Рассказ №12 Ночью шёл дождь

Ночью шёл дождь.
Мужчина устроил ночлег в ложбинке корней старого дуба, выстланной прошлогодней листвой. Густые ветви защищали путника от непогоды. Он плотнее укутался в плащ, положил под голову рюкзак с вещами, вытянул ноги в потрёпанных охотничьих ботинках. Крам – огромный чёрный пёс с серебристой проседью на губах, улёгся в ноги хозяина и прижал уши.
Он положил заскорузлую руку на голову пса.
Под мерный шум дождя оба путника провалились в беспокойный, хрупкий сон.
Мужчине снился сын.
Когда мальчику исполнилось три года, они каждое лето проводили у бабушки. У неё в саду росла старая яблоня. Ствол в оспинах и наростах, как кожа поражённая дерматитом. Струпья крошились под подошвой ребенка, когда он, подтягиваясь на тонких ручках, с кряхтеньем поднимался на широкую развилку. Там он обычно останавливался перевести дыхание. Солнце подсвечивало взлохмаченные русые волосы, окрашивая их в рыжеватый оттенок. Веснушки на щеках и носу – россыпь карамельной крошки. Маленькие редкие зубы открывались в счастливой улыбке папе. Он стоял у ног сына, как жрец у алтаря божества, – на подхвате, рядом. Всегда.
Вот только в этом сне ребёнок залез очень высоко, на самую макушку яблони. Мужчина кричал ему. Ветви крошились, кружились листья, пока мальчик лез всё выше и выше. Отец звал, чувствуя, как замирает сердце, как земля уходит из-под ног, вынуждая пятиться. По сюрреалистичным законам сна, дерево стояло в огненной воронке, а сын, еле видимый, перепуганный, повис на тонкой ветке.
– Папа! – кричал он.
– Отпускай!.. Нет, раскачивайся и отпускай, я поймаю!
Отец стоял на краю огненной воронки, протягивая руки. Сын начал раскачиваться, ветка хрустнула и полетела вниз. Мужчина понимал, что не достанет. Он прыгнул, ловя на лету мальчика. И оба они рухнули камнем, в пламя холодное и влажное, а сломанные ветви царапали и царапали лицо…
Путник проснулся от того, что Крам вылизывал его ухо. Дождь прекратился. Наступило утро.

***

Маленький мальчик свернулся клубочком на мокрой листве. Тощий, в лохмотьях, босой и смертельно напуганный. Его левая ступня плотно зажата капканом. Металл, бурый от ржавчины и высохшей крови, впился в мясо. Над ним – плоть на икре искусана, выдрана десятками маленьких челюстей. Судя по утоптанной ножками земле, по вырытым ямам, взбитой листве и кольцу отпечатков ладоней, приходили его собратья и пытались освободить. Но их прогнал начавшийся ливень – они не любили дождь, а вид большой воды приводил в панику. Мужчина осмотрел тёмную от грязи и крови рану, убедился, что кость цела.
Лицо серое, осунувшееся. Под глазами – синюшные колодцы. Ребёнок плакал, слёзы прочерчивали линии по скулам, сопли со слюной стекали по подбородку, К худой, тщедушной груди прижимал игрушку – зелёный грузовичок.
Скулил, как избитый щенок от страха и несправедливости. Мужчина видел в глазах мальчишки непонимание – вот он протянул руку к игрушке, а потом пришла невыносимая, необъяснимая боль.
Он прижимал грузовичок, не бросил его, не швырнул, не уронил, он, чёрт возьми, всё ещё прижимал его к себе, как самое дорогое, что у него есть. И именно эта странная слабость, напоминавшая, что когда-то не так давно, узник ловушки был обычным ребёнком – немного капризным, добрым и искренним, любящим играть с машинками, именно это разбивало сердце путника. Они потеряли детей. Потеряли будущее.
«Ублюдки», – подумал мужчина о тех, кто расставлял капканы.
Глупый, напуганный ребёнок с грузовичком, прижатым к груди. С глазами блестящими и тёмными, как галька на дне ручья.
«Он не жилец. С такой раной, в лесу… не жилец».
Мужчина сделал всё, что было в его силах. Разжал стальные челюсти капкана. Промыл рану водой из бутылки, обработал антисептиком, перебинтовал, вколол ударную дозу пенициллина. Мальчишка всё это время кричал, как ненормальный. Крам беспокойно вертелся рядом и вылизывал заплаканное лицо розовым языком. Кто бы мог подумать, что при такой потере крови у ребёнка остались силы кричать?
Мальчик бежал на четвереньках, припадая на левую руку, которой всё так же прижимал к себе чёртову игрушку. Мужчина пожелал ему удачи, но понимал, что это ничего не изменит. Он видел первые признаки заражения. Господи, помоги ему.
Сколько капканов он встретит на пути? Одичавшие дети теряли любую осторожность, видя яркую игрушку, и охотники пользовались этим. Каждый раз, находя очередную ловушку и обезвреживая её, он думал о сыне. О том, что может увидеть его таким – с поражённой гангреной ногой, распухшей в стальном кольце силка и прижимающим к себе игрушку. Он знал, что не найдёт труп – дикарята не оставляли покойников, возможно хоронили, возможно пожирали.
Всё что ему оставалось делать – это продолжать идти.
Они остановились на привал, чтобы дать хромому фору. Мужчина достал из рюкзака плюшевого медведя, плотно завёрнутого в целлофан, чтобы не выветривался запах. Когда-то сын спал с ним, подминая игрушку под себя. Сейчас это всё, что хранило память о нём. Крам обстоятельно обнюхал игрушку и начал искать след, но дожди давно смыли запах мальчика.

