Рассказ №24. Чудо

Темнота густым киселем заливалась в глаза, нос, рот и уши. Казалось, в ней можно захлебнуться. И тем страшнее, тем тревожнее звучали бесплотные голоса, доносящиеся отовсюду: то шипящие в затылок, то бормочущие в ухо, то кричащие откуда-то издалека или завывающие под ногами.

“Фиолетовые руки на эмалевой стене!” — со всех сторон и без конца летела одна непонятная фраза. Тише, громче, дальше ближе…

Последний окрик прозвучал слишком отчаянно и резко, так, что Эллисон проснулась с бешено колотящимся сердцем. Она рывком села на кровати и дрожащей рукой включила ночник. Очертания комнаты были родными и близкими: письменный стол, стул, заваленный одеждой, неуклюжий шкаф. Темнота тоже была обычной — легкой и просвечивающей. Эллисон даже рукой помахала, чтоб в этом убедиться. Потом схватила тетрадь, лежащую под подушкой, и крупно записала: “фиолетовые руки на эмалевой стене”, после чего умиротворенно свернулась калачиком под одеялом и заснула.

Эллисон вела дневник сновидений. Всякий раз, просыпаясь от кошмара, она первым делом записывала какую-нибудь ключевую фразу, чтоб наутро вспомнить. Если подробностей во сне было много, то Эллисон записывала каждую деталь. Ведь сны имеют свойство быстро исчезать из нашей памяти, чтоб вернуться в ту вселенную, из которой пришли нас навестить.

Записывала Эллисон не только кошмары — они вообще редко ей снились. Чаще являлись волшебные миры, другие вселенные или реальность, наполненная событиями, которые никогда в ней не происходили. Или просто вещи, которые волновали её в течение дня, а теперь нашли отражение во сне.

У Эллисон не было какой-то конкретной причины, почему она вела этот дневник. Пожалуй, она просто любила спать и видеть сны и не любила чувство, когда днём какая-нибудь мелочь заставляет вспомнить краешек сна, но он выскальзывает из памяти, как кусок мыла.

Некоторые сны не удавалось поймать даже сразу после пробуждения. Они растекались, как вода, оставляя после себя безотчетное чувство тоски. Как будто ты потерял что-то важное, а теперь даже не можешь вспомнить, что именно. И этот страшный сон напоминал ей что-то. Не пугающее, напротив — родное и близкое. На ум приходила чья-то улыбка и спокойный голос, но все это быстро исчезало и растворялось. Оставалась только ноющая тоска и ощущение того, что она безвозвратно потеряла что-то невероятно ценное.

Эллисон по-настоящему жила только во снах. Там она чувствовала себя собой и своей, там были миры, в которых ей хотелось остаться, там были люди, которые любили ее. А в настоящем не было.

Замкнутая и забитая с детства, она с трудом находила общий язык со сверстниками, предпочитая им книги. Мечтательной и ранимой натуре было сложно выжить в жестких рамках и границах, навязываемых обществом. Все стало хуже, когда погибли родители. Одиночество, непонимание, злость на саму себя, за то что “не такая, как все”, за то, что не получается приспособиться.

Гораздо проще было бы верить в то, что они верят. Жить тем, чем они живут. А она оставалась только объектом презрения или насмешек.

Эллисон, в общем-то, привыкла жить внутри себя. Видеть сны, имеющие такое огромное влияние и значение для нее, мечтать о чудесах, писать короткие рассказы, создавая собственные миры. А на людях покрываться непробиваемой коркой. Они называли её бесчувственной, когда внутри она горела, они называли её злобной, когда она пыталась не заплакать, они придумывали сотни тысяч причин, чтоб её ненавидеть, а она мечтала о простом человеческом счастье.

Последний кошмар потряс её. Было что-то пугающе важное во фразе “фиолетовые руки на эмалевой стене”. Эллисон казалось, что за её разгадкой лежит будущее. Но вскоре и этот эпизод забылся, затерялся среди новых, красочных сновидений, оставаясь лишь где-то далеко в подсознании, как будто ожидая своего часа.

И этот час однажды настал.

Стоял ясный зимний день. Морозный до трескучего снега и щиплющего носа, солнечный до боли в глазах. Эллисон мерзла, одетая в слишком легкую для такой стужи куртку, ёжилась и проклинала зиму вместе со своей глупостью. Она умудрилась заблудиться в незнакомом городе. Телефон сел, прохожих не было, да и адреса она толком не помнила. Злясь и пряча в рукавах замёрзшие руки, Эллисон быстрым шагом шла к большой дороге. Узенькие дворики с нависающими над ними домами путали и сбивали девушку. Она слышала шум машин, но не могла к ним выйти, плутая по улицам, похожим, как близнецы.

