ВНЕК №4 В тюрьме тела

Пик. Пик. Пик. Крошечная ракета ползёт по монитору, монотонно пищит. На экранах рядом какие-то цифры. Люблю цифры. За ними интересно следить, когда они меняются. На термометре, например, когда заболеешь и температура вверх ползёт. Только эти цифры не меняются. И разрешение экрана плохое, расплывается всё. На «Амиге» моей качество изображения получше. Гамал я у меня похожую игрушку. В космосе летишь, от пиратов уходишь в гиперпространство, чтоб груз не отобрали. Но в ней как-то поживей дело шло. Похоже, застрял я на этом уровне, ни астероидов, ни пиратов. Где тут эскейп?

Оказывается, я в больнице. Мне делают много уколов, всё время что-то поправляют у изголовья, распутывает провода. Приходят люди и врачи, смотрят на меня, а говорят о чём-то своём. Гляжу на них сквозь решётку ресниц. Смешно, они меня как будто не видят, будто я призрак.

Ненавижу малиновое желе. И розовых динозавров. И желе. Врачи решили, что мне необходимо развиваться, повесили в палате телевизор и показывают мне сериал про динозавра Барни и его друзей. Бог ты мой, хочется напомнить им, что мне уже двенадцать… Или уже не двенадцать? Динозавр медленно ступает огромными ногами по экрану. Меховой розовый динозавр с картонной ракетой под мышкой отправляется в космическое путешествие. Ха-ха. А вот и малиновое желе для нашего славного космонавта. Это пришла сиделка с моим обедом. Она ничего. Но про желе я всё сказал.

Приходил папа. Судя по его бороде, я в больнице не первый год. Может, он и раньше меня навещал, но я спал. Сегодня папа в первый раз с того момента, что я очнулся, пришёл. Купал меня. Это, конечно, только так называется, купание. Пока я был здоров, не понимал, какое счастье – принимать душ, писать стоя, самому надевать штаны. Теперь понимаю. Папа зашёл в палату, и сиделка с ним. Новая. Та, что помоложе, всё время плачет, её ко мне перестали пускать. Эта новая раздела меня и голого положила на кушетку, покрытую клеёнкой. Принялась менять постельное бельё, а грязное кидала в железный бак. Хороший бак. Мы с младшим братишкой из такого космический скафандр делали. Дно отпилили ножовкой по металлу. Братец сбоку железную флягу проволокой придумал примотать, типа, кислородный баллон. А папа сказал, что устроит нам настоящую космическую тренировку и выпорол обоих. А идея с ножовкой, кстати, была не наша, а Кимберли. Кажется, тысяча лет прошла с тех пор. Ким, небось, уже замуж выскочила, уехала из Йоханнесбурга. И я уехал из дома.Только Дэвид с мамой остался. Лучше б они ко мне пришли, чем папа. Мне от его присутствия только тяжелее стало. Он пару раз повозил мокрой губкой по моему телу, всё отворачивался. Смотреть ему в мою сторону неприятно было. Сиделка забрала у него губку и меня домыла. Я думал, теперь, когда я чистый, он на меня посмотрит, но куда там. Мне так хотелось схватить его за руку, что я слегка пошевелил пальцем. Я точно это почувствовал. Так обрадовался! Хотел закричать – да погляди же, папа… Но он не заметил. Бодро улыбнулся мне, будто я дебильный, подхватил на руки и радостно сказал – «Ну, а теперь в кроватку!» Толстуха головой покачала, остановила его. Сама меня вытерла, в памперс одела и в кровать отнесла. А папа стоял и в пол смотрел.

Проклятые решётки не дают скосить глаза в бок и посмотреть на маму. Она стоит совсем рядом, но я не вижу её, только слышу. Мама не молчит, как папа. Она говорит, и слова её вспарывают мою грудь, как личинка инопланетного монстра в фильме «Чужой». «Случаются трагедии, дети падают с высоты, попадают под машину, тонут в реке и умирают от рака, -говорит она. Родители оплакивают их, носят два раза в год цветы на могилу и живут своей жизнью. Я не живу. Ты лежишь в постели, будто кукла, уже четыре года, не живой и не мёртвый. Если ты не можешь жить нормально, ты должен умереть». Я чувствую, как она комкает моё одеяло. Потом она уходит. Пусть. Не надо ей тут быть.

Мама меня больше не навещает. Папа приходит, держит меня за руку, молчит. Понимаю.

У меня новая сиделка. Смешная. Зубы, как у бобра. Выключила мутотень про розового динозавра, включила новости. Говорит, врачи надумали, что это для моей умственной деятельности полезней кукольных представлений. Наверное. Теперь знаю в лицо нашего президента. Если вдруг увижу на улице, поздороваюсь. Принцессу жалко. Она красивая, как Лея из «Звёздных войн». Был бы я рядом, я б её спас.

Благообразный белохалатный Оби-Ван бродит бесцельно по тёмной шахте моей ночной палаты. Жмёт какие-то кнопки, разглядывает ломаные на мониторе. Включил без звука телевизор, смотрит новости. Комаром пищу пронзительно, долблюсь головой в овальные светильники на стенах. Слышишь, джедай, отключи притягивающий луч, быстрее, отключи, говорю тебе. Видишь, я в мусороуплотнителе застрял, ни рукой, ни ногой двинуть не могу! Дышать не могу, грудь давит, спасай, джедай! Кеноби вздрагивает, испуганно вглядывается в дрогнувшие цифры. Быстро-быстро нажимает какие-то кнопки, читает показатели. Зачем-то по монитору пальцем постучал. Смешной ты, джедай, это ж не аквариум. Рычаг, рычаг на себя тяни, красный рычаг! Не слышит. Что-то из шприца в капельницу добавил, вроде полегчало. Тяжело засопел аппарат ИВЛ, будто после дальней пробежки.Ведроголовые стоят у кровати, сне уходят. Вместе с Оби-Ваном смотрят новости. На экране рушатся башни, клубится пепел, словно в чёрно-белом фильме, в беззвучном крике раскрывает рот летящий кубарем человек. Полчеловека… И теракт предотвратить ты тоже не успел, Оби-Ван. Фиговый из тебя джедай…

Семь лет, проклятые семь лет. За что я отбываю этот бесконечный срок в своей одиночке… Говорил с отцом. Нет, не так. ГОВОРИЛ С ОТЦОМ!!! Как получилось, он рассказывал о том, что мама болеет, а у него трудности на работе, о терроризме и женщинах, с которыми он крутил в молодости, потом вдруг замолчал на полуслове и тихо спросил, понимаю ли я хоть слово из того, что он сказал. И я пошевелил большим пальцем руки. Он, не веря, взял меня за руку и снова спросил: «Сынок, ты меня слышишь?» Слышу ли я… Мне так хотелось ответить ему, что я сжал его руку, и снова сжал. Пожатия получились слабыми, но он почувствовал. Спросил, больно ли мне. Чтобы ответить «нет», я пожал ему руку один раз. Сам не верю до сих пор. Двенадцать лет я был заключён в тюрьму собственного тела. Теперь я больше не один. Это просто космос! Спасибо тебе, папа.