумасшедшими он был точно не готов, хотя бы и знал их с пелёнок. Матрёна лишь залилась смехом,  сохранившимся с детской поры: он был таким звонким и чистым, что если не смотреть на производителя звука, можно было подумать, что это – маленький пятилетний ребёнок, который только что получил в награду сладкий леденец или шоколадную конфетку за своё прилежное поведение и безропотное послушание.

Резкий удар барабанов, ознаменовавший начало её любимой оперы, вывел Матрёну из приятных сновидений-воспоминаний, ставшими её единственным мостиком в былую реальность. Жизнь изменилась с тех пор. Казалось, всё было так давно и одновременно  недавно: люди были живы и веселы, еда была вкусной и разнообразной, прогулки были частью обыденной рутины,  а не подарком свыше.

Кряхтя, как полагается даме в почтенном возрасте, Матрёна перевернулась на свой левый рабочий бок, сохранивший, к удивлению,  до сих пор более или менее приличную подвижность и не спеша, опираясь на правую  ручку любимого советского коричневого кресла, выпрямилась, на сколько могла себе это позволить горбатая старуха, согнувшаяся под тяжестью бремени и ответственности. Шаркающей походкой она вышла из своей единственной комнаты, служившей когда-то залом для приёма гостей днём и спальней по ночам, а ныне укрытием от внешнего мира. В коридоре она ненароком остановилась перед треснувшим прямоугольным зеркалом длиною во весь человеческий рост, чтобы пригладить волосы. В любой ситуации, даже в дни отчаяния и боли, Матрёна не прерывала свой ритуал красоты и тщательно следила за своим внешним видом. Советское воспитание, авторитет красавицы-мамы, карьера манекенщицы служили её крепкими пинками под зад, побеждая лень каждый день.

– Ну ты и старуха,  – засмеялась прямо в своё отражённое лицо Матрёна и слегка щёлкнула его по носу, опасаясь лишиться последнего друга на Земле.

Глухо заколоченные окна не могли рассказать не только о части дня, но и о сменяющимся времени года. Лишь настенные часы справа от проёма на кухне упорно отбивали свой ритм, не желая признавать поражение. Поставив старый красный чайник на плиту, Матрёна на секунду остановилась перед тикающим самозванцем, но не для того, чтобы передохнуть –  в этой старушке было энергии на десятерых, которую из-за отсутствия физических нагрузок приходилось сдерживать каждый день. Её мысли опять ускользало в немыслимые дебри счастливых событий и воспоминаний, отчётливо запечатлевшихся в её детском чистом свободном от забот сознании.

Вот – папа. Он улыбается и тянет к ней свои длинные сильные волосатые руки. Лето. Они вдвоём на даче. Мама работает в городе, но скоро должна приехать на своей новой красной машинке. Вокруг всё утопает в бесконечном цветнике, который очень любит папа. Краски перемешиваются и создают хаотичный водоворот, обрамлённый сладким запахом нектаров. Бабочки порхают с одного цветочка на другой. Матрёна пытается добраться до жарких объятий отца, но несметное количество странных запахов, цветов и многолапых созданий пугают ей. Слёзы подступают к большим голубым глазам Матрёны. Но она отважная – она сжимает кулачки и с криками: «банзай, папа, банзай» бежит на встречу приключениям. Враг повержен. Матрёна хватает своими маленькими толстыми ручками светлую штанину её спасителя и звонко заливается смехом.

Удар часов,  сообщавший о наступлении следующего часа после полудня, буквально выдирает старуху из сладких грёз. Серые глаза резко заморгали в попытке избавиться от непрошенных гадко-солёных слез. Матрёна, ещё не придя в себя полностью, смахивает предательниц и ненароком попадает ногтём в глаз.

– Чтоб тебя, – вскрикнула она и схватилась рукой за нечаянно повреждённый орган.

Чайник противно засвистел, отрывая хозяйку от её новых забот. Матрёна ринулась к нему и со злостью швырнула в стенку. Громкий звук легко мог выдать её местоположение. Выключив плиту, она почувствовала неприятное жжение в руки.

– Ещё и ожог, – простонала она. – День, очевидно, не задался. День-дребедень – как говорил папочка.

Аптечка в её семье всегда лежала на видном месте у входа на даче или на холодильнике в квартире. Причиной тому были не многочисленные ссадины детей, а, скорее, медицинское образование матери, переживавшей за каждой шаг и знавшей достаточно способов быстро лишиться руки или, на худой конец, жизни.

Матрёна уселась на своё любимое перекошенное кресло в зале, разложила перед собой все имеющиеся медикаменты и, как ведьма над своим котлом, начала водить по ним рукой в поисках нужного препарата. Обведя взглядом скудные припасы, прощупав обеими руками каждую упаковку, она обнаружила, что не хватает той самой мази против ожогов. Матрёна рассвирепела в секунду – опять выходить на улицу. «Ну уж нет, хватит!» – пронеслось в мыслях, и она схватила небольшое дешёвое ружьё, надёжно спрятанное рядом с креслом. Родители, изображённые на фотографии, укоризненно взглянули на происходящее.

– Что? – гневно спросила она, не смея взглянуть на них. – Вы – вместе. Вы все ушли. Я – одна. Я устала бороться. Никого не осталось. Моим единственным спасением стали старые кассеты и диски, и то, весь репертуар я выучила уже наизусть. Не корите меня! Не смейте так смотреть на меня!

Старческие руки задрожали, годами накопленные слёзы покатились градом по щекам, ружьё выпало из рук и глухо ударилось об пол восемнадцатого этажа. Подобно оку Саурона Матрёна несла свою вахту, наблюдала за всем происходящим со своего высокого убежища, следила за каждым движением, ждала хоть какой-нибудь весточки. Но все попытки были тщетны – некогда бурлящая жизнь ушла, а её крохи проходилось дожёвывать именно Матрёне. Надежды давно не было, лишь строгий порядок и тошнотворная рутина.

Последний человек на Земле тихо плакал в своей комнате. В дверь постучали. Матрёна не придала этому значения – слуховые галлюцинации являются верным спутником одиноких существ. Мозг пытается уцепиться за любую ниточку, чтобы вернуться к общественной жизни.  Даже если этой ниточки нет и никогда не будет, он всё равно будет искать и придумывать её день ото дня. Ведь человек – существо социальное, а против природы нет лекарства.

Стук повторился. Матрёна оторвала зарёванное лицо от своих маленьких ладошек, покрытых разными узорами и бороздками. Ни о каком чувстве счастья, об идеи спасения она и думать не могла. Лишь дикий страх обуял всё её скрюченное тело. Подобно животному, загнанному в свой последний мягкий угол, она вскочила с кресла, схватила ружьё и направила его дуло на дверь.

– Мама, – послышался тонкий детский голосок. – Мы тебя нашли.

Детский хохот залил всю лестничную площадку, сообщая Матрёне о количестве гостей.

– Мама, выходи! – продолжил голосок. – Мы хотим играть. Мы уже наигрались со всеми, осталась только ты.

Матрёна не издав ни звука, осторожно поставила ружьё на пол подле себя.

– Ну же, мама, выходи! – сначала прокричал глухой голос, а затем, вернув тональность на детскую, продолжил. – Мы знаем, что ты здесь.

Ручка двери начала неистово скакать вверх и вниз, дверь заскрипела от натиска огромной силы, а стены дома глухо пропели последнюю молитву

Матрёна повернула ружьё в обратном направлении, засунула дуло глубоко себе в глотку и нажала на курок как давно мечтала.