***

Всё началось пять месяцев назад. Мужчина проснулся в час пятнадцать от низкого гула, выплеснувшегося, казалось, из его сна. Город трясло и лихорадило, как от приступа тяжёлого гриппа. Шум накатывал волнами, увеличивая интенсивность и амплитуду вибрации, уличные фонари мигали ёлочной гирляндой. Сын завывал диким зверем, мечась по кухне. Мужчина, решивший, что его напугал гул, попытался поймать ребёнка, успокоить, чем сделал только хуже. Малыш зарычал, его глаза злобно поблёскивали, как у голодного щенка, которому бросили кусок мяса. Двигаясь на четвереньках с проворством мыши, мальчик обогнул отца и рванул к входной двери. Попытался протаранить её головой, но лишь ударился и упал навзничь, через долю секунды поднялся и повторил атаку.
Мужчина испугался, что сынишка сошёл с ума. Схватил в охапку, чтобы тот не ранил себя. Чувствовал, как мелко дрожит маленькое тело, тонкие ручки отчаянно били по всему, до чего могли достать. Ребёнок извернулся и вцепился в плечо отца, крепко сжав зубы. Мужчина вскрикнул и от неожиданности ослабил хватку. Сын с грохотом приземлился на пол и вновь кинулся на дверь.
– Да успокойся уже! – в отчаянии закричал отец.
Ребёнок приподнялся на ноги, царапая руками дверь, как большой пёс. Короткие ногти процарапали обивку, пальцы случайно задели барашек замка и дверь открылась.
– Стой! – крикнул отец. В ушах раздавался перестук детских ног, стремительно уносящих маленького хозяина на улицу.
Мужчина, как был после сна в семейных трусах и босой, побежал следом. Улица напоминала кадры какого-то фильма катастрофы. Сотни детей заполонили дорогу, живым потоком огибая сигналящие автомобили, дома, будки автобусных остановок и зелёные насаждения. С целеустремлённостью леммингов они двигались по одному им известному маршруту – маленькие беженцы от взрослого мира. В потоке тел, в яростном мигании фонарей, закладывающем уши шуме, к которому добавились пронзительные крики сирены (кто-то вызвал полицию и «скорую»), мужчина не мог разглядеть сына. Встал на дороге, вместе с другими раненными, ошеломлёнными родителями, выкрикивая его имя. А дети продолжали свой ход, нападая на тех, кто рисковал помешать им.

