ВНЕК №37 Между дождём и снегом

Всё начинается с шелеста, серого пронзительного шелеста дождя. Он рождается ещё до того, как мы увидим листья, лужи, травы, пронизанные холодными пулями капель. Не иголка и нитка, а что-то швейное, с примесью ржавой лейки, слышится в глухом стрёкоте. Тонкими нитями заштопаны прорехи в изношенном пейзаже. Сырая ноздреватая земля, причмокивая, пьёт животом влагу. Ливень испещряет суглинок клинописью и оспинами.

Осеннее утро. Местность цвета сапог. Цвета сырой портянки. Заброшенная просёлочная дорога.

Слышен приближающийся рёв моторов. Из кабины большой грубой машины «Урал», из-за мутного, ослепшего от непогоды лобового стекла, видно месиво пути, отчаянный осенний водопад. Рёв, трассеры капель. Радио в кабине здоровается фальшивым баритоном, сообщая погоду. Чья-то заскорузлая рука с жёлтыми прокуренными пальцами крутит баранку, другая – колёсико радиоприёмника. Ненавязчивый радиовальс тонет в горловых раскатах грома.

На размытой развилке чернеет фигурка человека, одетого в общевойсковой защитный костюм ОЗК советского образца. Снимает брезентовые трёхпалые перчатки, изображая руками бинокль. И рукавицы свисают на грязных резинках. На голове – зелёный капюшон. Насупленные брови. Шершавая кожа, наждачная небритость – капли врезаются в скулы, лоб и стекают, уже не сердито, а жалея, гладят лицо. Болезненная дрожь – по губам, морщинам у глаз, прореженных ручейками. Рука вытирает лицо и лезет в подсумок. Достаёт противогаз, привычно зажмуривается, задерживает дыхание и заученным движением напяливает шлем на голову. Выдох. На лбу, на прорезиненной поверхности – надпись краской от руки: «СССР». Шумно дышит и смотрит на размокшую дорогу через запотевшие стекла.

И вот, когда в очередной раскат грома врывается рёв моторов, из-за бугра появляется головняк колонны. Подпрыгивая на ухабах, приземляясь по середину колёс в грязь, «Уралы», «Камазы», «Шишиги» покачивают боками и живой, шевелящейся мокрой хребтиной – их кузова плотно набиты солдатами.

Металлические грязные звери разрезают воздух, приближаясь к человеку на обочине. «Контрабас», сидящий в машине, улыбается, увидев прямо по курсу странную долговязую фигуру, похожую на робота в скафандре. Молодой лейтенант, высунувшись из кабины с пассажирского сидения, сквозь стену дождя пристально изучает стоящего на дороге. Тревога сменяется равнодушием.
«Пришелец, сука!?» – бормочет «летёха» под нос. Смотрит на водителя.
«Полудурок!» – в тон ему отвечает тот.

Пришелец-Полудурок, чавкая сапогами, выходит на дорогу. Он стоит перед приближающейся колонной. Передовая машина «замирает» в нескольких метрах от забрызганного грязью человека. Странный тип в ОЗК и противогазе с коряво-красными буквами на лбу, раскидывает руки, как Христос, слегка покачивает вверх-вниз открытыми ладонями. Водитель за стеклом машины смотрит на нелепую фигуру, сигналит. Пришелец вздрагивает и принимается суетливо копаться за пазухой, в складках брезентового костюма. Водитель снова пугает его, нажав на клаксон. Машина угрожающе сверлит Полудурка лучами фар и рычит зверем. «Хорош, – устало приказывает смеющемуся водителю сидящий рядом офицер, – объезжай!» Колонна, как змея, огибает Пришельца и в тот момент, когда ревущие машины равняются с ним, он выхватывает из-за пазухи деревянное оружие, раскрашенный всеми цветами радуги «бластер», и начинает «расстреливать» грузовики с солдатами.