Ситуация ухудшалась с каждой минутой: поднялся сильный, порывистый ветер — ледяной и беспощадный, — нагоняя снежные тучи. Эллисон мигом определила, что это не к добру. И правда: через несколько минут началась метель. Снег сыпал, как в последний раз, образуя непроглядную стену. Со всех сторон были только белые хлопья и Эллисон, сама не зная отчего, испугалась. Её охватило смутное чувство чего-то знакомого, того, что это уже было. Не хватало только…
— Фиолетовые руки на эмалевой стене, — раздался сзади голос и кто-то схватил девушку за руку. Эллисон закричала, пытаясь вырваться. Паника волнами поднималась изнутри, топя остальные чувства.
— Тихо ты, с ума сошла, что ли? Я же не резать тебя собираюсь, — голос вернулся: удивленный и чуточку насмешливый. — Я думал, ты меня узнаешь.

Человеческая и вполне дружелюбная речь успокоила Эллисон. А голос болезненно что-то напоминал. Серебряной паутинкой протянулась нить от её запястья к его.
— Кто ты? Как я должна была тебя узнать? — ответ вертелся где-то совсем рядом, казалось — протяни руку и возьми. Но он ускользал как сон, как кусочек мыла.
— Пароль. Так те, кто встречаются во снах, узнают друг друга. Забыла? — в голосе послышалась нотка укора.

Серебряная паутинка стала толще и плотнее.
— Помню. Теперь помню, — слова слетели с губ вместе с облачком пара. Эллисон хотелось смеяться. Её нашло собственное чудо. Они годами встречались во снах, приходя из разных миров. И сейчас, — Эллисон точно это знала, — они вместе уйдут в новую, счастливую реальность. И там, возможно, ей будет сниться покинутый мир, а она будет просыпаться, как от кошмара. Только на этот раз рядом будет тот, кто её успокоит.
— Тогда ты знаешь, отчего метёт метель, — продолжил голос. Эллисон кивнула.
— Чтобы скрыть волшебство от других людей?
— Чтобы путешествовать между мирами, — он предложил ей свою руку и она оперлась на нее.

Серебряная паутина оплела их руки, слабо мерцая в мелькании снежинок. А в следующую секунду две тени исчезли, оставляя после себя пустынную улицу с едва различимыми очертаниями домов.

ОТЗЫВЫ КОМАНДЫ ЖЮРИ

Отзыв от Кирин59

– Ну и пусть. Может, там внизу чудеса еще похлеще.
– Например?
– Например, какие-нибудь сны.
Клайв Баркер «Эвервиль»

История Эллисон, которая записывала свои сны, и сама похожа на сон, сон о чуде. Только немного мрачноватый получился сон: сперва кошмар с темнотой, которая «густым киселем заливалась в глаза, нос, рот и уши», а потом блуждания в снежной метели в незнакомом городе.

В тексте много неопределенных наречий:

«потерял что-то важное»

«напоминал ей что-то»

«чья-то улыбка»

«что-то невероятно ценное»

«что-то пугающее»

«где-то далеко»

«чувство чего-то знакомого»

«кто-то схватил»

«что-то напоминал»

«где-то совсем рядом»

Которые создают впечатление эфемерности происходящего. И это впечатление складывается не только из слов, но и из самих описаний. Вот, например, сцена после кошмара, открывающего рассказ:

«Она рывком села на кровати и дрожащей рукой включила ночник. Очертания комнаты были родными и близкими: письменный стол, стул, заваленный одеждой, неуклюжий шкаф. Темнота тоже была обычной – легкой и просвечивающей. Эллисон даже рукой помахала, чтобы в этом убедиться»

Девушка включает ночник, но в его свете все равно видит лишь очертания комнаты, хоть и вполне конкретные – стол, стул, шкаф. И при включенном же ночнике она проверяет рукой темноту, чтобы убедиться в ее привычности. Вот присущая сну абсурдность.

А после того, как повествование поведало читателям немного о жизни девушки, этот кошмар забывается. И история вдруг продолжается ясным зимним днем. Вот и резкие смены локаций, как во сне.

И далее следуют нелогичные, как во сне, изменения. День ясный, как вдруг снежные тучи, и через несколько минут метель непроглядной стеной. Девушка теряется в незнакомом городе, естественно одна средь бела дня. Упоминается даже какой-то адрес, который она забыла. Наконец, появляется голос. Не незнакомец, а именно голос – о его обладателе ничего больше не сказано. Эллисон пугается, ее поглощает паника, а вскоре она уже хочет смеяться.