***

Дети ушли.
Правительство объявило чрезвычайную ситуацию. Мобилизовали военных для отлова сбежавших детей, которых помещали в экстренно построенные лагеря, разрастающиеся на теле планеты со скоростью раковых клеток в терминальной стадии. Привлекали учёных и медиков, психиатров и педагогов, экстрасенсов и шаманов. Отчаянные времена требовали отчаянных мер. Политики брехали на всех каналах, обвиняя друг друга в случившемся. Создали обширную базу данных, чтобы родители могли найти потерянные чада.
Хаос ищет порядок и пожирает здравомыслие. Стремительно появились секты, именующие себя «Охотниками», «Чистильщиками» и ещё бог знает кем. Они искренне верили в то, что в детей вселились демоны, и спасение душ дарует лишь смерть. Секта «Чистильщиков» устроила поджог двух лагерей. «Охотники» уничтожали детей, расставляя ловушки, совмещая «приятное с полезным».
Во всём этом безумии, в этом водовороте людской массы, отец искал сына. Он потратил месяцы на посещение лагерей, сверяясь с базой данных, но нигде не мог найти ни следа.
Он почти отчаялся, когда поймал за хвост слухи, что остались ещё в лесах небольшие группы одичавших ребят. На содержание и охрану лагерей уходило баснословное количество человеческих и денежных ресурсов, поэтому правительство прикрыло глаза на тех рыбёшек, что выскользнули из их сетей. Секта «Охотников» орудовала в этих лесах. Вести об их чудовищных деяниях доходили до тех, кто умел слушать.