«Пиу-пиу-пиу!» – глухо доносится из противогаза. Гофрированный шланг болтается, оторвавшись от фильтрующей коробки. Целясь в машины, тыча раскрашенной деревяшкой в рычащих зверей с сидящими внутри личинками в шлемах, Полудурок имитирует выстрелы из космического оружия. Наконец срывает с головы противогаз и кричит. Кричит отчаянно, по-детски, остро, пронзительно. В ответ на безумное выражение глаз, их серьёзность и жесткость, не подобающие игре, раздаются беззлобные хохот и вопли проезжающих мимо солдат.

Далее – круговерть: дождь, как сотни тысяч стрел, капли-пощечины, усмешки одних солдат и стальная злоба в глазах других (острые скулы, бритые головы, серые лица, сине-детские глаза, прокуренные зубы), «бластер» в крепко сжатых руках Полудурка-Пришельца. Грубое, сырое, угловатое, красивое дерево, округлая грязевая ярость колёс, перемалывающих всё на пути. Ощущение истерии, абсурда, хаоса. Вороны, мокрые и недовольные, с верхушек деревьев наблюдают, как машины, одна за другой, объезжают то ли героически, то ли растерянно стоящего в грязи человека. На его лице недовольный оскал, радужку карих глаз почти полностью закрывают расширенные зрачки. Колонна, машина за машиной, равнодушно проходит мимо, обдавая бензиновым дымом, разбрызгивая зловонную жижу. Он провожает безумным взглядом последний позвонок каравана грузовиков.

…Земля с высоты птичьего полета. Маленькие крылья какой-то пичуги вспорхнули и спланировали. В небе – стайка шпаков, издалека напоминающая рой пчёл или стаю морских рыб, которая подчинившись одному инстинкту, мечется среди облаков. Вокруг – всё та же дорога, поля.

После припадка он обиженно посмотрит вдаль, куда уползла опасная колонна инопланетных звероподобных машин. Сражение не окончено. Но сил нет, и он тяжело побредёт вдоль дороги домой, к своему безопасному пристанищу. Он пойдёт молча, угрожая кому-то нечленораздельным мычанием вместо слов, его «бластер» безвольно направлен вниз. Капли краски стекают с бесполезной деревяшки. Дорога влажная, зеркальная от луж, в которых отражается бледное небо.

Смуглый вечер, ждущий, как пегий щенок-зубоскал, хозяина.

В центре комнаты, на стуле, за пустым столом сидит Полудурок. Он неподвижен и будто спит с открытыми глазами. Темнеет затылок, подсвеченный светом, проникающим в комнату из узенького окна. Всё, что ниже лопаток – в сумерках. Контур головы, два уха. Темнота в этом овале как неозвученное слово.

Он проводит потоками пальцев по стеклу – чтобы стереть и бесстыдно, истинно-прямо, по-снайперски смотреть. И видеть небо. Водопадами, реками наверху.
Малину – в чай. За печь домовому протянуть махорки. Дать огню заполонить сердце теплой, ладной простой пустотой. Вырезать из «Искателя» картинки других планет и существ, клеить в альбом. Раскрашивать бластер яркими красками, подновлять потускневшее в боях дерево, рукотворное космическое оружие.

На дороге – вдоль горизонта, между небом и землёй, появляется тёмная точка, старуха в чёрном. За её плечами – огромный походный рюкзак. Ноги в солдатских ботиках тонкие, почти детские, но сильные. Она с трудом перебирается по грязи.

Впереди – полузаброшенная деревня: на чёрной кромке горизонта – покосившиеся кресты, осклабившиеся изгороди, ссохшаяся луковица церкви, пустые, невидящие и безумные глазницы домов.

Крик вороний, как просыпанные орехи, вразброс крылья. Шелест. И вновь гробовая тишина. С безмолвной тьмой сливается прохожая, шагнувшая на пустынную улочку. Пустота обступает её, как замерший лес.

