ВНЕК №29 У развилки, или Сказание об Илье Муромце на новый лад

Илья Муромец молча едет по степи. Мощный вороной конь гордо несёт богатыря, и грива его развивается на ветру. Красив конь и красив всадник. Гордая осанка, кольчуга на широкой груди. В правой руке – булатная палица. В левой – щит и копьё. Меч-кладенец в ножнах. Зорко всматриваются ясные глаза в степную даль.

И вот перед ним развилка двух дорог. А на развилке той камень. И на камне надпись: Налево – “Тюремный космонавт”. Направо – “Удивительное – рядом”. Сел богатырь на камень, уронил буйну голову на руки и стал думу думать:

Ну что это за хрень?! Ай да писака, ай да молодец! Это надо же так начать рассказ: “молча едет”! – сокрушался Илья Муромец, – А как мне надо было ехать – тихо сам с собою, что-ли? А это что за оборот – “и грива его развивается на ветру”? Ты сам себя читал, горе-Достоевкий? Чья грива? Коня? Или всадника? И кто его русскому языку учил, прости-господи… 

Ну ладно, меня, с грехом пополам, описал, коня не обидел, ну а дальше-то что? Выбор указателей каков, а – Космический тюремщик! Или как бишь его? Удивительное – рядом! И в каком учебнике русского языка написано, что между подлежащим и обстоятельством должно стоять тире? Небось училка русского в школе из декрета не вылезала. Кстати, на пару с историчкой. Разве ты не помнишь из уроков истории, что дорог на развилке должно быть три, а не две? Или на ещё одну дурацкую надпись фантазии не хватило, мать вашу?

Ну и как мне со всей этой галиматьёй разбираться прикажешь? Эх, нелегка ноша богатырская… Вот так живёшь, живёшь, никого не трогаешь, ну, типа, кроме как мечом по шее, а какой-нибудь горе-писака возьмёт да и выставит тебя ещё большим придурком, чем он сам. В его убогой писательской жизни ничего не происходит, вот он на мне и отыгрывается.

Ну чем ему себя занять? Несчастный конкурс раз в пару месяцев, на который он, пыхтя от напряжения, рожает очередную “нетленку” по заранее заданной теме, снова и снова насилуя несчастный Ворд проверкой количества знаков, чтобы, не дай бог, не выйти за пределы, тоже заранее заданные. (Ну какой гений по указке творит?) А потом, успев-таки в последний день дописать свою хе…ню, то есть, пардон, рассказ, а ежели окажется особо талантливым, то даже прочитать хотя бы раз и исправить пару “ться” на “тся” и от щедрот широкой писательской души подмахнуть пару точек над “е”, гордо несёт свое творение на сайт конкурса, в последний раз лихорадочно пересчитывая знаки, и соображая, отвечает ли заданной теме его рассказ хоть немного.

Нажав заветную кнопку, писатель гордо хлопает себя по груди, по плечам, по ляжкам, не знаю, по каким ещё частям тела. Душа его поёт, как стая мартовских котов перед случкой, а эго купается в лепестках из роз, второпя стыренных с клумбы в городском парке. Нимб над лысеющей головой затмевает свет мониторов в офисе, том самом, где он, периодически отрываясь от скучного кода, творил свой шедевр, когда начальник не был в пределах досягаемости, естественно. Писака ликует. Он счастлив. Он успел. Аминь.

Этот оргазм длится минуты две (ништяк!). А потом начинается ад. Сначала он каждую минуту проверяет почту, не пришло ли заветное письмо с сайта, что рассказ его принят и допущен в святая-святых. Знает, что рано, но всё равно проверяет. И вот, за пять минут до инфаркта, заветное “добро” наконец получено. Можно, казалось бы, вздохнуть и расслабиться, да куда там! Над ним занесён дамоклов меч “внеконкурса”…

Вроде как и утешает он себя разными умными мыслями, от: “Они ничего не понимают в литературе!” до “Это они от зависти к моему таланту”, но всё же ой как хочется попасть в избранные. И он, трепеща каждым нервом в вагончике на американских горках, без страховки с космической скоростью взлетает к: “Истинных гениев никогда не признавали при жизни!”. А потом так же стремительно падает в бездну: “Ну судьи, ну миленькие, ну пропустиииите мой рассказ, пожалуйста…”

Дальше начинается самое весёлое – обсуждение нетленки. Как говорится, “Лучше бы я умер вчера!” – ну, из анекдота про американца, который пил с русскими.