Так что вывод очевиден: этот рассказ и есть сон. И чудо не то, что происходит в финале рассказа. Сам сон, как явление, и есть чудо. Прекрасное, порой ужасное, непредсказуемое, и всегда необъяснимое.

В свете вышесказанного разбирать текст не имеет смысла. Возможно, все мною перечисленное часть сознательно выбранного автором стиля, превращающего недостатки повествования  в его характерные черты. Во всяком случае, мне хочется верить именно в это.

Однако я все же посоветовал бы автору пересмотреть некоторые фразы вроде «щиплющего носа» или «шагом шла». А еще пунктуацию перепроверить – кое-где не хватает запятых.

С пожеланиями творческих успехов и вдохновения, Кирин59.

Отзыв от Эмиль Коста

Рассказ относится к жанру магического реализма. Это история о замкнутой девушке по имени Эллисон, которая не может найти себе места в реальном мире, но в конце концов обретает свое счастье.

Композиция своеобразна: две трети рассказа занимает предыстория Эллисон, одну треть — эпизод в незнакомом городе и объясняющий все диалог.

Фигура героини обрисована нечетко. В детстве она была “замкнутой и забитой”. Замкнутость можно объяснить врожденным темпераментом, но забитость — непременно следствие внешнего влияния. Читателю неясно, были с девочкой жестоки родители или сверстники.

“Мечтательной и ранимой натуре было сложно выжить в жестких рамках и границах, навязываемых обществом…”

Речь только что шла о детстве героини. О каких рамках речь? Надевать шапку, когда холодно?

“Все стало хуже, когда погибли родители…”

Неизвестно, сколько Эллисон было лет, когда это произошло, имело ли сиротство последствия (детский дом, приемная семья). Фраза в целом выглядит несерьезно и легкомысленно.

Образ героини дорисовывается сам собой. Это до крайности эгоцентричная девушка, для которой даже смерть родителей — всего лишь повод повздыхать о собственной неприкаянности.

У Эллисон сложные отношения с людьми.

“… они придумывали сотни тысяч причин, чтоб её ненавидеть…”

“Сотни тысяч” здесь, конечно, ради красного словца, но в целом ясно, что окружающие дня прожить не могут, чтобы не подумать какую-нибудь гадость об Эллисон. А почему, собственно? “Забитые и замкнутые” люди в реальном мире никому не интересны. Их просто не замечают.

Предыстория занимает около десяти абзацев. Героиня записывает сны без особых причин, у нее погибли родители, ее никто не понимает. Один сон показывают читателю, автор явно считает кошмар о “фиолетовых руках” важным, хотя Эллисон быстро его забывает.

Далее начинается собственно история.

“Она умудрилась заблудиться в незнакомом городе. Телефон сел, прохожих не было, да и адреса она толком не помнила”

Из мира грез и несбыточных надежд героиня переносится во враждебную реальность. Зачем и почему она оказалась в незнакомом городе, неведомо ни читателю, ни самой девушке.

“Эллисон мигом определила, что это не к добру”

Следует признать, что этой фразой читателю в первый и последний раз демонстрируют наличие интеллекта у героини.

В охваченном метелью незнакомом городе она встречает “Кого-то”. У “Кого-то” есть голос и руки. Руками он хватает Эллисон, голосом называет пароль и объясняет, что пришло время чудес.

“… те, кто встречаются во снах, узнают друг друга”

Эллисон предстоит покинуть этот мир и отправиться с новым знакомым в более счастливую реальность.

“И там, возможно, ей будет сниться покинутый мир, а она будет просыпаться, как от кошмара. Только на этот раз рядом будет тот, кто её успокоит”

В принципе, у “Кого-то” есть для этого все необходимое. Читателю не рассказывают, кем является неведомый герой, человек ли он вообще, где и как живет, снились ли ему кошмары об Эллисон… По авторскому замыслу “Кто-то” нужен, чтобы героиня обрела счастье. Его потребности при этом не учитываются.

Язык повествования в целом ровный и грамотный. Не обошлось без перлов.

“Морозный до трескучего снега и щиплющего носа”

Нос, который щиплется — весьма своеобразная деталь.

Не совсем понятно, почему точкой пересечения являются именно кошмары. Автор с первых строк создает атмосферу страха и тревоги, но впоследствии героиня совсем не испугана и испытывает лишь безотчетное чувство тоски от разлуки с чем-то родным и знакомым. Развязка все объясняет, но психологическая достоверность остается под вопросом.