Это женщина без возраста. Вечная девочка или вечная старуха. Она проходит через большой крытый двор, где, высовываясь из будки, потягиваясь и виляя хвостом, встречает её собака, где мокнет огромный стог сена, осклабившийся вилами, где чернеет подбитым глазом развалившаяся голубятня. Заходит в избу.

Комната пуста, вещи серыми тенями прилипли к тёмным стенам и спят крепким сном. Под потолком – вырезанные из дерева сказочные существа, склеенные из бумаги космические ракеты. В красном углу – рядом со Спасом, – портрет Гагарина в скафандре.

Женщина ставит рюкзак у порога, сын сидит не шелохнувшись. Мать, тихо наступая на тени от окон, подходит к своему ребёнку. Смотрит ему в лицо. Это её Алеша-дурачок. Их встреча похожа на ритуал. Нет слов. Осторожные по-волчьи касания. Он погружён в себя, взгляд – в пространство, в уроненных на колени руках – скобель для работы с древесиной и заготовка для космического корабля. На стене среди семейных карточек – фото парней в комбезах. Один из них – её сын, совсем юный, в пилотке со звёздочкой. Внизу полустертая надпись «РВСН. Космодром Плесецк. 199… г.».

Старуха зажигает лампу. В комнате становится уютнее. Луч вытаскивает из убогого сумрака предметы, у помещения появляется объём. В избе повсюду расставлены и развешаны звёзды, планеты, космолёты, вырезанные из дерева просто и грубовато. Есть и игрушечный бумажный макет родной деревни. Только в отличие от разрушенной церкви тут храм новый, современный, напоминающий устремлённую ввысь ракету.

Хозяйка умывается, переставляет вещи, разбирает рюкзак, тихо и монотонно пересказывает новости: «погода, снег обещали, тяжелая поклажа, размытая дорога, солдаты, война, гробы». Словом, обычная жизнь. Сын постепенно выходит из задумчивости, сметает стружку в совок.

В комнате мягкое женское сияние, немного волшебное: абажур лампы накрыт узорчатой плетёной шалью, она даёт сказочные отсветы на всё, что в доме. На темнеющем против света горизонте стола дымится чайник. В контровом два силуэта: сухонькая старушка и большой болванчик – её сын. Маленькая рука матери поднимает темный контур огромного чайника и янтарный, карий кипяток, урча, устраивается в чашках. Тишина. Пар растворяется без следа, тикают ходики. Под потолком тихо покачивается макет первого спутника «ПС-1». Мать устало прикрывает глаза.

Дымка заволакивает стены и потолок. Капельки оседают на деревянной поверхности. Посреди избы стоит большой таз. Из него идёт пар. Мать раздевает сына. Острые лопатки, как обрезанные крылья, стриженный затылок, тонкая детская шея пожилого мальчика. Он осторожно пробует воду, садится. Натруженные, искалеченные работой руки намыливают мочалку куском детского мыла. Мать бережно трёт обтянутые кожей косточки, омывает израненную, в свежих и старых шрамах голову с тремя макушками… Берёт станок. Наносит пену. Бреет виски и подбородок. Закутывает его в простыню, как маленького… уводит… укладывает спать…

Старуха выключает свет, вздыхая, зажигает свечу, становится на молитву под маленькой картонной «Скоропослушницей». Шепчутся слова молитвы. Звуки, наполняющие комнату, похожи на шум прибоя, на соловьиный шёпот: «К Богородице притецем сущии в бедах, и ко святей иконе Ея ныне припадём, с верою зовуще из глубины души…».

Чей-то взгляд бродит по комнате, выхватывая предметы и людей: то Деву с Богомладенцем на руках, то молящуюся старуху, то её божевольного сына, счастливо улыбающегося во сне. Он тоже путешествует в своих мирах и молится по-своему. Обращается к святому блаженному Юрию, улыбающемуся беззащитно из шлема с надписью СССР: «Святый угодниче Божий Юрка! Помоги мне, Алёшке!».