***

Крам остановился. Чёрная шерсть на холке встала дыбом, утробно зарычал и прижался к ноге хозяина.
Путник положил руку ему на голову, успокаивая животное. Сделал пару шагов с тропинки, прячась с собакой в зарослях дикой смородины. Оттуда открывался хороший вид на лесную проплешину, которую облюбовали дикарята. Они использовали валежник, укрепили его, создав что-то среднее между бобровой хаткой и примитивным человеческим жильём. Ветви зелёных деревьев склонили и связали лозой, так, что получилась крыша из густой листвы. Из валежника торчали голые, блестящие ветки и кости. Они были практически одного цвета, и отличить их можно было только по форме. Под зелёной крышей висели ряды небольших черепов, печально взиравших на мир вокруг тёмными провалами глазниц. Странно, но это не вызывало у путника чувство страха, больше походило на уважение, почитание памяти, или доску почёта погибших в беспощадном механизме нового мира.
На поляне шла работа. Дети сновали туда-сюда, перетаскивая строительные материалы, одни собирали ягоды, другие носили листья для лежанок. Несколько волчиц устроили уютные гнёзда в корнях лиственницы и кормили годовалых детей. Они не теряли бдительность даже в расслабленном состоянии, вылизывали подопечных, поднимали голову, смотрели по сторонам. Вновь вылизывали быстрыми мазками языков – шлёп, шлёп. Рядом с мохнатым боком белой волчицы дремал мальчик с зелёным грузовиком, прижимавший к себе игрушку даже во сне. Между трудягами носились волки-подростки, покусывая их за ноги и радостно виляя хвостами, как добродушные собаки. Пели лесные птицы, где-то рядом шумела река, срывавшаяся с горного массива.
Путнику казалось, что он попал на страницы «Книги джунглей». Он часто думал, что цивилизация умрёт, если не найдут лекарство. Если новое поколение не выйдет из пучин безумия, человечество вернётся на тысячи лет назад, в первобытный мир. Впервые он задумался, что, возможно община дикарят – это выход из тупика, куда люди загнали себя. Быть может, это сама природа дала им последний шанс? Вернуться к истокам.
Он подумал о том, чтобы развернуться и просто уйти. Сделал пару шагов назад, когда увидел сына. Мальчишка, радостно смеясь, оседлал матёрого волка. Маленькие ручки утонули в серебристом мехе. Мужчина вспомнил, как сын любил кататься на Краме, и сердце заныло от боли.
Он понимал, что у него один шанс из тысячи.
– Крам, взять, – тихо приказал мужчина псу. Крам, застывший рядом сжатой до предела пружиной, бросился вперед на волка. Под небом раздался пронзительный, похожий на птичий, крик – это тощий дозорный, сидящий в кроне лиственницы, подал сигнал опасности. Волчицы тут же вскочили на ноги, младенцы посыпались с их сосков, как яблоки, сбитые сильным ветром. Они плакали. Волчицы встали на их защиту, приподняв губы в беззвучном оскале. Крам схватился с матёрым волком.
Сын стоял рядом и уханьем поддерживал бойцов. Мужчина знал, что Крам долго не выстоит против волка. Он достал револьвер и выстрелил в воздух, пугая птиц. Дети, сбившиеся плотным кольцом вокруг дерущихся животных, зажали уши, кто-то в ужасе упал на колени. Воспользовавшись их замешательством, отец ворвался в группу, схватил в охапку сына костлявого и жёсткого, – паучок, а не ребёнок, – и побежал.
Рюкзак хлопал по спине с каждым шагом. Крики дикарят: сначала одного, второго, затем слитный гул подбадривающих друг друга голосов, несся следом. Мужчина понимал, что ему повезло – волки испугались оружия. А дети… легконогие, безумные и смелые своим безрассудством, догоняли его. На бегу снял рюкзак и вытряхнул. Из внутренностей разноцветным водопадом посыпались игрушки, которые он собирал, обезвреживая ловушки. Молился, чтобы дети, переключили внимание на эти сокровища.
Подлесок хлестал по лицу, заставляя прикрывать глаза и крепче прижимать к себе сына. Мальчишка вырывался, визжал, как месячный поросёнок, оторванный от маминого соска. Укусил отца в бицепс, но в этот раз мужчина не отпустил, лишь крепче прижал к себе. Рядом, с хрустом ломая хворост тяжёлыми лапами, мчался Крам. Язык на бок, глаза сверкают. С порванного уха рубиновыми каплями брызгала кровь, но в целом серьёзных ран не было. Дети быстро разобрались с рюкзаком и нагоняли беглеца, стремительно сокращая расстояние. Мужчина чувствовал, как его охватывает усталость и паника. Ему казалось, что он где-то свернул не туда, что он бежит по кругу и сейчас лес выплюнет его обратно в убежище. А там маленькие руки разорвут его на части.
Крам внезапно остановился, и вовремя, чтобы мужчина тоже сбросил скорость и увидел реку. Он стоял на обрыве. Крутой склон зарос тощим, шелестящим на ветру камышом, скрывавшим коварный спуск. Земля под ногами крошилась, скатывалась вниз к бегущей воде влажными комьями. Крики детей накрывали бушующей стихией. Мужчина отошёл назад, разогнался и прыгнул, крепко зажмурив глаза и прижимая к себе сына. Пусть они погибнут, но он не отпустит его. Никогда.
Ощущение полёта длилось секунду. И река поглотила их.
Он прыгал «солдатиком», разбивая поверхность воды толстой подошвой ботинок. Поток вырвал из рук сына и унёс куда-то. Мужчина достал до песочного дна и оттолкнулся от него, возвращаясь в мир воздуха. Вдохнул, отфыркивался, как котёнок, утопившийся в миске молока. С трудом поддерживал себя на плаву с помощью рук – ботинки тянули на дно, будто к каждой ноге привязали по пудовой гире. Оглядывался в поисках сына, но не видел его. Захлёбывался зарождающейся паникой.
Сверху на него смотрели десятки разочарованных лиц. Пара детей посмелее начали спускаться, придерживаясь за стебли камыша для равновесия. Где-то за пределами видимости раздался громкий «плюх», и мужчина с ужасом подумал, что ошибся. Они не любили мокнуть, но они могли плавать, если на то была необходимость. Эта ошибка может стоить ему жизни. Повернул голову в сторону шума и увидел плывущего Крама. Пёс не взглянул на хозяина, устремившись к груде тряпья в ореоле облака русых волос, зацепившегося за утопленную корягу. Схватил и потащил через заросли камыша на берег. Мужчина вновь посмотрел на детей, они начинали расходиться. Те, кто спускался, дошли до половины и развернулись обратно, ворча на своём тарабарском языке.
Мужчина набрал в грудь воздуха и нырнул, чтобы стянуть ставшие неподъемными ботинки. Крам добрался до берега раньше него, стоял, поскуливая, водя беспокойным носом по гладкой, бледной коже мальчика. Мужчина оттолкнул пса, упал на колени и взял холодное лицо сына в руки. Сделал искусственное дыхание, массаж сердца. Повторил. Пока, наконец, ребёнок не закашлялся, и его не вырвало потоком воды. Отец перевернул его на живот и аккуратно постукивал между лопатками широкой ладонью. Водяной поток иссяк, закончившись короткой отрыжкой.
Отец обнял своё божество и прошептал, что никогда не отпустит. Даже если лечения не будет, даже если он навсегда останется диким зверем с перепуганными глазами. Душа не умеет лгать, но она умеет верить. Он не отпустит его. Никогда.
Крам стряхнул с шерсти воду, окатив хозяев брызгами так, словно снова пошёл дождь.