Тут уже страница сайта вообще не закрывается на рабочем компьютере и обновляется ещё чаще, чем Майкрософт. Начальник уже недобро косится. И план завис. И баги подступают со всех сторон. Хрен с ними. Зато появилось несколько новых просмотров его рассказа и даже комментарий!

Так и быть, глянем, – вальяжно развалившись на кресле, думает писатель, – что там очередной почитатель моего таланта написал, благоговея перед новым Достоевским или Толстым. Небось, будет своими корявыми фразами выражать восхищение моему стилю, и героям, и закрученному сюжету, забывая ставить запятые и путая “ться” и “тся” (вот дались они ему!).

Ладно, простим, – снисходительно думает небожитель, взирая со своего Олимпа на сирых мира сего. – Пусть почитает мое произведение, хоть немного понюхает литературного таланту. Авось и научится чему.

Падение его будет больнее, чем операция аппендицита без наркоза или срочный вызов на работу утром первого января. Что?! – Не веря своим глазам, будет читать он едкий комментарий, и эго завопит как облитый кипятком котище, доставший, наконец, своими амурами хозяйку, а писательская гордость забьется в уголок, роняя слезы в остывший нектар из роз и высмаркиваясь в остатки нимба.

“Слабый рассказ… Нет сюжета… Тема не раскрыта… Банальные сравнения… “

Что?! Да как ты…!!!

Спасительное объяснение придёт сразу: “Завидует!” Это он специально мой рассказ топит, потому что видит, насколько он лучше его собственного. Жалкая душонка Сальери никогда не простит Моцарта.

Но я выше этого, я его рассказ топить не стану. Тем более, что понятия не имею, который из них его. А жаль. Можно было бы тонко отомстить. Ну, например, как Дубровский Троекурову или, на худой конец, как Золушка вредной мачехе. И что за правила дурацкие на этих конкурсах – анонимное авторство! Небось, если бы каждый мог жалкий рассказишко новоявленного критика в отместку опустить, тот бы так ядом не поливал истинное произведение искусства. Эх, несовершенен этот мир, – поднимет очи горе писатель. – Но я для того и пришёл в него, чтобы своим талантом нести свет и процветание. Я всё выдержу, и, надев терновый венок непризнанного гения, поведу заблудшие массы к…

– Илья Ильич! Опять спите на рабочем месте?! Уволю!!!

Опрокинутая спросонья чашка щедро извергла остатки кофе, слава богу, без сахара, на стол, заляпав листы с конспектами на пару с клавиатурой. Досталось и свежестиранным джинсам. Твою-ж мать…

Какая только фигня ни приснится, – сетовал непризнанный пока гений, промокая разлитый кофе парой салфеток, вовремя поданных добросердечным сослуживцем, и осоловело глядя на монитор с едва начатым кодом.

Проект горит, – Как-то безразлично констатировал он, – да и черт с ним, ещё целых две недели, как-нибудь успею. А вот у конкурса дедлайн уже завтра, а у меня ещё даже идеи нет. Что там за темы на выбор? “Удивительное – рядом”? “Тюремный космонавт”? Да что они курили?! Господи, что же выбрать…?

Он уронил голову на руки… А через минуту тяжёлых раздумий гордо выпрямился, в глазах горел огонь вдохновения. Эх, была-ни была, начну как-нибудь, а там – куда кривая вывезет. Писатель открыл Ворд, и на экране появилась первая строчка будущего шедевра: “Илья Муромец молча едет по степи…”