– Поехали! – доносится вместе с шумом ракетного двигателя, и… кровать уплывает к звёздам.

Ночь. Пёс трусливо забился в будку. Кто-то стоит за окном, у дома старухи, разглядывая чужую жизнь. Месяц светит на серо-чёрное изломанное дерево, достаёт из тьмы силуэт чёрного человека у избы. В опущенной руке – автомат. Человек, посмотрев сквозь занавески, озирается по сторонам. Он по-звериному, словно на мягких лапах, отходит от дома, прячется в темноте сарая.

Видны силуэты худых домишек деревни, свет ночного неба словно гладит их по макушкам. Только лишь одно из глазниц-окон в округе мигает огоньком свечи. Это окно старухи и её сына. Гасит свечу, закрывает молитвослов, нажимает на кнопку. Окно теперь мерцает синеватым светом. Идут местные новости. По ящику сообщают, из воинской части сбежал вооружённый боец, расстрелявший караульного и двух однополчан из числа старослужащих. Разыскивается…» Смолкают в звуках засыпающей деревни сухие слова… Щёлкает выключатель. Бельмо телевизора светится в полумраке. Уменьшается и без того карлик-свет… Пока темнота не становится всем…

Рано утром мать уходит. Ей нужно засветло выйти на трассу – тогда есть надежда, поймать попутку и быстрее добраться до города. И, получив пенсию на себя с сыном, мигом – назад. Уходит, поцеловав.
А мы остаёмся наблюдать за тем, как живет её Алёша, погружаясь в свой космос искорёженной, преломлённой реальности.

Каруселью живых картинок, с небольшими остановками, видим, как он (взрослый мужик с проступающей сединой, в грубом свитере и застиранных камуфляжных брюках) играет в космонавта, высадившегося на чужой планете. Как, почистив и надев ОЗК, ходит в противогазе с ненужной «гофрой». Пришелец медленно переступает и подпрыгивает, с игрушечным бластером в костлявых руках. Его нескладная фигура на заброшенном элеваторе напоминает одинокого космического путника посреди чужой планеты, пережившей апокалипсис. Водонапорная башня – остов ракеты, совершившей вынужденную посадку.

Иногда мы вместе с Алёшей слышим выдуманные им голоса: кодовые сигналы и сообщения, послания для инопланетян на непонятном мяукающем языке. Пригнувшись к траве, он умело изображает стрёкот космолёта возле старой мельницы, гул сирен, пищащие датчики. Его слепят лучи только им видимых прожекторов, проникающих под прогнивший свод церкви и на чердак соседнего дома. Деревня-призрак оживает, наполняясь посторонними голосами, скрытой угрозой и подвигами. Его победа над невидимым «Косьминогом» встречает бурное ликование народа будущего. Его «бластер» поражает только неисправимых космических рецидивистов. Лазерный луч рассекает щупальца нападающих без предупреждения чужеземных пиратов.

Приступы безумия чередуются с паузами – молчанием, пустотой. Когда посторонние выдуманные шумы пропадают, на него обрушивается реальный мир, вынести который нет сил. Слишком громкая эта тишина, слишком слышно боль, которую прячет внутри человек и она, как ржавчина, разъедает каждое его мгновение, если нет игры.

Вдруг он замечает свежие следы сапог у ручья. Эти следы – не плод воображения, они настоящие. По возвращении в дом, обнаруживает, что вся еда, оставленная матерью исчезла: «Кто бы это мог сделать?»

Алёша снова облачается в «скафандр», берёт бластер. Начинаются поиски вора, напоминающие его военно-космические игры – на грани безумия и реальности. Он, будто единственный выживший из их отряда, высадившихся на Альфу-Козерога у покосившегося соседского забора. Полудурок «прочёсывает» заброшки – дом за домом, песчаный карьер – кратер за кратером, – понарошку связывается с Центром, с Юрием Алексеичем. Только Гагарин может подсказать и защитить, направить на выручку звёздный десант.

В конце концов приходит время решительной битвы, прямое столкновение с «инопланетным врагом». Алёша возле уборной в своём же дворе. Он слышит из кабинки шорох и занимает оборону, направив оружие на дверь. Но, когда в проёме показывается неизвестный, Полудурок опускает «бластер», ведь он нужен только для защиты. Контакт. Он снимает противогаз, смотрит на появившегося в просвете испуганного паренька в поношенной и грязной военной форме. Алёша первым отбрасывает оружие, раскрывает объятья и приветствует «брата по разуму» лёгким шевелением раскрытых ладоней.

Солдат взволнован, но, распознав в противнике дурачка, становится увереннее. Он опускает автомат и с усмешкой повторяет жест межгалактического приветствия. Алёша широко улыбается, отчего на мгновение обоим становится страшно. Но в дурачке нет агрессии. Это заметно. Он ведёт инопланетного друга домой, в убежище. Придя к Полудурку, солдат осматривает избу, трогает игрушки, входя в мир чужих людей, который видел через окно.

Вечер. Комната пуста, вещи серыми тенями прилипли к стенам и спят крепким сном.
На столе – бутыль с брагой, солдатские фотографии Полудурка, два игрушечных оловянных солдатика. У ног – деревянный бластер и настоящий автомат. Чуть поодаль, у окна, сидит Алёша. В тёмном пространстве его головы кружатся воспоминания.

В части, где служил белобрысый деревенский парень Алексей, на космодроме Плесецк, как и положено, деды «воспитывали» молодёжь. Он вспоминает чистку унитаза зубной щеткой, ночные побои, «велосипед», «лось», разборки в бане, звёзды от ударов бляхой. Так комиссовали с отбитыми почками одного новобранца, затем, не выдержав пыток, повесился другой – его земляк. Сидя возле нового друга, рассказывает и о себе: как он улетел в свой космос. Сбивчив рассказ: склад, ремрота, гараж, где за время службы вскрылись двое солдат; стёртые ноги, руки в синяках, ужас в глазах: избиения, страх, боль. Не выдерживали даже здоровые крепкие парни. Откровения Полудурка прерываются рассказом захмелевшего собрата. Он делится своим «боевым» опытом, почему сбежал из части, прихватив «АК» и рожок патронов, что стало с его караулом. Плачет и пьёт.

Ночь. Захмелевший беглец засыпает. Алёша вытачивает новый космолёт.

Шуршание воды за окном. Земля распаренная, нагая, растревоженная.
Под утро дождь станет спокойнее и тише – так, что будет слышно неровное дыхание спящего. Когда беглый проснётся, то не обнаружит в избе ни Полудурка, ни своего автомата.

Мы видим маленькую фигурку идущего человека и многоэтажный потолок неба над ним. Густой и объемной рябью плывут в высоте облака. Их много.

Ему зябко, он возбужден, в глазах – пустота, которая, кажется, скоро лопнет. На лицо осторожно ложатся первые снежинки. Он улыбается снегу, ловит замёрзшие капельки ртом. Потом надевает противогаз и вскидывает добытый у беглого солдата трофей. Мы снова на той же дороге, по которой вот-вот должна пройти колонна. Всё так же на развилке стоит человек в грязном ОЗК. Только теперь в руках у него не игрушечный бластер.

Из-за поворота появляется первый «Урал». Внутри машины вповалку спят солдаты. И только один «душара», откинув брезент, смотрит в мутное рассветное небо заспанными глазами. Сверху кто-то «разбрасывает» белую крупу, закрывая грязное исподнее земли чем-то белым, чистым, нежным…

Привычно и хладнокровно Алёша подпускает колонну вплотную, снимает автомат с предохранителя, передёргивает затвор.